Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2002
Великобритания
Откровения любовницы Пикассо
Недавно в Великобритании вышла книга “Любить Пикассо: личный дневник Фернанды Оливье”, изобилующая пикантными подробностями о взаимоотношениях великого художника и одной из его многочисленных муз.
Пабло Пикассо и Амели Ланг (Фернанда Оливье — псевдоним) встретились в 1904-м — обоим было немногим более двадцати лет, но жизненный опыт их был несопоставим. Пикассо совсем недавно приехал из Испании и снимал крохотную студию на Монмартре; Фернанда стала его первой возлюбленной. Она сама к этому времени уже многое испытала: за ее спиной остались трудное детство, кошмарный брак, лесбийская связь с родственницей мужа, роман со скульптором Дебьеном. На излете этого романа Фернанда и познакомилась с молодым испанским художником, чей вид — потрепанная одежда, давно не мытые длинные волосы — привел ее в ужас. И, тем не менее, уже вскоре Фернанда переехала из одной мастерской в другую. Жилище Пикассо производило поистине удручающее впечатление — в комнате не было даже мебели.
Роман Пикассо и Фернанды продолжался восемь лет. И все эти годы Пикассо рисовал ее — то спящей, то занимающейся с ним любовью, то стоящей обнаженной с молитвенно сложенными руками. В творчестве она была его музой, но в жизни все было куда более прозаично. “Жалкая бедность” и “болезненная ревность” возлюбленного приводили Фернанду в уныние; еще больше угнетало ее вынужденное безделье — Пикассо не позволял ей позировать другим художникам, а к ее попыткам литературного творчества относился с плохо скрываемым презрением. Жизнь немного улучшилась, когда Гертруда и Лео Стайны и галерейщики Амбруаз Волар и Даниель Анри Канвейлер стали покупать работы Пикассо. Художник и его возлюбленная получили возможность перебраться в большую квартиру с мастерской неподалеку от знаменитой площади Пигаль. У них появилась прислуга, а Фернанда на радостях даже стала представляться “мадам Пикассо”. Но для Пабло на первом месте по-прежнему оставалась работа, и Фернанда постепенно перестала его интересовать. К 1911 году роман Пикассо и Фернанды угас.
Пикассо оставил бывшую возлюбленную без гроша. Впрочем, нищета не стала самым тяжелым испытанием — к ней она уже привыкла. Невыносимым для самолюбия оказалось то, что Пикассо вскоре после их разрыва невероятно разбогател. Тогда-то Фернанда и решила написать воспоминания о годах, проведенных в обществе гения. Она надеялась, что скандальная книга привлечет к ней внимание. Летом 1930 года выдержки из мемуаров появились в парижской газете “Суар”. Пикассо был в бешенстве — Оливье рассказала об их совместном курении опиума, об их интимных отношениях, о нищете, в которой они жили. Скандал действительно разразился, однако денег Фернанде он не принес. Тогда она стала бомбардировать бывшего любовника письмами с угрозами открыть миру все его тайны, если он не поделится деньгами. Но Пикассо был неумолим. В 1933 году Фернанда выпустила книгу “Пикассо и его друзья”. Макс Жакоб назвал ее “лучшим зеркалом кубистского Акрополя”, а Гертруда Стайн даже пообещала найти американского издателя. Впрочем, об этом обещании Стайн быстро забыла — в это время вышла ее собственная книга “Автобиография Алисы Б. Токлас”, быстро ставшая бестселлером. Фернанда опять осталась ни с чем.
Фернанда Оливье умерла в 1966 году в бедности и безвестности. Ее квартира была разграблена, вместе с немногочисленными ценными вещами исчезла и часть личных бумаг. Однако крестник Фернанды, Жильбер Крилл, собрал все, что осталось от ее мемуаров, дневников и различных записей. Плодом его усилий стала книга, вышедшая в 1988 году, через много лет после смерти Пикассо, в Париже. Именно благодаря этой книге стал известен “допикассовский” период жизни Фернанды, в “Пикассо и его друзьях” о нем написано совсем немного.
В книгу “Любить Пикассо” вошли самые разные тексты — и из “Пикассо и его друзей”, и из книги, составленной Криллом. Отрывки из дневников, жалобы неудачницы Фернанды на судьбу и на жадного Пикассо, грязные подробности их совместной жизни, анекдоты о великих друзьях художника — будь Пикассо жив, он ни за что не допустил бы публикации этой книги.
США
Клаус и Эрика Манны: история жизни на периферии легенды
На американские экраны вышел фильм Андреа Вайс и Виланда Шпека “Бегство в жизнь: история Эрики и Клауса Маннов”. Это документальный фильм, в котором рассказывается о сложной судьбе двух старших (из шести) детей Томаса Манна. В 1933 году они были вынуждены бежать из Германии, и их взрослая жизнь прошла в изгнании, фактически в безвестности, в тени знаменитого отца.
Фильм состоит из хроники событий, материалов газет, инсценировок отрывков произведений Эрики и Клауса, фрагментов интервью и киножурналов. Работа по сбору материалов была долгой, утомительной и кропотливой, а сценарий, бесспорно интересный с исторической точки зрения, выглядит достаточно сырым. Но в целом удачей фильма можно считать достоверное воспроизведение атмосферы эпохи.
Взаимоотношения Клауса и Эрики всегда отличались большой близостью и теплотой. Несмотря на два года разницы в возрасте, они часто называли себя близнецами. Однако судьба Клауса была более трагичной. Его изводило чувство, которое он сам определял как “мучительная жажда смерти”, он периодически употреблял героин, так и не обзавелся семьей. И Клаус, и Эрика неоднократно имели гомосексуальные связи, хотя Эрика дважды выходила замуж. (Ее первым мужем был известный поэт Уистен Хью Оден, и благодаря этому браку она смогла получить британское гражданство.) В отличие от брата, Эрика была живой, энергичной, деятельной, прирожденным лидером. В то время как Клаус занимался литературным творчеством (роман К. Манна “Мефисто”, в котором изображается его родственник Густав Грюндгенс — “фюрер театральных кругов третьего рейха”, прототип главного героя в знаменитом фильме Иштвана Сабо, — получил очень одобрительные отзывы) и издавал солидный литературный журнал, Эрика объездила всю Европу с антифашистским театральным обозрением “Перцемолка”. Позднее, в Америке, оно не пользовалось успехом: американцы были гораздо более озабочены “новым курсом”, чем проблемой нацизма. Эта неудача, впрочем, не очень обескуражила Эрику. Она нашла другой способ борьбы с фашизмом: после войны выступала с показаниями на Нюрнбергском процессе.
Клаус, пацифист по убеждениям, из ненависти к гитлеровскому режиму записался добровольцем в американскую армию, и какое-то время сознание долга и пользы, которую он приносит, удерживало его в душевном равновесии. В конце войны, когда союзники вошли в Мюнхен, он увидел, что в поместье, где прошло его детство, гитлеровцы выращивали свиней. На другого человека это зрелище, вероятно, не произвело бы такого страшного впечатления, но при тогдашнем психическом состоянии Клауса оно оказалось последней каплей. Незадолго до окончания войны он покончил с собой. И этот исход явно не был трагической случайностью.
Вся жизнь Клауса и Эрики была глубоко искалечена фашизмом и войной. Единственным безоблачно светлым периодом для них осталось идиллическое детство, проведенное в Мюнхене. Потом они переехали в Берлин и с головой окунулись в шумную и вольную атмосферу столичной богемы. Впоследствии Клаус отзывался об их тогдашнем окружении как о “клоаке блестящего разврата”. Царивший в этой среде либертинаж полностью заслонял собой угрозу распространявшегося фашизма. В 1933 году, когда закрывать на нее глаза уже стало невозможно, Клаус и Эрика покинули Германию, были лишены гражданства и обосновались в США.
При всей своей добротности фильм получился несколько однобоким. Стремясь отделить воспоминания о детях от истории жизни их великого отца, авторы практически обошли молчанием вопрос об отношениях поколений в семье Маннов, во всяком случае, об их психологической стороне. Упоминается лишь о том, что дети осуждали Томаса Манна за то, что он сразу не высказался против фашизма. Впрочем, впоследствии Эрика примирилась с отцом и даже сопровождала его в поездках в качестве переводчика. Однако сама история сложных и драматичных семейных конфликтов почти полностью осталась за кадром.
Франция
В мире животных
В свои предсмертные минуты этой осужденной не довелось услышать утешение пастыря. Ей было позволено иметь защитника, но его миссия изначально была обречена на провал. Смертный приговор был объявлен преступнице в тюремной камере лично виконтом де Фалезом. Тюремщикам, плотникам, каменщикам и всем остальным, принимавшим участие в сооружении плахи и в самой казни, щедро заплатили. Палач получил “десять су и десять турских денье за труды”. Из архивных документов известно, что осужденная была одета в “кафтан, короткие штаны и белые перчатки на передних ногах”. На казнь созвали публику — крестьян с детьми и… домашними свиньями, для которых поучительное зрелище должно было “послужить уроком”. Ибо осужденной была свинья.
Преступница совершила ужасное злодеяние: отгрызла руку и часть лица ребенка, который от этого скончался. Кара была ужасной: свинье отрубили рыло, связали и повесили за ноги на деревянный шест, пока она не истекла кровью, и после этого привязали к изгороди и разорвали лошадьми. Останки несчастного животного сожгли на костре. Это произошло в Нормандии в 1386 году. Впоследствии местная церковь Троицы была украшена фреской, увековечившей это событие. Меньше века спустя, в 1457 году, такая же печальная участь постигла одну бургундскую свинью: ее приговорили к смертной казни после того, как она “призналась под пыткой”, что набросилась на пятилетнего Жана Мартена, убила и съела его.
В XIII— XVII веках судебные процессы над животными не были в Европе редкостью. К сожалению, они еще не привлекли должного внимания историков, сетует Мишель Пастуро — медиевист, архивист, палеограф, директор и заведующий кафедрой европейской средневековой символики Высшей практической школы, автор книги “Знаменитые животные”. Причину столь “огромного интереса к животным как в историческом и юридическом, так и в антропологическом плане” он объясняет следующим образом: судя животных, человек тем самым вершил суд над самим собой, поскольку эти процессы были реализацией его культурного опыта. В них отражались его фантазии, древние страхи и всякого рода предубеждения — нравственные, философские, политические, теологические. Преступникам-животным приписывали те же побуждения, что и людям. Можно ли с уверенностью утверждать, что домашняя свинья, которая в роковой день 13 июня 1134 года бросилась под ноги лошади Филиппа, старшего сына короля Людовика VI Толстого, и загрызла принца, выброшенного из седла, не покушалась на судьбу Франции? Такое предположение выглядит вполне правдоподобно: царствование Людовика VII, младшего брата Филиппа, было на редкость несчастным и окончилось провалом второго крестового похода. С другой стороны, кто осмелится осудить несчастного огромного медведя из окрестностей Тарантеза за то, что он безумно полюбил некую Антуанетту Кюле, похитил ее и три года держал в пещере? Следствие установило, что он не только “не совершил над нею плотского насилия”, но, наоборот, всячески заботился о своей пленнице: “днем выходил из пещеры, отправлялся в окрестные деревни и воровал там то, в чем Антуанетта, по его представлениям, нуждалась — хлеб, сыр, фрукты и даже одежду”. Но преступление, хотя и внушенное чувствами, было наказано: в начале 1605 года влюбленный медведь был убит наповал выстрелом из аркебузы.
Впрочем, не все животные достойны суда присяжных. Среди них, как и среди людей, попадаются и герои, и негодяи, грубые крикуны и тихони, “посланцы небес” и “клевреты дьявола”. Одни скупы, как Гарпагон, другие ветрены, как Казанова, третьи — плуты не хуже Скапена, четвертые хитростью превосходят Улисса. И главное, одни знамениты на весь мир, а другие прозябают в безвестности: трудятся в поте лица или плетут козни, оставаясь в тени. Они живут на скотных дворах, в джунглях, на городских улицах и в домах. А еще они населяют мифы и страницы книг от сказок до философских трактатов. “Знаменитые животные” Мишеля Пастуро — это собрание исторических анекдотов, связанных с животными, реально существовавшими (свинья-цареубийца и влюбленный медведь), мифологическими (троянский конь, римские гуси) и теми, которые фигурируют в библейских преданиях (Валаамова ослица, кит, поглотивший Иону), в легендах и народных верованиях (Лохнесское чудовище), в сказках (Винни-Пух, Братец Кролик), в философских притчах (Буриданов осел), в геральдической символике (лев, леопард), в иконографии (свинья святого Антония, олень святого Губерта), в комиксах (кабан из “Астерикса и Обеликса”) и в кино (Микки-Маус).
Среди животных, которым уделяется больше всего внимания, — осел и бык. В платоновском диалоге “Федон”, где обсуждается переселение душ, осел — это участь, которая ждет в следующем воплощении гуляк, обжор, выпивох и распутников. Осел — предмет насмешек и упреков в упрямстве, лени, безответности и слабости к жалким искушениям. Однако в притче о Буридановом осле, не решавшемся сделать выбор между двумя равноценными возможностями, просматривается будущая декартовская концепция “свободы безразличия” и учение Лейбница о самодостаточности разума. Бык же упоминается Лукрецием как образец терпения, чуждый гнева и страха. Бык находится как бы посередине между свирепым львом и пугливым оленем.
В этом контексте по-новому можно понимать и Евангелие, где фигурируют осел и бык. Ни в одном из канонических апостольских Евангелий не говорится о том, что за яслями младенца Иисуса стояли именно эти животные, лишь в Евангелии от Луки мельком упоминается, что Мария и Иосиф остановились на ночлег в хлеву. Сообщение об осле и быке появляется, как указывает Мишель Пастуро, только в апокрифических Евангелиях IV— V веков. В Средние века этот вопрос был предметом бурных теологических дискуссий. Считалось, что эти животные были выбраны методом исключения, так как они лучше всего выражали идею “просто хлева”: лошадь указывала бы на конюшню, баран — на овчарню. Возможно, осел и бык были тем домашним скотом, который привели с собой беглецы: на осле ехала Мария, а быка Иосиф привел в качестве платы за право находиться на чужой земле. Были и более сложные богословские толкования. По словам Пастуро, осел и бык “понимались как прообразы двух разбойников, которые были распяты вместе с Христом”, причем осел отождествлялся с худшим из них, лодырем и распутником. С другой стороны, животные служили “символическим изображением двух народов, которых апостолы стремились обратить в христианство, — иудеев и язычников”. В этом вопросе теологические расхождения, естественно, часто переходили в ссоры, потому что было непонятно, кто олицетворял иудеев: глупый осел (за то, что евреи не сумели распознать в Иисусе Мессию) или работящий, но упрямый и косный бык (ведь евреи крепко держались старого закона). Вообще в богословских изысканиях ослу всегда уделялось больше внимания, чем быку. Взять хотя бы ослицу, на которой Христос въехал в Иерусалим. По преданию, после распятия Иисуса она покинула город и добралась до Италии, где удостоилась почестей и поклонения: культ ослицы просуществовал в Вероне до VII века, а ее мощам поклонялись еще несколько столетий.
Сказка ложь, да в ней намек. Автор “Знаменитых животных” предполагает, что человек столь настойчиво изображал животных, ставя себя на их место, вовсе не из желания утвердить свое превосходство. Скорее, он примерял обличья разных животных, чтобы лишний раз увидеть, что ни одно из них ему не подходит, почувствовать свою обделенность и неприкаянность, иметь лишний повод пожаловаться на судьбу. Как говорил Лукиан о петухе, побывавшем во множестве душ: “Я думаю, что он отведал всего: был мужчиной, женщиной, рабом, рыбой, конем, даже губкой. Но в конце концов он рассудил, что нет на свете скотины несчастнее человека”.
По материалам газет “Нью-Йорк таймс” [США], “Либерасьон” [Франция] еженедельника “Лондон ревью оф букс” [Великобритания].