Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2002
Англия есть отечество карикатуры и пародии, всякое замечательное происшествие подает повод к сатирической картинке; всякое сочинение, ознаменованное успехом, подпадает под пародию. Искусство подделываться под слог известных писателей доведено в Англии до совершенства.
А. С. Пушкин. Из публикаций в “Литературной газете” (1830—1831)
Как-то раз, уже в конце жизни, Макс Бирбом (1872—1954) заметил, перелистывая книгу воспоминаний об Эдмунде Госсе1: “Потомство не поймет, каким на самом деле был сэр Эдмунд Госс. Да и не только он — любой из нас. Как противоречивы наши ближайшие друзья! И как мало среди нас таких, кто способен верно понять себя!”
Пожалуй, Бирбом и сам был не из тех, кто понимал себя до конца. Не вполне удалось это и его биографам. Определить роль Бирбома, этой колоритнейшей фигуры английского культуры, известного остроумца, эссеиста и карикатуриста, собеседника и оппонента Уайльда, Шоу и Честертона, в контексте того или иного литературного направления и впрямь непросто. И прежде всего из-за того, что Макс Бирбом стал своеобразным музейным экспонатом еще при жизни. Отчасти произошло это потому, что он попал в разрыв между литературными поколениями. Его становление пришлось на годы, когда властителями дум были Уолтер Пейтер2 и Оскар Уайльд, но известным писателем и карикатуристом он стал в эпоху Джеймса Джойса, Т. С. Элиота, Эзры Паунда и Вирджинии Вулф, чьи важнейшие сочинения выходили в свет одновременно с его произведениями3. Однако эстетически — и в этом состоит парадокс — он принадлежал другому времени, чем его великие современники-модернисты.
Казалось бы, изысканному стилисту Бирбому Вирджиния Вулф и ее блумсберийское окружение должны были быть близки, тем более что модернизм, при всей его серьезности, отнюдь не чужд был пародийного начала. И все же у Бирбома, по преимуществу писателя-пародиста, никогда не возникало желания “подыграть” модернистам: ему не нравились романы Вирджинии Вулф и изобретенный ею “поток сознания”, как не нравилась и вся поэтика модернизма с ее культом субъективного и установкой на эксперименты. В письме от 1924 года он с искренним восхищением пишет Вирджинии Вулф о стилистическом совершенстве ее романов, но одновременно и укоряет: “Вы плохо относитесь к своим читателям. Кажется, вы совсем не помните о нас и заботитесь только о своей теме и методе. После Ваших романов на мне нет живого места. Я ухожу воя, весь избитый и исцарапанный, испытывая острое чувство унижения. Потом возвращаюсь и подвергаюсь тому же наказанию. Все без толку — меня выносят полумертвым”. Иначе говоря, никаких точек сближения между новым писательским поколением и Бирбомом не возникло, что неудивительно — ведь он ощущал себя даже не эдвардианцем, а викторианцем и подлинными своими современниками считал не только Россетти, Морриса, Суинберна4, Пейтера и Уайльда, но даже Теккерея и Карлейля. Он неуютно чувствовал себя в поствикторианской Англии и в возрасте тридцати восьми лет, в зените славы, переехал в Италию, где и прожил до конца своих дней. Свое кредо — “Быть несовременным — значит быть классиком” — он сформулировал довольно рано. Впрочем, это не значит, что он не насмехался над своими кумирами — живыми и мертвыми и не подвергал осмеянию то, чем дорожил, — без этого он не был бы сатириком, но чем больше абсурда он находил в том, что любил, тем меньше хотел, чтобы оно менялось.
“Годы учения” молодого Бирбома протекли в Оксфордском университете, который он впоследствии с большим правдоподобием и с не меньшим комизмом описал в пародийном романе “Зулейка Добсон”.
Оксфорд 90-х годов XIX века представлял собой любопытное культурное явление: в моде были античные штудии и спорт, поэтому молодые люди выходили из университета, с одной стороны, знатоками античности и приверженцами традиций, с другой — стильными и спортивными. В эту атмосферу Макс Бирбом погрузился целиком, но учился не особенно усердно; только один курс доставил ему настоящее удовольствие — творчество Аристофана. Зато будущий карикатурист постоянно выискивал комические черты у преподавателей и однокашников и регулярно делал зарисовки в специальном альбомчике.
В то время в Оксфорде преподавал Уолтер Пейтер, один из главных идеологов эстетизма, имевший множество последователей и в Оксфорде, и в Лондоне, самым известным из которых был Оскар Уайльд. Разумеется, Бирбом не мог не увлечься идеями эстетизма, что наложило отпечаток и на его литературную манеру, и на манеру рисовать и одеваться. Еще в школе — а это был Чартерхаус — ему хотелось стать денди: до семнадцати лет он носил короткие пиджаки и итонские воротники. Ни у кого в школе не было такого широкого и ослепительно-белого воротника, такого тщательно вычищенного пиджака и таких отглаженных брюк, как у Бирбома. Забота о внешности — и в школе, и в университете (а потом и в зрелые годы) — была для него не заурядным тщеславием, а стилизацией поведения денди — любимого героя его воображаемого мира.
Молодому Бирбому нравился эстетизм Оскара Уайльда — и в жизни, и в литературе, Уайльд, над которым он потом не раз смеялся, тем не менее навсегда остался его кумиром. К тому же мимо Бирбома, который по складу ума не был ни философом, ни проповедником прекрасного и совершенно не принял мистических аспектов эстетизма, не прошло и другое, быть может самое тонкое, искушение этого направления — жизнетворчество: стремление разыгрывать придуманную роль перед окружающими. И все же Бирбом всегда сохранял ироническую дистанцию по отношению к эстетизму. Хотя дендизм был для него сознательно избранным стилем жизни и он очень редко выходил из полюбившейся роли, роль эта неизменно была окрашена тонкой иронией.
В 1893 году Бирбом познакомился с художниками и писателями, сплотившимися вокруг декадентского издательства “Бодли Хэд”, главным редактором которого был Джон Лейн, а главным художником — Обри Бердслей, уже успевший, несмотря на юный возраст, — как и Бирбому, ему было 20 лет — создать свой оригинальный стиль в графике и получить признание. Бирбома восхищало искусство Бердслея, а Бердслею нравились карикатуры Бирбома. Эта дружба имела очень важные последствия: когда в том же 1893 году Обри Бердслей, Генри Гарланд и Джон Лейн решили издавать литературно-художественный журнал под названием “Еллоу бук” (“Желтая книга”), Бирбома, в ту пору безвестного выпускника университета, пригласили участвовать в этом издании, и он написал для первого выпуска эссе “Защита косметики”.
Когда первая книжка журнала, с нашей сегодняшней точки зрения совершенно невинная, вышла в свет в апреле 1893 года, английское общество было скандализовано. “Таймс” так отозвался о “Еллоу бук”: “Сочетание английского хулиганства с французской развращенностью”; “Вестминстерская газета” обратилась к парламенту с просьбой о запрете журнала. Критиков больше всего не устраивали три публикации: стихотворение Саймонса, рисунки Бердслея и эссе Бирбома. Стихотворение Саймонса было посвящено “запретной” теме — проституции, рисунки Бердслея служили выражением “декадентского духа”, так что хотя бы теоретически понять недовольство обозревателей можно, но что же им не понравилось в маленьком очерке Бирбома?
В эссе “Защита косметики” Бирбом провозгласил начало Эпохи искусственного: “… искусственное должно царить в городе. Смотрите! …Викторианская эра и время sanctasimplicitas заканчивается”. Автор утверждал, что маска — это совершенное воплощение индивидуальности: умело накрашенной англичанке предстоит изменить мир — ведь старая добрая Англия уже начинает терять военное и коммерческое превосходство. Косметика, как утверждал Бирбом, — надежда цивилизации. Поначалу он даже было хотел назвать эссе “Философия румян”, однако в конце концов предпочел “Защиту косметики”, чтобы придать публикации полемический оттенок и напомнить читателю о таких известных критических манифестах, как “Защита поэзии” Филипа Сидни и Перси Биши Шелли.
В 1894 году парадоксальный тезис о превосходстве искусственного над природным не был новым словом в европейской литературе. “Защита косметики” Макса Бирбома не могла бы появиться на свет, если бы ей не предшествовали статья Т. Готье “Мода как искусство” (1858), цикл статей Ш. Бодлера “Поэт современной жизни” (1863) и “Портрет Дориана Грея” (1891) О. Уайльда, которому принадлежал афоризм: “Первейшая обязанность человека — быть искусственным, сколько возможно. Вторая — еще не открыта”. Идея “Защиты косметики” уже содержалась в парадоксах Оскара Уайльда, а его “Замыслы” были одной из немногих книг, которые, по словам самого Бирбома, он запоем читал в Оксфорде. В “Защите косметики” Бирбом открыл для себя и опробовал принцип двойственности: с одной стороны — провозглашать идею, с другой — над ней подшучивать; с одной стороны — создавать маску эстета, с другой — его противника. Так родилась поэтика Бирбома-пародиста, суть которой состояла в смене масок, что зачастую приводило к любованию красотой наряду с комическим ее изображением. Любопытно однако отметить, что в реальной жизни ни мать Бирбома, ни его сестры не пользовались косметикой, а сам он не женился на своей возлюбленной — актрисе, потому что та злоупотребляла румянами и пудрой.
Бирбом довольно быстро стал модной фигурой в Лондоне. Двадцати шести лет от роду он получил предложение занять место театрального критика в “Сэтердей ревью” и, значит, сменить Бернарда Шоу, что было тем более лестно, что идея принадлежала самому Шоу. И это несмотря на то, что в статье “Профессия мистера Бернарда Шоу” Бирбом утверждал, что Шоу ничего не знает о жизни: зацикленный на “моральных ценностях”, он создает лишь марионеток, философия его базируется на полном неведении человеческой природы, и единственное, чем он обладает, это конечно же чувство юмора: “Он пытается снова и снова быть серьезным, но его национальность не позволяет ему этого”. Это было напечатано в журнале на странице 679, а тремя страницами дальше шла статья под названием “Прощальная” и подписанная “Дж. Б. Ш.”. В своей “Прощальной” Шоу объявил: “Младшее поколение стучится в дверь. Я открываю, и входит несравненный Макс” — в ту пору эпитет “несравненный” уже крепко сросся с фамилией Бирбом.
На самом деле, отношения Бирбома и Шоу не были легкими и безоблачными — оба они занимали слишком близкие ниши в английской культурной жизни. “Я никогда не мог составить окончательного мнения о самом нашумевшем театральном явлении моего времени: о Бернарде Шоу, — признавался Бирбом. — Любил его я или ненавидел? Вы взираете на эту проблему с твердой скалы своих убеждений. Хотел бы я иметь такую скалу. Я же смотрел на это явление то с одной, то с другой стороны — меня бросало туда-сюда: то я искренне ненавидел Шоу, то увлекался его гением, то снова ненавидел. Перемены моего мнения о Шоу прискорбны, но были весьма занимательны для меня”.
Бирбом нарисовал больше карикатур на Шоу, чем на кого-либо другого, если не считать карикатур на Эдуарда VII и автошаржей. Он постоянно чувствовал, что чего-то не понял в Шоу, но и в статьях, и в карикатурах прежде всего насмехался над мифом о Шоу. “Апофеоз мистера Шоу — это чудо нашего века”, — написал критик А. Б. Уолкли в “Таймсе” от 9 июля 1924 года. Макс Бирбом использовал эту строчку как подпись под карикатурой, на которой Шоу был изображен в виде святого на иконе, перед которой группа служителей держит лампады, струйки благовоний поднимаются прямо к его ноздрям, и Уолкли замечает: “А сам говорил, что не курит!”
В 1914 году Бирбом написал Реджинальду Тернеру, своему лучшему другу и постоянному корреспонденту, что видел фигуру Шоу в музее мадам Тюссо. “Несколько дней спустя, — уведомлял Бирбом, — обедая у Шоу, я упомянул об этом. Он покраснел и сказал, что не мог не позировать для музея Тюссо — отказ выглядел бы слишком снобистским. Понимая, что в тот день он был как никогда горд собой, я оценил его скромность”. Здесь же Бирбом высказал предположение: “Мне кажется, что он меня боится”. И было чего: Бирбом прекрасно понимал позерство Шоу. В том же письме Бирбом дальше пишет: “Я встретил его в ресторане Филиппа Сассуна, он был явно недоволен тем, что я застал его там”. У Сассуна не было специальных вегетарианских блюд для Шоу, и Бирбом не без злорадства сообщает, что Шоу достались лишь картофель и фасоль. Не случайно в одной из своих пародий Бирбом, вслед за Честертоном, высмеивает “вегетарианскую жалость Шоу к рождественской индейке”. Трудно сказать, побаивался ли на самом деле Шоу Бирбома или нет. Судя по воспоминаниям, не слишком. Но вот жена Шоу к отзывам и карикатурам Бирбома была весьма чувствительна. Однажды она в ярости разорвала карикатуру Бирбома на Шоу и бросила в огонь. Вот как Бирбом описывает Тернеру одну свою беседу с миссис Шоу: “Я говорил о нем с восхищением, но достаточно откровенно. Я сказал: Он не художник. Ее лицо засияло, и она ответила: ‘Очень рада, что вы так думаете. Именно это я повторяю ему — он реформатор’”.
Конечно, между Шоу и Бирбомом существовало соперничество — оба они были известными остроумцами, но Бирбом создавал свои блестящие пародии и карикатуры под маской настоящего английского джентльмена — скромного и хорошо воспитанного, а Шоу не скрывался ни под какой личиной и смело провозглашал себя маргиналом. В письме к Уинстену, издателю юбилейной книги о Шоу “Дж. Б. Ш. 90”, Бирбом очень красноречиво охарактеризовал свои чувства: “По отношению к Шоу у меня всегда было два желания: чтобы он никогда не рождался и чтобы никогда не умирал”.
“Несравненный” Макс выбирал для своих карикатур заметные общественные фигуры. Сам он об этом говорил так: “Когда я начал свою карьеру, мне нравилось задирать известных людей”. Бирбом атаковал многих знаменитых писателей, даже умерших. Он пародировал чуть ли не всех популярных авторов своего времени: Конан Дойла (Бирбом обращался к нему “Доктор” и называл его романы печальной ошибкой: “Я всегда относился к нему как к врачу и не более того”), Холла Кейна, который переделал свой моралистический роман “Христианин” в пьесу, в связи с чем Бирбом посоветовал тому не останавливаться и превратить пьесу в балет, поскольку диалоги ничего не потеряют, если перевести их на язык глухонемых. Бирбом часто рисовал карикатуры на критика из “Дейли телеграф” Клемента Скотта, который был противником Уайльда и Ибсена. Скотт был также поэтом и эссеистом, и Бирбом, очень смешно проанализировав в одной из рецензий его стихотворение “Фиалка”, вежливо посоветовал автору оставить критику и Лондон. Скотт яростно ответил анониму: “Крыса, выходи из своей норы!” На что Бирбом спокойно ответил: “Да, я крыса, возможно молодая, но не лишенная чувства юмора. У меня есть христианское имя и фамилия, которые я указываю ниже. Я вылезла из моей бедной норы в конторе “Сэтердей ревью” и сейчас туда вернусь”.
Бирбом часто рисовал карикатуры на Честертона, непременно изображая его с большим животом, чтобы посмеяться над его склонностью к чревоугодию, но его политические и религиозные взгляды никогда не подвергал осмеянию. Но, пожалуй, главной мишенью для бирбомовских эскапад служил Оскар Уайльд. Шутки над Уайльдом были популярны еще до выхода Макса Бирбома на арену публичной жизни. Так, брат Макса Герберт написал пародию на одно из американских интервью Уайльда, где тот “пожинал урожай любви к самому себе”. В Оксфорде Бирбом рисовал карикатуры на книжках Уайльда — своих и тех, что дарил друзьям. В особенности досталось экземпляру “Замыслов”, который украшен шестнадцатью рисунками. Иные из них пародируют внешность Уайльда — несоответствие мощного телосложения и утонченности, которую пропагандировали эстеты. На первой странице “Упадка лжи” Бирбом нарисовал химеру, видимо соглашаясь с автором книги, что истина эфемерна; а в начале “Замыслов” изобразил Уайльда, заглядывающего через изгородь в прекрасный сад, — карикатурист отлично понимал, что он и сам не более чем зритель пьесы, которую Уайльд разыгрывает перед публикой. Зрителем Бирбом был увлеченным и сочувственным, но неизменно насмешливым. Бирбом посвятил Уайльду несколько эссе. В первом он выражал сожаление, что люди не собираются толпами послушать Уайльда. В сущности, это первое эссе было признанием заслуг и индивидуальности мэтра, как называли Уайльда его ученики, но был там и скрытый вызов, который Уайльд прекрасно почувствовал и сказал, что стиль Бирбома “подобен серебряному кинжалу”.
Многие мысли, высказанные в ранних эссе Бирбома, таких, как “Несравненная красота современного платья” и “Денди и денди”, перекликаются с высказываниями Уайльда о невозможности применения к искусству моральных критериев — для Бирбома то была пора ученичества (заметим, что то же самое происходило в свое время с Уайльдом, когда он в начале пути повторял идеи Д. Рескина6 и У. Пейтера).
Когда в 1893 году Бирбом познакомился с Уайльдом, он уже смотрел на него глазами карикатуриста: “Мне жаль, что Оскар пьет гораздо больше, чем следует: когда я впервые увидел его после долгого обожания издалека, он был в беспомощном состоянии опьянения. Он очень подурнел: щеки багровые, растолстел”. Впоследствии бирбомовские изображения мэтра отличались определенной жестокостью: на карикатурах Уайльд всегда очень полный человек с толстыми пальцами и плотоядной улыбкой. Узнав, что тот жалуется на некоторые шаржи, Бирбом сказал: “Он просто моя бесплатная модель”, но остроумию Уайльда подражал по-прежнему. Известно, что он переиначил высказывание Уайльда об Ирландии: “Ирландия трезвая — Ирландия свободная” в парадокс о самом авторе афоризма: “Предпочитаю Оскара свободного — Оскару трезвому”.
В эссе “Взгляд в прошлое через замочную скважину”, якобы написанном с точки зрения журналиста, который, желая уточнить некоторые сведения о викторианской эпохе, берет интервью у старого джентльмена, уединенно живущего на Тайт-стрит, Бирбом настойчиво относит Уайльда к прошлому и иронически характеризует его творчество как “книгу пародий на Россетти, несколько сказок в манере Ганса Андерсена, экспериментальный роман в стиле По и том эссе, от которых мистеру Пейтеру то и дело приходится отрекаться”. Мистификация полностью раскрепостила фантазию Бирбома, и “Взгляд в прошлое через замочную скважину” — одно из лучших и самых смешных его творений.
Когда в 1895 году Уайльда арестовали и судили, Бирбом был очень огорчен, но и тогда не снимал маски. Известие о начале судебного процесса застало его в доме у друзей Уайльда — Леверсонов. Вот как он описал этот вечер в одном из своих писем: “Мистер Леверсон объяснял, что всегда любил Оскара как человека и писателя, Альфред Дуглас сидел пепельно-бледный, а я был изысканно одет и не сочувствовал никому”. За этой фразой “не сочувствовал никому” сквозит жестокость клоуна с обложки его собственной книги “Карикатуры на двадцать пять джентльменов”.
Выйдя в 1897 году из тюрьмы, Уайльд попросил друзей, и в том числе Макса, прислать книги, появившиеся в его отсутствие. Бирбом послал ему свои “Труды” и “Счастливого Лицемера” — пародии на сказку “Счастливый принц” и одновременно на “Дориана Грея”. В “Счастливом Лицемере” говорится о герое: “Со временем он примирился с маской. Он не чувствовал ее присутствия на лице, она стала частью его самого”. Это, в сущности, квинтэссенция модных нравов 90-х годов ХIХ века (любопытно отметить, что Уайльд спросил как-то у их общей с Бирбомом знакомой, снимает ли Макс лицо и показывает ли маску, когда они с этой дамой остаются вдвоем). Сюжет “Лицемера” напоминал сказку Уайльда о безобразной девушке, которая купила прекрасную маску, чтобы очаровать молодого человека, но и сняв ее, осталась красивой. Уайльд ответил Бирбому, что ему все очень понравилось, кроме парфянской стрелы в названии рассказа. Никогда не забывая о вышеупомянутом “серебряном кинжале” иронии Бирбома, он все же признавал в нем своего последователя и брата по духу. “Множество молодых людей, — писал он в “Упадке Лжи”, имея в виду Бирбома, — начинают с природного дара преувеличения и, подражая лучшим образцам, вырастают в нечто великое и чудесное”. Однако в комедии “Как важно быть серьезным” главный герой восклицает: “Генералы… Maллам,Maксбом, Maгли — какие неприятные имена!” И все же стоит вспомнить, что среди отзывов на “Защиту косметики” статья Уайльда была самой благожелательной. Смерть Уайльда полностью изменила отношение Бирбома к былому кумиру. Он написал почтительную статью, посвященную творчеству мэтра, и наказал своему издателю больше не публиковать “жестоких” карикатур на Уайльда. Когда в 1902 году была возобновлена постановка “Как важно быть серьезным”, Бирбом написал рецензию, в которой подчеркнул смешение в пьесе поэзии и абсурда. И в этой статье, и в последующих Бирбом говорил об абсурде как о важной особенности поэтики Уайльда и о том, что Уайльд видел жизнь как соединение глупости и напыщенности, что и пытался передать через прием абсурда.
Известно, что Бирбом всю жизнь был озабочен тем, как подать себя в обществе. Однажды он появился на карнавале в маске, повторявшей его собственное лицо. Он и впрямь сделал своей маской карикатуру на самого себя. Ему доводилось рисовать многих известных людей своего времени, но никого он так удачно не изображал, как самого себя. Каталог Руперта Харт-Дэвиса содержит более семидесяти его автошаржей; эти работы фактически представляют собой законченный замысел: автор предстает перед читателями как денди, как игрок в крикет, как Бисмарк, Аполлон, Пракситель, Гермес. Однако более всего обращает на себя внимание карикатура 1904 года, которая называется “Уголок поэтов”, где Бирбом изобразил себя маленьким человечком, который с благоговением направляет свет карманного фонарика на бюст некоего великого писателя. Лицо Бирбома, сознающего скромность своей особы на фоне выдающегося человека, выражает крайнее почтение.
Впрочем, все было не так просто: Бирбом часто называл свою эпоху “периодом Бирбома”, а в одной из своих книг написал: “Для того чтобы дать точный и исчерпывающий отчет об этом времени, понадобится менее блестящее перо, чем мое”. Он явно беспокоился о том, что думают о нем современники и как будут относиться к нему потомки. Когда в 1921 году Бохун Линч начал изучать его творчество и попросил о помощи, тот ответил: “Я малоодаренный человек. Но я очень хорошо использовал свои немногие таланты. Так я создал себе очаровательную маленькую репутацию. Избегайте фраз вроде: “В тот период молодой Бирбом… и т. д.”. Моя жизнь (хотя она представляла и представляет интерес для меня) вряд ли вызовет всеобщий интерес. Не то чтобы я был несравненным. Сравнивайте меня. Я не такой человечный, как Лэм, не такой умный, как Хэзлит. Старайтесь меня недооценить”. Но наверное, это не вся правда, и он надеялся, что его оценят по достоинству.
Елена Ерасова
1 Эдмунд Госс (1849—1928) — английский писатель, автор ряда литературных биографий: Джона Донна, Генриха Ибсена, Уильяма Конгрива, Томаса Грэя и других. (Здесь и далее — прим. автора.)