Перевод с английского и вступление Анны Шульгат
ОЛИВЕР ФРИДЖИЕРИ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2001
ОЛИВЕР ФРИДЖИЕРИ
СТИХИ
Перевод с английского и вступление Анны Шульгат
Как гласит мальтийская пословица, слово мальтийца тверже клятвы короля. Мы ни поспорить, ни согласиться с этим не можем, ибо многим из нас Мальта известна лишь как резиденция христианских орденов, приют для некоторых русских эмигрантов первой волны и место, где хранятся богатства древних аристократических домов Европы. Между тем на Мальте существует уникальная культура, во всей полноте отражающая историю архипелага. Расположенная на пересечении важных европейских путей, Мальта притягивала финикийцев и римлян, арабов и норманнов, подвижников католической церкви и Наполеона. На Мальте непостижимым образом уживаются христианская религия (по легенде, обратил местных жителей сам св. Павел, чей корабль потерпел крушение у берегов архипелага в 60 г. нашей эры) и язык, являющийся единственным в мире диалектом арабского, получившим статус самостоятельного литературного языка. Помимо мальтийского на архипелаге распространены английский (до 1964 г. Мальта находилась под протекторатом Великобритании) и итальянский языки.
Путь Оливера Фриджиери (род. в 1947 г.) характерен для мальтийской культуры. Он учился в духовной семинарии, но затем отказался от религиозного сана в пользу мирской карьеры — научной и литературной.
Поэт, прозаик, переводчик, драматург, критик Оливер Фриджиери — лауреат ряда престижных премий, в том числе Международной премии стран Средиземноморья (1988 г.). Его книги переведены на разные языки и публиковались во многих странах мира.
Стихотворения, представленные в русском переводе, существуют на английском и мальтийском языках, поскольку Фриджиери — автор двуязычный. И хотя поэт выбрал традиционную для европейской поэзии XX века форму верлибра, он часто ощущает себя “романтиком, рожденным, чтобы вздыхать о веке чужом”. В его стихах можно расслышать и отголоски средневековых испанских романсеро, и мотивы восточной лирики. Как и его родина, Фриджиери волею судьбы оказался на перекрестке времен и культур, которые он и пытается синтезировать в своем творчестве.
АХ, ВОЗМОЖНО
Ах, возможно, я романтик, рожденный,
чтобы вздыхать о веке чужом.
Ах, возможно, я просто еще одна тварь,
у которой кровь и вода струятся под кожей.
Ах, возможно, я студент-неудачник,
последний пассажир переполненного самолета,
остаток от общей суммы,
возможно, ошибка, возможно, заблуждение,
возможно, лампада, мигающая
посреди опустевшей церкви,
где никто не молится глухому Богу.
Ах, возможно, это не мой мир —
я здесь никого не знаю, и никто не знает меня.
Я свернул не туда и должен начать сначала.
ОДА ЧЕЛОВЕКУ
Вот он, шедевр человека — война.
Человек размножается стрелами
всякий раз, когда прорывает границу рассудка.
Война — гигантский сосуд его мудрости,
человек его создал в начале жизни и пополняет
каждый день, покуда не минет срок. Здесь он хранит
крепкое вино себялюбия,
здесь клубятся хмельные пары кровной мести.
Нет человеку равных на целой планете,
в могущественном банке гнева он хранит свои деньги
и обменивает жизнь на смерть по выгодному курсу.
Всякое чувство во вселенной пребывает в смятенье,
и все прочие существа в смущенье склоняются
к ногам этого первобытного монстра истории,
кичливого кладбищенского проходимца,
палача, что заглядывает под могильные плиты,
утром переступает через трупы,
ночью ложится и спит среди них —
человек, упырь ненасытный.
Нет человеку равных, его враг — слеза,
которая может разбить его сердце. Вот почему
он боится достичь высшей ступени эволюции,
и его ненависть сменяется апатией.
Сквозь облака, вместе со стонами прочих существ,
слышна и долгая жалоба Бога:
Господь обманулся в своих мечтах,
в поисках утешенья Он спускается с неба и внемлет
песне птицы, обнимает цветок и вдыхает его аромат.
И птица, и цветок огорченно спрашивают, что гнетет Его,
но из любви к обоим Он хранит молчанье.
Апокалипсис наступит в тот день, когда цветок перестанет благоухать,
а птица — петь. И тогда придет время Господу
склониться к ногам первобытного монстра истории.
ЦЮРИХ. АЭРОПОРТ
Лица, однажды мелькнувшие, пробежавшая тень,
перелетные пташки, капли воды
на неподвижном лике моря — вы приходите, чтобы уйти,
ничего не оставив. Пилигримы
ниоткуда, следующие в никуда,
призраки воспоминания
о том, что, возможно, только сон вас разбудит.
На кладбище рассудка они толпятся
в нескончаемой очереди и один за другим
исчезают в бездонной могиле.
Плачущие лица, улыбающиеся лица,
лица, озаренные сбывшейся мечтой,
замершие лица, чего-то ждущие,
лица, устремленные в беспредельную высь,
поблекшие лица, уставившиеся в землю, —
собранье картин, написанных историей,
абстрактных полотен, потускневших от времени,
но вечно влажных от свежей краски.
Каждый пассажир находит судьбу в своем билете,
когда он глядит с высоты
вниз, туда, откуда летит и куда прилетает.
Закон притяженья возвращает на землю
всякого, кто покидает ее.
Земля — единственный дом пассажиров.
В полете времени летчик мечтает
унести человечество вдаль,
к тем пространствам, что только душа
отмечает на карте своей. Летчик,
отключи пропеллеры желаний и посади самолет
в том аэропорту, который нам дан от века,
в точке трепета и надежды, —
только там можем мы заключить нашу главную сделку.
Лица, лица, бесцветный спектакль
без конца, без начала, —
каждый держит свой паспорт, дабы отправиться к цели,
скрытой за облаками желанья, столь властного,
что могло бы само по себе управлять самолетом.
Лица, однажды мелькнувшие, пробежавшая тень,
гости прекрасной страны, к сожаленью не нашей,
гости страны, которая нас приютит
ненадолго, а после изгонит.
Лица, лица, дешевые сувениры на память о жизни,
открытки, которые быстро поблекнут.
На аукционе у букиниста
наш альбом кто-то купит из любопытства…
Лица, однажды мелькнувшие…
Я ВХОЖУ В ТВОЕ МОЛЧАНИЕ
Нежно открываются окна твоего молчания,
и босым я вхожу, чтобы начать путешествие,
волнуясь, словно ребенок, не знающий жизни.
Слова срываются с губ моих, точно камни,
и успевают рухнуть на землю раньше, чем ты их подхватишь.
Я вглядываюсь в твое бесцветное молчание,
в монастырскую беспокойную тьму,
где бессонная душа встает и бродит бесцельно.
Сомнения шелестят, словно ковер травяной,
приминаемый каждым шагом, покуда вопрос
не родится в недрах страждущего рассудка.
Так природой заведено: есть родовые муки
и есть Голгофа любви.
Я исследую уголки твоего молчания,
точно отшельник, который приветствует только звезды
и отпирает тюрьму своего сердца одной лишь луне навстречу.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
Каждая прямая, что я чертил на бумаге, выходила кривой,
каждое действие, что я пытался выполнить, содержало ошибку,
каждый круг, каждый пятиугольник был искаженным,
каждая небылица, что я сочинял, становилась правдой,
каждая шутка, что я произнес, вызывала слезы,
каждый стих, что я записал чернилами, оборачивался кровью.
И вот я стою, пораженный,
и руки вверх поднимаю: сдаюсь.