Наталья Старосельская
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2001
Наталья Старосельская
Житие Агасфера
Лийса Бюклинг. Михаил Чехов в западном театре и кино.
СПб., Академический проект, 2000Исследовательница театра из Финляндии Лийса Бюклинг давно и хорошо известна всем, кто так или иначе интересовался творчеством Михаила Александровича Чехова — выдающегося русского артиста, режиссера, педагога. Сосредоточив внимание на том периоде жизни Чехова, что прошел далеко от России, Лийса Бюклинг изучила ранее неизвестные (или не упоминавшиеся в силу недоступности немногочисленным советским исследователям) архивы канцелярии Президента Республики (Прага), Музея театра им. Смильгиса (Рига), Музея театра и музыки и Национальной библиотеки Литвы (Вильнюс), близкой знакомой, переводчицы статей и книг, помощницы Чехова Жоржет Бонер (Цюрих), Дартингтон-холла, где в имении Дороти Элмхерст на протяжении нескольких лет плодотворно работала Чеховская студия (Великобритания), Бахметевский архив (Нью-Йорк), архив Театральной коллекции Библиотеки Линкольн-центра в Нью-Йорке и целый ряд других. Конечная цель этой работы сформулирована так: «До сих пор творчество Чехова было представлено в виде двух отдельных этапов — московского и зарубежного. Одной из моих задач является попытка соединить эти периоды в единое целое и, по возможности, показать «сквозную идею» (по словам Станиславского) творчества Чехова, логику его внутреннего действия и мышления, чтобы можно было лучше понять его работу в театрах и студиях на Западе, а также его педагогическую и литературную деятельность».
Но достигнуто и нечто большее: со страниц книги Бюклинг предстал живой, раздираемый противоречиями человек, чья судьба оказалась подчинена бурной эпохе, выпавшей на его долю.
Это судьба Агасфера, Вечного Жида, в той трактовке, которую придала вечному образу эпоха романтизма, прочитавшая библейскую историю как притчу о человечестве, пережившем свои надежды, но чудесно начинающем свой путь заново. Агасфер в сознании романтиков — проклятый, но и самим этим проклятием накрепко соотнесенный с Христом. Осужденный на вторую встречу и способный через покаяние обратиться добрым знамением для мира.
В таком Агасфере Михаил Чехов чувствовал что-то глубоко родственное себе. Он был страстно увлечен вечным образом еще в послереволюционные московские годы. Вот характерное его признание: «Нет такой муки душевной, нет такой боли, нет катастрофы, которые не стали б уделом Вечного Странника. Кихот — полуангел, Лир — полубог, но Агасфер — человек: вы, я, он, все мы…» А почти четверть века спустя в его письме читаем: «Другая моя идея — в этот раз для себя как актера (если я могу еще играть) — Вечный Жид. У меня есть много книг на эту тему… Испытав все муки и боли, Вечный Жид в конце концов придет к Христу; в этом и есть весь смысл истории».
В книге Лийсы Бюклинг сделана попытка объяснить внутреннюю мотивацию, предопределившую этот интерес, для чего потребовалось подробно проследить жизнь Михаила Чехова на протяжении фактически всей его творческой жизни. Разделенная на главы по странам, с которыми связан путь Чехова (Россия, Германия, Франция, Литва и Латвия, Англия, Америка), книга затрагивает и эпизоды биографии своего героя, не отмеченные крупными художественными событиями, но существенные для понимания различных поворотов его актерской и личностной судьбы. Бюклинг пишет о несбывшихся надеждах на работу в Праге, о драматических событиях в странах Прибалтики в 1933-1934 годах, которые вынудили Чехова покончить со своей благополучно складывавшейся режиссерской и педагогической карьерой, о неосуществленных планах контактов с еврейским театром «Габима», начинавшим в Москве, а потом работавшим в Палестине. И, конечно же, о Голливуде — этой фабрике грез, уготовившей Чехову тяжелые испытания и немногочисленные радости, Бюклинг посвящает отдельную главу.
Перед читателем проходит жизнь и творчество человека, о котором вряд ли можно сказать точнее, чем сказала не о нем, но и о нем Марина Цветаева в послесловии к статье «Поэт и время»: «Эмигрант из Бессмертья в время, невозвращенец в свое небо». Уже в ранней юности покоряя и потрясая силой своего магического таланта (Известный отзыв Станиславского: «Племянник Антона Павловича Чехова, Миша — гений»), Михаил Чехов был одним из создателей знаменитого МХАТ-II. Пережив тяжелейший духовный кризис, он вышел из него не только с помощью антропософских теорий доктора Штейнера, усвоенных от Андрея Белого, но также не без влияния педагогики. Чехов считал, что должен воспитать актеров, каких прежде не было, — и это единственный путь к обновленному театру.
В мемуарах М. О. Кнебель, С. Г. Бирман, С. В. Гиацинтовой и многих других содержатся ценнейшие свидетельства о формировании «метода Михаила Чехова», который представлял собой специфический и сложный синтез антропософии (эвритмии как составной ее части), общекультурного контекста и собственно техники актера, вырастающей из этих сложносплетенных корней. Лийса Бюклинг твердо отстаивает мысль о сущностном единстве системы Станиславского и метода Чехова (сам Михаил Александрович говорил так: «В моем методе 60 % от Станиславского, 20 % — от Мейерхольда, Вахтангова, Рейнхардта и от деятелей культуры разных стран и 20 % — моего собственного»). На протяжении десятилетий в нашем театроведении крупнейшие имена режиссеров в основном рассматривались в противопоставлении, под знаком нарочитой конфликтности — Лийса Бюклинг не первой указывает на то, что идеи Вахтангова, Мейерхольда, Чехова, Таирова взросли из системы Станиславского. Все это — ставшие самостоятельными побеги, которые идут от одного мощного ствола. Для Бюклинг и в творчестве таких крупных западных режиссеров, как Антонен Арто, Ежи Гротовский, Эужен Барба, Питер Брук, отчетливо просвечивают театральные воззрения Михаила Чехова. Она справедливо считает, что «Чехов, не зная об этом… участвовал в европейском театральном процессе. Русская театральная практика предвосхитила европейскую мысль».
В книге «Михаил Чехов в западном театре и кино» содержится много абсолютно нового для нас материала: дневники артистов «Габимы», с которыми Чехов работал в Берлине над шекспировской «Двенадцатой ночью», записи о лекциях Чехова, прочитанных в Риге, письма к Жоржет Бонер из Риги, Каунаса, Дартингтон-холла. Это увлекательное чтение, и не просто из-за новизны приводимых фактов. У Бюклинг эти свидетельства, документы, письма, тщательно продуманный комментарий к ним восстанавливают целостность — и личности гениального артиста, и духовной жизни его эпохи.
Эта личность принадлежит прежде всего русской культуре — во всяком случае, так о себе думал сам Чехов. Вот его письмо к Жоржет Бонер, датированное 22 ноября 1935 г., ответ на вопрос корреспондентки, стоит ли ей ехать в Россию: «Да… 1000 раз… Да… Если хочешь увидеть и пережить нечто необычайно интересное, возможно даже ошеломляющее — ты должна поехать в Россию… Когда я думаю о твоей поездке в Россию, у меня внутри все вспыхивает…». Прекрасно осознающий, что дорога домой закрыта для него навсегда после того, как в 1928 г. он стал «невозвращенцем», Чехов писал А. Бессмертных (это письмо прежде печаталось с купюрами): «Российская провинция в тысячу раз выше театральных Парижей, Нью-Йорков и т. п… скажу тебе откровенно, что если бы мне нужно было поехать в СССР, то я, вероятно, предпочел бы провинцию».
И все это говорится после Берлина, где Чехов работал с Максом Рейнхардтом, после Парижа и Лондона, где он видел на подмостках Шарля Дюллена, Лоуренса Оливье, Джона Гилгуда. Говорится в тот момент, когда, казалось бы, осуществилась мечта — в Дартингтон-холле удалось создать первую экспериментальную студию, очень много значившую для театра будущего. На Западе Чехов ощущал себя посланцем русской культуры. Другое дело, что его творческие открытия — а как могло быть иначе в 30-е, 40-е годы? — оказались востребованы не в России.
Очень содержательная глава посвящена Голливуду. Михаил Чехов проработал на голливудских студиях двенадцать лет, снялся в десяти художественных фильмах и в одной так называемой «воспитательной ленте» для американской армии. Здесь он и вел занятия, которые оказали серьезное влияние на признанных звезд мирового кинематографа: Мэрилин Монро, Грегори Пека, Энтони Куинна, Малы Пауэрс, Ингрид Бергман, Гари Купера, Джоун Колфилд, Херда Хэтфилда… В книге Лийсы Бюклинг возникает увлекательная тема «русского Голливуда» — в 30-е годы там оказались мхатовские артисты Мария Успенская, Лев Булгаков, Аким Тамиров, Ричард Болеславский, еще раньше — Алла Назимова. Эти люди не только снимались в кино и снимали фильмы, но и преподавали, ощущая себя миссионерами системы Станиславского.
Мысли о сущности нового театрального искусства, педагогические выводы Чехова сегодня получают все большее распространение в мире. С 1992 года регулярно организуются Международные мастерские Михаила Чехова в тех местах, с которыми он был связан: они проходили в России и Англии, США и Франции, Германии, Латвии, Литве. В течение многих десятилетий метод его используется на занятиях по актерскому мастерству. В последнее время главная цель Чехова — «быть услышанным русским актером» — оказалась достигнутой. И произошло это, вероятно, не только стараниями энтузиастов из разных стран мира, но и благодаря самому времени. Одна из учениц русского артиста в Америке, Джоанна Мерлин, писала: «Занятия Чехова основаны на целостной философии и на синтетических, а не аналитических методах. За последние годы восточные философские учения стали популярными на Западе, и современные студенты применяют их к актерскому искусству. Благодаря знакомству с йогой и медитацией студенты научились прислушиваться к своим интуитивным реакциям, а именно в них и заключается суть чеховской техники». Это касается не только западных актеров, но и российских.
«Почему я странствую по Европе? Я хочу вручить актерам ключик от театральной магии», — говорил Чехов своей литовской ученице Казимиере Кимантайте.
Теперь этот ключик в их руках.
А странствия Агасфера продолжаются, ибо, как писал Михаил Чехов, «две тысячи лет нашей эры — только начальная стадия, только первый день христианства. Образ Странника нужен каждой душе, Агасфер-человек — вы, я, он, все мы…