поэтическому вечеру, посвященному 5-й годовщине со дня смерти Иосифа Бродского
Послание
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2001
Послание директора библиотеки Конгресса США
Джеймса Биллингтона поэтическому вечеру,
посвященному 5-й годовщине со дня смерти Иосифа Бродского
Спасо-Хаус, Москва, 25 января 2001 г.В январе в Спасо-Хаусе, резиденции посла США, прошел торжественный вечер, приуроченный к 5-й годовщине со дня смерти Иосифа Бродского. Открыл вечер посол, господин Джеймс Коллинз. После него выступили поэт Евгений Рейн; американская писательница Франсин дю Плесси-Грей, а также известный поэт, профессор университета штата Техас Эдвард Хёрш. Мы предлагаем вниманию читателей «ИЛ» обращение директора библиотеки Конгресса США Джеймса Биллингтона к участникам вечера.
Для Соединенных Штатов Америки и для Библиотеки Конгресса США было большой честью то, что Иосиф Бродский в течение двух сроков, с октября 1991-го по сентябрь 1993 года, был поэтом-лауреатом Америки. Как поэт-лауреат он был красноречив и ироничен, почтителен и дерзок, мягок и язвителен, страстен и увлечен. Предметом этой страсти была скорее поэзия, нежели политика. Как он заметил: «Единственное, что у них общего, — это буквы П и О». Хотя больше всего на свете он ценил свободу, он искренне верил, что поэзия — это «единственно возможная страховка против вульгарности человеческого сердца».
Поэзия была для него особой формой памяти. Изумительно звучно он читал по памяти свои собственные стихи, множество произведений русской поэзии, а также произведения Донна, Харди, Фроста и Одена. Он требовал, чтобы его студенты, изучающие литературу, учили стихи наизусть. Он страстно верил в колоссальные возможности поэзии, особенно той, что вышла из великой традиции немодернистской английской поэзии и творений выдающихся поэтов, писавших на других языках, таких, как Гораций и Милош. Когда он был поэтом-лауреатом, он вслед за Свифтом выдвинул «Нескромное предложение», предлагая напечатать недорогие антологии великих американских поэтов. Они должны были продаваться в супермаркетах и аэропортах и лежать во всех гостиницах рядом с Библией. Библия, по словам Бродского, «смогла бы выдержать конкуренцию». Бродский верил, что отчаявшиеся и уставшие люди, прочтя эти стихи, могли бы неожиданно для себя открыть, что другие до них уже испытывали подобные чувства и использовали их для того, чтобы воспеть жизнь, а не уйти из нее. Его замысел был осуществлен через проект «Поэзия и грамотность» — тысячи таких сборников были распространены повсюду, где люди могли найти их случайно или по необходимости. Бродский очень серьезно относился к своим обязанностям поэта-лауреата, помогая молодым поэтам и всегда с готовностью поддерживая настоящие таланты.
Бродского очень любила Анна Ахматова, которая была последним петербургским поэтом начала двадцатого века. Для нее, равно как и для Надежды Мандельштам, вдовы еще одного великого поэта с трудной судьбой, он воплощал в себе надежду на будущее. Обе они представляли себе Бродского как луч света, который когда-нибудь поведет Россию вперед, поможет ей снова открыть для себя свое прошлое.
Для Бродского это прошлое заключалось в космополитическом гуманизме литературы Санкт-Петербурга, где он родился, и иудейско-христианском наследии, которое вновь открыли для себя многие художники в позднеимперский период. Пожалуй, самым прекрасным стихотворением Бродского является «Сретение», где он описывает сцену в храме, когда Мария показывает новорожденного Христа пророчице Анне, которую Бродский идентифицирует не столько с матерью Марии Анной, сколько с Анной Ахматовой. Ахматова во многом была духовной матерью Бродского, она направляла его и помогала найти свой путь в мире поэзии. Любовь к Анне Ахматовой и преклонение перед ней были настолько сильны, что в 1994 году он назвал свою дочь Анной в честь Ахматовой. Находясь под влиянием не только русской культуры, но также и английских метафизических поэтов от Донна до Одена, Бродский заканчивает стихотворение образом Симеона, держащего на руках новорожденного, «дабы осветить тропу, ведущую в царство смерти, где до сих пор ни одному человеку не удавалось осветить себе путь. Факел старика горел, и тропа становилась шире».
Одной из страстей Бродского была Италия и те замечательные образцы культуры, созданные человеком, которые особенно поражают в Венеции, Риме и Флоренции. Свет и каналы Венеции (восхваляемые в стихотворениях «Лагуна», написанном в 1972 году вскоре после его изгнания из России, и «Водяное пятно», написанном в 1992 году) напомнили ему о мерцающих каналах его Петербурга. Венеция и его родной город похожи на зеркальные образы друг друга, и не случайно Петербург часто называли северной Венецией. По желанию Бродского, которому было всего 55 лет, когда он умер, его похоронили в Венеции.
В поздно расцветшем — он исчислял его от Пушкина до Ахматовой — поэтическом языке России Бродский видел надежду посткоммунистического возрождения России. Я помню, как он сказал на одной из наших конференций в 1991 году: «Что касается такого быстрого загнивания империи, я думаю, она сгнила так быстро потому, что ее основание было менее прочным, чем у других известных нам империй. Империи прошлого держались не на легионах, а на языке». Мы, знавшие этого обладателя Нобелевской премии по литературе и поэта-лауреата Америки, не забудем его восхищения хорошим рассказом, его преданности ремеслу и делу поэзии. Как он сказал в своей первой лекции в качестве поэта-лауреата в октябре 1991 года:
«Не читая и не слушая поэтов, общество приговаривает себя к низшим видам артикуляции, таким, как у политика, торговца или шарлатана… Другими словами, оно лишается своего собственного эволюционного потенциала. Ибо то, что отличает нас от остального животного мира, это именно дар речи… Поэзия — не форма развлечения и, в определенном смысле, даже не вид искусства, а наша антропологическая, генетическая цель, наш эволюционный, лингвистический маяк».