Ирина Каснэ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 2001
Ирина Каснэ
Народ за Гарри Поттера
Первая книга Джоан К. Ролинг о воспитаннике пансиона благородных чародеев вышла в британском издательстве «Блумсбери» в 1997 году, неплохо разошлась, но бурного читательского восторга не вызвала. За «Гарри Поттером и философским камнем» последовало продолжение — «Гарри Поттер и секретная комната» (1998); серия была запущена на американский книжный рынок («философский камень», конечно, пришлось упростить до «камня волшебника»), и к моменту публикации третьего тома — «Гарри Поттер и узник Азкабана» (1999) — подоспел термин «поттеромания», вполне готовый к употреблению. Три детских книжки прочно заняли первые места в авторитетных списках взрослых бестселлеров, а появление в июле прошлого года четвертого выпуска — «Гарри Поттер и Кубок Огня» — и в Америке, и в Европе было без колебаний встречено как самое крупное книгоиздательское событие конца века. Информация о том, как будет развиваться сюжет в трех последующих томах, скрупулезно собирается нетерпеливыми читателями — вплоть до попыток выкрасть свежие рукописи.
На сегодняшний день «Гарри Поттер» издан на 36 языках, включая китайского «Ха-ли Бо-те», и получил более 40 премий, среди которых — весьма престижные.
Британцы поспешили прочно закрепить за Джоан Ролинг статус писательницы с самым богатым воображением: именно в графе «Воображение», опережая Толкиена, Льюиса и Свифта, автор «Гарри Поттера» лидирует на выставке «Чептер энд Верс», подводящей итоги последнего тысячелетия английской литературы.
Наибольшего накала массовые страсти достигли, разумеется, в США. Места боевой славы Гарри Поттера впору наносить на топографическую карту. На переднем плане окажется Большое Кольцо, в которое объединились в корпоративном порыве многочисленные сайты-близнецы, посвященные сухопарому мальчику на помеле. На периферии всеобщего праздника — слабое сопротивление религиозных калифорнийцев, возмущенных пропагандой магии как образа жизни, обилием неприкаянных привидений в стенах школы для юных волшебников и сатанинским символом на лбу Гарри Поттера — молниеподобным шрамом. Написание имени ролинговского героя обычно сопровождается стилизованными молниями — наблюдательные противники колдовства вспоминают по этому поводу зигзагообразные буквы «S» в названии «оккультной рок-группы КISS» . «Поттеромания» обретает не только собственную географию, но и хронологию: на одном из сайтов ведется отсчет точного времени, оставшегося до появления экранного «Гарри Поттера» .
В Германии считают дни до выхода переводного четвертого тома, борются с пиратскими версиями и с трудом вспоминают, о чем было принято говорить на светских вечеринках в те далекие времена, когда Гарри Поттера не существовало (Кристен Боа, «Литерарише вельт», 21 октября 2000).
Во Франции Гарри Поттер удостоился восприятия более сдержанного, однако на всякий случай был сопоставлен с «юным Иегуди Менухиным», который «тоже собирал толпы на концертах» и «воспламенял сердца взрослых» (Флоранс Нуавиль, «Монд», 31 марта 2000).
Однако сколь многообразными ни оказывались бы проявления «поттеромании», существуют общие правила игры, в которую охотно и повсеместно включаются разновозрастные читатели Джоан Ролинг. Многочисленные «поттероманы» либо особенно остро переживают свою «родительскую», «учительскую», «ученическую» идентичность и, исходя из соответствующей роли, оценивают ролинговский бестселлер в сетевых форумах и гостевых книгах; либо соглашаются на статус безликих «взрослых» и лихорадочно листают по дороге на работу специальные издания «Гарри Поттера» в блеклых, не привлекающих внимания обложках; либо отдаются новому хобби с «детской» непосредственностью: раскрашивают лбы зубной пастой, устраивают полуночные шествия, скупают товары мгновенно зародившейся «поттер-индустрии» — одежду, мебель, печенья, канцелярские и банные принадлежности. Все эти люди с воодушевлением обживают странноватое на первый взгляд пространство, в котором тоска по добротной «британской классике» сочетается с мобильной «американской» системой маркетинговых технологий. Конечно, в таком сплаве нет ничего неожиданного — из подобных соединений обычно и возникают новые формы массовой культуры.
Действительно, нельзя не отдать должное Джоан Ролинг — судя по всему, ей удалось вылепить новый массовый жанр из обращенной к ограниченному кругу читателей, в значительной степени ориентированной на «классические» образцы, одержимой «высокими» идеями воспитания и обучения детской литературы. Речь не о том, что из «Гарри Поттера» исчезли отеческие наставления — напротив, как мы убедимся несколько ниже, они прочно вросли в формальный жанровый каркас, стали неизменным, легко узнаваемым маркером изобретенного Ролинг жанра, — однако тем их функции и исчерпываются. С другой стороны, «Гарри Поттер» предлагает нечто большее, чем распространенные сериалы о школьной жизни, автоматически копирующие принципы «взрослой» мелодрамы. Ролинг не имитирует массовую литературу для «взрослых», а решает прямо противоположную задачу: делает роман о школе явлением, соприродным детективу, боевику или «розовому» роману. Истории о Гарри Поттере адресованы детям ровно в той же степени, в какой дамские покетбуки, перелистываемые в метро престарелыми домохозяйками, обращены к юным созданиям на пороге замужества.
Ролинг любит подчеркивать, что книги о юном волшебнике написаны исключительно «для себя», а возраст потенциального читателя определяется формулой «столько же, сколько и мне» (интервью газете «Либерасьон», 25 ноября 1999). Неважно, что составляло писательскую программу-максимум: намерение избавиться от «внутренних проблем» или выгодно их продать. Подобные высказывания не столько объясняют, сколько формируют читательские ожидания. Говоря о «литературе для себя», Ролинг лишь на первый взгляд легитимирует чтение «детских» книг великовозрастными тетями и дядями — на самом деле давно легитимированное традицией восприятия «детской классики». За этой смутно знакомой и потому легко заглатываемой приманкой скрываются другие, более неожиданные смыслы, поддерживающие характерную для массовой литературы иллюзию: как кажется, Гарри Поттер, минуя «возраст» и «социальное положение», напрямую обращается к уязвимому, незащищенному, оставшемуся наедине со своими психологическими проблемами читательскому «я». Декларируемый читатель «Гарри Поттера» — это всегда «я», неопределенно-личная инстанция, избавленная от постоянного самоопределения и готовая ко встрече с мечтой. Фактическая ситуация несколько сложнее. Побуждая забыть о существующем многообразии возрастных, профессиональных и прочих различий, массовое чтение формирует собственную статусную шкалу: всеобщая готовность играть «в школу», в «учителей и учеников, детей и родителей» оказывается другой стороной неопределенно-личного бытования читателя. «Детство» и «взрослость» в данном случае — предельно размытые категории, каждая из которых способна вместить неограниченное количество биологических и культурных возрастов. Мир начинает делиться на детей и взрослых, учеников и учителей — как прежде делился на сыщиков и преступников, верных друзей и коварных врагов, влюбленных дам и отвечающих взаимностью кавалеров.
Распознать в творении Ролинг основные черты массовой литературы не составляет никакого труда: «Гарри Поттеру» свойственна, во-первых, постоянно акцентируемая серийность (каждый новый выпуск — с нетерпением ожидаемое событие) и, в-главных, — почти абсолютная, тотальная формульность (едва ли можно вспомнить детскую, да, впрочем, и взрослую книгу, с которой не сравнивался бы бестселлер о Поттере). Сложнее понять, в чем состоят особенности предлагаемой повествовательной формулы и отчего она оказалась до такой степени успешной. Списать все на удачную рекламную кампанию было бы, конечно, несерьезно, хотя подобные попытки неоднократно предпринимались. Припоминалась и слишком высокая, «солидная» цена на книги, и продажа свежих «Поттеров», начатая ровно в полночь, а затем приостановленная на часы школьных занятий, и незамысловатый имидж рыжеволосой писательницы в черном, ведьмы и отшельницы, которая всячески избегает общения с журналистами — о чем походя сообщается практически в каждом из многочисленных интервью.
Более того, все четыре тома кишмя кишат подсказками, с разной степенью навязчивости опережающими на полшага читательскую реакцию. Будучи несмышленым грудным младенцем, Гарри Поттер таинственным образом побеждает злого колдуна, мстя за убитых родителей-волшебников, приобретает в бою отметину-шрам и — внимание! — становится неимоверно, сказочно знаменитым; его имя вписано в чародейские анналы и включено в магические учебники, однако сам Гарри, до поры до времени естественно, ни о чем не подозревает, поскольку воспитывается у недобрых и не-волшебных родственников, — вся эта информация сообщается читателю в качестве пролога к действию. Сложно не сделать выводы: только плохой и заурядный человек может отрицать популярность Гарри Поттера. На протяжении второго тома за скромным Поттером бегает преданный поклонник, щелкает фотоаппаратом, требует автографы и грозится организовать фан-клуб. В третьей книге тема славы не акцентируется — излишняя навязчивость ни к чему; зато в четвертой устраивается грандиозный кубок мира по квиддичу (чародейский спорт верхом на метлах) — как раз совпавший с мировой известностью серии. Ролинг вдохновенно перечисляет страны, представленные на всеобщем торжестве.
Действительно, «мир Гарри Поттера», включая «поттер-пиар», заботливо предлагает всем желающим и нежелающим уже сформированный язык для описания этой новой волшебной реальности. Язык настолько плотно сбитый и самодостаточный, что не воспользоваться им можно, лишь приложив немалые усилия. Необходимо известное напряжение, чтобы не начать критическую статью с точного указания объема продаж и не закончить цитатой из юного поттеромана с опять же точным указанием возраста.
Отечественный перевод «Гарри Поттера и философского камня», недавно выпущенный издательством «Росмэн», вынудил как минимум трех рецензентов использовать в качестве зачина один и тот же ход: доверчивое или циничное описание бедствий золушкообразной матери-одиночки, настолько голодной и холодной, что первые главы грядущего бестселлера пришлось строчить на салфетках в кафе. «Жила-была в Англии молодая мама со своей маленькой дочкой Джессикой. И была она… А никем особенно она и не была» (Ольга Гринкруг, «Итоги», 28 ноября 2000). В еще нескольких статьях история про то, как Джоан Ролинг была никем, а стала всем, дублируется уже не в качестве эффектной завязки, но как верный способ поддержать разговор. Салфетки неизменно играют роль вещественных доказательств. Если «Росмэн» приобретет права на издание четвертого тома (пока объявлено лишь о переводе трех первых книг), российским критикам вряд ли удастся избежать упоминания о том, что смерть одного из близких друзей Гарри Поттера была обещана жестокосердой Золушкой задолго до выхода английского «Кубка Огня». Во всяком случае, за рубежом это мало кому удалось.
Два-три критических отзыва — и возникает ощущение, что о Гарри Поттере известно практически все. На любом этапе своего существования поттер-реальность замкнута, завершена, предсказуема.
В построении серии вовсю учитывается практика создания компьютерных игр. Жесткие правила заданы изначально. Пролог — непременный элемент практически любой компьютерной «стрелялки или бродилки» — обещает неизбежную встречу с великим и ужасным противником, которая на сей раз должна быть пережита героем сознательно, увидена читателем воочию, а значит, наконец-то оценена по достоинству. Заранее известно, что Ролинг намерена ограничиться семью томами — не в честь семи сказок о Нарнии, а по числу учебных лет в Хогвартсе, закрытой Школе волшебства и магии. Предполагается, что читатель вместе с подрастающим Гарри будет переходить с одного уровня сложности на другой, сталкиваясь со все более страшными монстрами (не тут-то было — но об этом чуть ниже). Чтобы предельно занять читательское внимание, Ролинг помещает на заднем плане нечто напоминающее счетчик: Хогвартс делится на четыре соревнующихся колледжа, а профессора периодически занимаются подсчетом очков. Обычно, конечно, побеждают «наши» — колледж Гарри Поттера, Гриффиндор. Таким образом, читатель может почувствовать себя игроком, который сопереживает «волшебным» событиям и одновременно краем глаза следит за количеством набранных очков, то возрастающим, то уменьшающимся где-то за рамкой основного действия.
Возможность такого двойного восприятия прямо связана со смешением жанров, которое нередко признается главной находкой Ролинг: соединяя школьную историю с фэнтези, автор «Гарри Поттера» обнаруживает собственный способ упорядочить «магический» мир, а именно — вписать его в рамки жестко структурированной, рациональной, освоенной и относительно нестрашной школьной реальности. В итоге получается нечто среднее: головокружительные приключения под присмотром директора, унылые школьные коридоры, в ночном свете приобретающие таинственный вид. Согласно одному из самых распространенных поттер-мифов, «Ролинг рассказывает, какими беззащитными часто ощущают себя даже храбрые дети» (Малькольм Джонс, «Ньюсуик», 17 июля 2000). В образе сироты Поттера интерпретаторы обычно обнаруживают неисчерпаемые возможности решения детских психологических проблем: «Все дети боятся, что в какой-то ужасный миг родители оставят их, боятся оказаться одни. Они думают, что не смогут выжить в этом мире в одиночку. Книги Джоан Ролинг убеждают детей в том, что это в их силах» (Барбара Ф. Мельц) . Однако, зарекомендовав своего героя как беззащитного и одинокого, благословив его, в полном соответствии с законами волшебной сказки, на подвиги и добрые дела, Ролинг тут же распахивает перед храбрым Поттером гостеприимные и надежные двери учебного заведения. «Каждый поклонник Поттера знает, что Хогвартс наводнен привидениями и время от времени способен вызвать испуг, однако это упорядоченный и восхитительный мир, которого жаждет большинство детей и множество взрослых. Здесь есть простые правила, которым легко следовать, четкая иерархия старост и учителей, очки, которые можно набирать, и легко узнаваемые плохие мальчики», — справедливо замечает Вильям Андерхилл . В то же время Джоан Ролинг потребовалось приложить определенные усилия, чтобы расцветить скучный школьный мир новыми красками. «Школа… может быть опасным местом; дети могут быть исключительно жестоки по отношению друг к другу», — убеждает свою аудиторию писательница в одном из интервью.
Конечно, дело не в том, что Ролинг сконструировала школу колдовства — чародейской системой образования интересовались и Урсула Ле Гуин, и менее известные в нашей стране Джилл Мерфи и Диана Джонс. Важно другое — автору «Поттера» удается выжать из этой идеи смыслы и ситуации, которые никому прежде не приходило в голову использовать. О них и поговорим.
В повествование вплетается определенный набор ежегодно повторяющихся событий. Отрабатывая формулу нового массового жанра, Ролинг начинает каждый том с упоминания о дне рождения Гарри Поттера, совпавшем с днем рождения самой писательницы, как и положено в «книге для себя». Эта знаменательная дата стала важным звеном пиар-компании: «поттероманы» должны воспринимать 31 июля как начало очередного календарного цикла. Далее во всех четырех книгах следует получение письма из Хогвартса с обязательным списком необходимых для обучения предметов. Затем — непременно — волшебный шоппинг, закупка снаряжения и учебников. И наконец — поезд, переправляющий учеников в иную реальность. Не менее четкой и неизменной структурой наделяется финал. Подведение итогов совпадает с концом учебного года. Как правило, имеет место душеспасительная беседа с директором, который на протяжении двух семестров старался лишь издали наблюдать за ученическими проделками. Директор произносит многозначительную, туманную фразу, имитирующую басенную мораль, причем в таком разговоре тет-а-тет, как правило, вновь проигрываются космогонические события пролога — смерть родителей, победа над колдуном Вольдемортом: «…Любовь — такая сильная любовь, которую испытывала к тебе твоя мать, — оставляет свой след. Это не шрам, этот след вообще невидим… Если тебя так крепко любят, то, даже если тот, кто любит тебя, умер, ты навсегда останешься под его защитой» («Гарри Поттер и философский камень»). «Вольдеморт… передал тебе часть своей силы, когда оставил шрам на твоем лице той самой ночью. Не сомневаюсь, что это не входило в его намерения» («Гарри Поттер и секретная комната»). «Ты думаешь, те, кого мы любим, покидают нас? Твой отец жив в тебе, Гарри» («Гарри Поттер и узник Азкабана»). Годовой цикл завершают: школьный праздник, обратный поезд, мрачный родственник на перроне и предвкушение безрадостных каникул. Здесь «подлинная жизнь» оставляет протагониста, он умирает, чтобы вновь воскреснуть на исходе лета, в день своего рождения.
Итак, жизнь Гарри Поттера, во-первых, подчинена устойчивому распорядку учебного года и, во-вторых, фактически не принадлежит самому Гарри Поттеру. Можно сказать, что главный герой бестселлера не имеет идентичност -: в одну прекрасную ночь Гарри был собран из нескольких чужеродных деталей: любви его матери, силы его противника, личности его отца, дня рождения его автора, наконец. Момент «сборки» остался за скобками основных событий, в другом, мифологическом времени; в этот процесс невозможно вмешаться, то есть — «ничего нельзя изменить».
По большому счету ничего менять и не требуется. Пансион для юных колдунов, естественно, наделяется значением элитарности, избранности — высокий статус уже достигнут. Специалисты в области образования констатируют, что популярность закрытых школ в Великобритании возрастает одновременно с популярностью «Гарри Поттера» . Жестокие разочарования первокурсников, конечно, остаются за скобками.
Цикличность, постоянство, предопределенность маскируются в книгах Ролинг прямо противоположными смыслами. Текст преподносится как «история успеха»: читателя постоянно убеждают в том, что Гарри Поттер совершает Поступки и принимает Решения. Риторически-формальная природа подобных оценок явственно видна на примере все того же пролога: вроде бы в предыстории серии определяющую роль сыграл сам Гарри Поттер, победивший темного мага, однако победа эта, как мы помним, бессознательна, невидима, невербализуема, и все последующее повествование представляет собой смутное припоминание неизвестно чего. Самый значимый способ поддержать иллюзию изменений очевиден. Пока протагонист переходит с курса на курс, читатель может быть спокоен — время не стоит на месте. В одном из интервью Ролинг ловко зацепила нерв коллективного ужаса: «Нет ничего менее привлекательного, чем дети, которые не растут» («Либерасьон», 25 ноября 1999). Идея обучения магии и волшебству обновляет унылое описание школьного процесса как такового: каждый год, проведенный в чародейской школе, должен приближать персонажей к великим свершениям.
Время неторопливо движется по спирали. Каждый хогвартсский курс вписан в иерархичную систему запретов и разрешений: второкурсникам впервые разрешается иметь собственные метлы, третьекурсникам — по определенным дням покидать школьную территорию. К четвертому тому едва заметно уменьшается количество диалогов, незначительно усложняется синтаксис, исчезают стишки и песенки. Ежегодные ритуалы становятся все схематичнее — Гарри Поттер не сам отправляется в магазин за учебниками, а перепоручает покупку матери лучшего друга. Намечается любовное увлечение; директор отходит на второй план; старший товарищ поступает на государственную службу в Министерство магии.
Между тем, вопреки настойчивой демонстрации атрибутов «взросления», Гарри-ученик ничему не учится, а Гарри-герой не становится более храбрым и ловким. И Гарри Поттер, и его друзья-однокурсники либо схватывают магические знания и навыки на лету, следуя все той же парадигме «припоминания» («Гарри откуда-то знал, что ему надо делать»), либо так и не достигают особых успехов. И несмышленым первокурсником, и четыре года спустя Гарри Поттер одинаково легко оставляет с носом опытных взрослых магов.
Вообще сказочный сюжет в прямом смысле этого слова, то есть история борьбы со злом и победы добра, бесспорно, занимает в книгах Ролинг второстепенное место. Писательница долго раскачивается, застревает на «ненужных» подробностях, осторожно подбрасывает намеки, и лишь к финалу очередного тома Гарри Поттер со товарищи наскоро расправляется с той или иной назревшей проблемой. Однако в откликах восторженных читателей постоянно фигурирует «захватывающее действие», побудившее их перечесть тот или иной том энное количество раз. Книги о Гарри Поттере до отказа заполнены суетливыми, случайными действиями героев, обычно не имеющими далеко идущих последствий. Персонажи бестселлера постоянно куда-то бегут, прячутся от учителей, пересыпают зелья из одного сосуда в другой. Бессмысленные поступки завладевают читательским вниманием и не раздражают по одной-единственной причине: школьный хронометр внушает, что некуда торопиться. Часы запущены, время идет, социальное пространство структурировано — все в порядке, можно занять себя мелкими шалостями. История о Гарри Поттере не имеет продолжения за пределами седьмого тома — она изживет себя, как только несмышленый ученик станет «профессиональным» волшебником. Можно, конечно, начать делать карьеру в Министерстве магии, — однако карьера предполагает некую дальнюю, затерянную в тумане будущего перспективу. Школьная реальность, напротив, четко очерчена и не только не требует, но и запрещает преждевременное преодоление границ. Беспокоиться незачем. Великие подвиги — еще впереди.
Сделаем некоторые выводы. Узнаваемые элементы фэнтези выполняют роль ценностных подпорок, на которых держится школьный мир. Вынуть эти подпорки, разумеется, ничего не стоит — поэтому для «поттероманов» столь важна задача «поверить в волшебную реальность», причем читатели Ролинг пытаются не столько эту реальность воспроизвести, сколько именно выделить ей определенное место в «посюсторонней» культуре, постоянно ощущать ее проявления «здесь и сейчас». В отличие от толкиенистов, устраивающих псевдотеатральные представления где-нибудь вдали от цивилизации, «поттероманы» явно предпочитают странную игру в вопросы и ответы, которая напоминает не то школьный тест, не то намерение «заговорить» не-волшебный мир: «Как зовут учителя астрономии?», «Какая девочка из Гриффиндора была заколдована Вольдемортом?» . Подчеркнутая вымышленность, иллюзорность мира магов и чародеев подразумевала бы, что притягательность обучения в Хогвартсе — тоже фикция, причем бессмысленная (учиться, чтобы потом работать в банке, и учиться, чтобы стать волшебником, — не одно и то же). Допустить этого никак нельзя, поскольку школа в данном случае не просто сцена, декорация, место действия, как в большинстве детских книг. Идеализированный образ закрытой школы — это и есть метафора сказки, которую рассказывает Джоан Ролинг. Абсолютно комфортная замкнутая среда, в которой сюжет взросления, становления движется сам по себе, без каких бы то ни было «личностных», «внутренних» усилий и эти «внешние» изменения сочетаются с размеренностью и цикличностью. На такую сюжетную основу наслаиваются зачины принципиально иных, легко узнаваемых историй — об отважном герое, о брошенном сироте — эти сюжеты в книгах о «Гарри Поттере» постоянно анонсируются, но не реализуются в полной мере. Симбиоз здравого смысла и колдовства, обучения и приключения предоставляет прекрасную возможность ненавязчиво смешать, «перепутать» два принципиально разных переживания одиночества: слезы в пустой аудитории оттого, что не понимают родители, обижают учителя, недолюбливают одноклассники, — и чувство абсолютной ответственности за себя, достойное храброго воина на вороной метле. Второе подменяется первым. Если кэрролловская Алиса или льюисовский Дигори оказываются в «чужой», неизведанной стране, в которой не бывает надежных провожатых, а каждый следующий шаг чреват непредвиденными последствиями самостоятельно сделанного выбора, Гарри Поттер отправляется в дорогу с полными карманами денег, с огромным сундуком, набитым полезными вещами, и получает в распоряжение «свою», уютную и обжитую волшебную повседневность. Герой Ролинг, как предусмотрительный турист, изначально обеспечен всем необходимым, от него требуется лишь восполнить пробелы, освоить или, точнее, реконструировать — «вспомнить» — местную картину мира, полагаясь на авторитет мудрых учителей и доброту гостеприимных старожилов.
Этот волшебный мир кажется похожим как две капли воды на «реальный» не потому, что суперметла «Нимбус-2000» воспринимается как отраженный в кривом зеркале мотоцикл, а «травоведение» — как прямой аналог ботаники. Дело в другом: все элементы, из которых составлен мир магов и чародеев, обладают одной общей особенностью — соответствуют представлениям о стабильности. В этом смысле и элитарный пансион, и свечи, и камины, и фолианты, и волшебные палочки выполняют общую задачу — реконструируют образ «старой доброй Англии», зависшей где-то между эпохой Просвещения, XIX веком и Зазеркальем. Неудивительно, что обнаруживать следы «нашего», «современного» мира доставляет читателям «Гарри Поттера» особую радость: скажем, сюжет о непутевом волшебнике, попытавшемся вырастить дракона в домашних условиях, признается социальной сатирой на владельцев опасных животных. Подобные читательские находки свидетельствуют не о том, что «потусторонний» мир подражает «посюстороннему», а о том, что «наша», унылая и ненадежная, реальность тоже может оставить свой отпечаток на гладкой поверхности утопии — пустячок, а приятно.
Мир не-волшебников или, как их называет Ролинг, магглов в «Поттере», напротив, наделен значением непостоянства, непредсказуемости. Родственники Гарри Поттера во главе с ненавистным кузеном Дадли настойчиво характеризуются писательницей как «обыкновенные обыватели», однако на поверку оказываются людьми странными, необычными, с абсолютно алогичным поведением. Они то дарят протагонисту ношеные носки на день рождения, то вовсе забывают об этом празднике. То грозятся запретить обучение в Хогвартсе, то посылают новогоднее поздравление прямо в клоаку ненавистного волшебного мира. То бросают юного Поттера одного на перроне, то зачем-то приходят встречать его на вокзал.
Магглы, обретающиеся на улице Прайвет-драйв, играют в бестселлере вполне традиционную роль «значимых чужих» («Гарри… сидел на полу… и радость переполняла его. Он ел торт, а Дадли — только грейпфрут, на улице стоял солнечный день, завтра он покидал Прайвет-драйв»); цивилизация магглов так и остается непознанной. Всю информацию о жизни и смерти, добре и зле Гарри Поттер получает в Хогвартсе, причем эта информация лежит перед ним как на ладони.
Тема смерти, которой писательница периодически пугает детей и интригует взрослых, на самом деле оборачивается мирным сосуществованием живых и мертвых. Умершие чародеи плавно переходят в состояние призраков.
Точно так же три колледжа, где обучаются добрые волшебники, в стенах Хогвартса соседствуют с четвертым, чьи выпускники, без сомнения, злы. Хотя бывшие соратники Вольдеморта давно перешли на «правильную» сторону, их темные личины видны за версту. Все только и ждут от этих нехороших людей очередной подлости, однако поделать ничего не могут — политкорректность. Иллюзия сложноорганизованного ценностного пространства возникает всего лишь за счет того, что «добро» и «зло» разделены длинным школьным коридором.
Таким образом, различия в поведении живых и мертвых, добрых и злых, детей и взрослых оказываются гораздо менее существенными, чем черта между волшебниками и магглами. Застывший мир Хогвартса пытается присвоить и расположить на одной плоскости все измерения, все грани реальности. «…Романы Ролинг оказались в роли альтернативной Библии… В них нет ничего иррационального, ‘запредельного'», — замечает Глеб Шульпяков («ExLibris НГ», 14 декабря 2000). Действительно, даже после смерти никому не удастся покинуть стены волшебной школы.
Характерно, что среди множества деталей специфически чародейской повседневности особого внимания автора удостаиваются почта и денежная система. Путешествие в волшебный мир начинается для Гарри Поттера со спуска в подземные глубины волшебного банка. Совы-почтальоны мелькают чуть ли не на каждой странице. Средства коммуникации, связи, обмена призваны усилить ощущение плотности и прочности мира волшебников. В этом мире не должно быть пауз, провалов, разрывов — все сосуществует со всем.
Кстати оказывается и чрезвычайно плотная, «несказочная» еда, слишком уж явно отсылающая к голодным временам Золушки-писательницы: вместо или, точнее, вместе с вареньем и печеньем — картошка, сосиски, стейки, сандвичи. В мире сказок, как известно, «тоже любят булочкы». Собственно говоря, в возможности наедаться на ночь и заключается, с точки зрения Гарри Поттера, едва ли не основное преимущество чародеев.«Самые популярные книги в Америке сегодня говорят об ученичестве — и в школе, и в жизни», — восхищается В. Кольченко, упоминая в числе прочих книг «Гарри Поттера» («Первое сентября», 16 ноября 1999). Неудивительно — с разложением американской системы образования метафора школы приобретает новый волшебный смысл, не испорченный какой бы то ни было целесообразностью. Однако жанр, изобретенный Ролинг на основе романа о школьной жизни, показался уместным не только в Америке. Избавленный и от романтического «культа детства», и от апелляций к «взрослому» чувству ответственности, «Гарри Поттер» представляет собой идеальное средство остановить время. Пока читателя убеждают в том, что Хогвартс врастает корнями в Прошлое и устремляется ветвями в Будущее, Гарри Поттер может вяло пережевывать жвачку событий. Времени не существует. Пятнадцатилетний Стивен Палмер сообщает об этом в лирическом отзыве, написанном по просьбе учительницы: «Возможно, я тоже, как Гарри, смогу однажды взлететь в ночное небо… а пока я читаю».