Рассказ. Перевод с английского Р. Облонской
Кэтрин Кресмен Тейлор
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 2001
Адресат выбыл
Рассказ
Кэтрин Кресмен Тейлор. Перевод с английского Р. Облонской
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США
12 ноября 1932 г.Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияДорогой Мартин,
ты снова в Германии! Как я тебе завидую! Хотя я не видел ее со школьных дней, но до сих пор помню все очарование Унтер ден Линден — широту и вольность мысли, споры и разговоры, музыку, беззаботное товарищество. А прежнего юнкерского духа, прусского высокомерия и милитаризма теперь уже нет. Ты вступаешь в жизнь демократической Германии, страны подлинной культуры, которая делает первые шаги на пути к политической свободе. У тебя будет хорошая жизнь. Твой новый адрес звучит впечатляюще, и я с удовольствием узнал, что морское путешествие доставило такое удовольствие Эльзе и вашим юным отпрыскам.
Что же до меня, невесело мне. Воскресным утром я ощутил себя одиноким холостяком, которому некуда податься. Мой воскресный дом переместился теперь за моря и океаны. Вспоминаю большой старый дом на холме и твое гостеприимство, означавшее, что не полон день, пока мы снова не оказались вместе! И нашу замечательную Эльзу, которая сияя выходит навстречу, и сжимает мне руку, и радостно восклицает «Макс! Макс!», и спешит в комнаты, чтобы открыть мой любимый шнапс. И славных мальчишек, особенно юного красавца Генриха; когда я снова его увижу, он уже будет взрослым мужчиной.
А обед — доведется ли мне еще поесть когда-нибудь, как едал у тебя? Теперь я хожу в ресторан, и над моим одиноким ростбифом витают видения исходящего паром gebackner Schinken в бургундском соусе, и Spatzlе , ах, эти Spazle и эта Spargel! Нет, мне теперь нипочем заново не привыкнуть к моему американскому столу. А вина, которые так быстро и бережно доставляли на берег с германских кораблей, и обеты, что мы давали, когда стаканы наполнялись до краев в четвертый, пятый, в шестой раз!
Ты, разумеется, прав, что уехал. Американцем ты так и не стал, хоть и преуспел здесь, и теперь, когда дело так хорошо налажено, самое время вернуть твоих крепышей на родину, чтобы дать им образование. К тому же Эльза истосковалась по своим родным за эти долгие годы, и они, конечно, будут вам рады. Некогда нищий молодой художник стал теперь благодетелем семьи, так что тебя встретят с распростертыми объятиями.
Дела наши по-прежнему идут хорошо. Миссис Ливайн купила маленького Пикассо по нашей цене, с чем я себя поздравляю, а старую миссис Флешмен я заинтересовал той ужасной Мадонной, и старуха теперь призадумалась, не купить ли ее. Никто не дает себе труда сказать ей, что та или иная из ее картин нехороша — они ведь все хуже некуда. Однако у меня нет твоего подхода к этим старым еврейским матронам. Я могу убедить их, что это превосходное помещение капитала, но твое изысканно-возвышенное отношение к произведению искусства их обезоруживает. Кроме того, они, вероятно, никогда полностью не доверяют другому еврею.
Вчера получил письмо от Гризель и с удовольствием его прочел. Она пишет, что очень скоро я смогу гордиться своей сестренкой. Ей дали главную роль в новой пьесе в Вене, и отзывы в прессе замечательные — безрадостные годы, проведенные в маленьких труппах, начинают приносить плоды. Бедняжка, ей было нелегко, но она никогда не жаловалась. У нее возвышенная душа, она хороша собой и, надеюсь, талантлива. Она спрашивает о тебе очень по-дружески, Мартин, и без малейшей горечи — когда молод, как она, горечь проходит быстро. Всего несколько лет миновало, а только и осталось, что память о былой травме, и, разумеется, ни ты, ни она ни в чем не виноваты. Это точно неожиданно налетевшая буря — хлынул дождь, разразилась гроза, и вы совершенно беспомощны перед ними. А потом засияет солнце, и хотя ни тот, ни другая не вовсе забыты, остается лишь нежность и никакого горя. И у меня было бы точно так же. Я не писал Гризель, что ты в Европе, но, пожалуй, напишу, если, по-твоему, это разумно, она ведь нелегко завязывает дружбу, и наверняка ей будет радостно чувствовать, что друзья не за тридевять земель.
Четырнадцать лет со дня окончания войны! Ты отметил эту дату? Какой долгий путь отделяет нас, народы, от той горечи! Позволь, дорогой Мартин, снова мысленно обнять тебя. С самыми нежными воспоминаниями об Эльзе и мальчиках
неизменно преданный тебеМакс
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия
10 декабря 1932 г.М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, СШАДорогой старина Макс,
чек и отчет пришли своевременно, спасибо. Ты напрасно ставишь меня в известность о таких подробностях сделок. Ты ведь знаешь, я вполне согласен с тем, как ты ведешь дела, а здесь в Мюнхене у меня предостаточно иных занятий, только успевай поворачиваться. Мы уже на новом месте, но пока еще все вверх дном! Как ты знаешь, этот дом давно был у меня на примете. И он достался мне неправдоподобно дешево. Веришь ли, тут тридцать комнат и парк около десяти акров; но ты и представить не можешь, как она бедна сейчас, моя печальная земля. Помещения для слуг, конюшни и надворные постройки обширнейшие, и подумай только: мы платим десяти слугам столько же, сколько платили двум в нашем доме в Сан-Франциско.
Благодаря гобеленам и разным произведениям искусства, которые мы привезли сюда, а также прекрасной мебели, которую мне удалось сохранить, дом выглядит великолепно и вызывает всеобщее восхищение, я бы даже сказал — чуть ли не зависть. Я купил четыре больших сервиза тончайшего фарфора и много хрусталя, а также полный набор серебра, от чего Эльза в совершенном восторге.
А для Эльзы — ты, конечно, посмеешься вместе со мной, — для Эльзы я приобрел огромнейшую кровать. Размер небывалый, вдвое больше двуспальной, и с резными столбиками, а вернее сказать, с настоящими столбами. Простыни пришлось заказывать, готовых подходящего размера не было. Простыни льняные, тончайшего льна. Эльза без конца смеется, а ее старая Grossmutter качает головой и ворчит: «Nein, Мартин, nein. Устроил такое, теперь смотри в оба, как бы она не растолстела, чтоб кровать была по ней».
«Ja, — говорит Эльза, — еще пятеро мальчишек, и мне в ней будет уютно, в самый раз». Так оно и будет, Макс.
Для мальчиков здесь три пони (малышам Карлу и Вольфгангу еще рано ездить верхом) и домашний учитель. Немецкий у них никуда не годится, смесь немецкого с английским.
Родные Эльзы сейчас переживают не лучшие времена. Братья работают по своей специальности и пользуются большим уважением, но вынуждены жить под одной крышей. Родным кажется, что мы американские миллионеры, и хотя нам до этого далеко, благодаря нашему американскому доходу мы принадлежим к людям состоятельным. Хорошие продукты здесь дороги и политическая обстановка неспокойная, даже теперь, при президенте Гинденбурге; он истинный либерал, и я немало им восхищаюсь.
Старые знакомые уже настаивают, чтобы я принял участие в делах городской администрации. Подумаю об этом. Возможно, если стану каким-нибудь должностным лицом, нам это пойдет на благо.
Что до тебя, милый мой Макс, оставили мы тебя одного, но только смотри не заделайся мизантропом. Заведи себе славную полненькую женушку, она возьмет на себя все твои заботы и станет кормить тебя так, что ты всегда будешь в хорошем настроении. Это мой тебе совет, добрый совет, пусть я сейчас и улыбаюсь.
Ты пишешь о Гризель. Итак, она добилась признания, наша красавица! Радуюсь вместе с тобой, хотя даже теперь негодую, что девушке одной приходится пробивать себе дорогу. Любому ясно — она создана для роскоши и обожания, для красивой и сладостной жизни, которая позволяет давать волю чувствам. В ее темных глазах — тонкая, прекрасная душа, но есть в ней и железная твердость и отвага. Она из тех женщин, которые ничего не делают бездумно. Увы, дорогой Макс, я, как всегда, предаю себя. Но хотя во время нашего бурного романа ты молчал, ты знаешь, решение мне далось нелегко. Когда твоя сестренка страдала, ты ни разу не упрекнул меня, твоего друга, но ты знал, что я тоже страдаю, и еще как; я всегда это чувствовал. Что я мог поделать? У меня была Эльза и маленькие сыновья. И значит, никакой возможности поступить иначе. Но я думаю и еще долго буду думать о Гризель с нежностью — даже когда она выберет себе в мужья или в любовники человека много моложе меня. Старая рана зажила, дружище, однако время от времени шрам дает о себе знать.
Пожалуйста, сообщи ей наш адрес. От Вены до нас рукой подать, пусть чувствует, что совсем рядом у нее есть дом. К тому же Эльзе ничего не известно о нашем давнем чувстве, и сам понимаешь, какой теплый прием она окажет твоей сестре — как тебе самому. Да, непременно напиши Гризель, что мы здесь, и пусть поскорее свяжется с нами. Передай ей наши самые теплые поздравления с ее замечательным успехом. Эльза шлет тебе поклон, и Генрих тоже сказал бы «Хелло, дядя Макс». Мы помним тебя, Максель.
Сердечный привет!Мартин
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США21 января 1933 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияМой дорогой Мартин,
с радостью отправил твой адрес Гризель. Она скоро должна его получить, если еще не получила. Как она обрадуется, увидев вас всех! Мысленно я буду с вами, раз уж не могу присоединиться к вам во плоти.
Ты говоришь о том, какая у вас там бедность. Этой зимой и у нас положение было скверное, но, разумеется, мы не испытывали ничего похожего на те лишения, что выпали на долю Германии.
Нам с тобой повезло, что наши постоянные покупатели люди такие платежеспособные. Они, разумеется, сокращают свои покупки, но даже если они станут покупать вдвое меньше прежнего, мы будем обеспечены вполне прилично. Картины, которые ты прислал, превосходны, и цены поразительные. Я мигом их сбуду с большой выгодой. И безобразная Мадонна продана! Да, старой миссис Флешмен. Я не знал, какую назначить цену, но она сама с поразительной проницательностью определила, сколько стоит это полотно. Она заподозрила, что у меня есть другой покупатель, и я назвал некую малопочтенную личность. Миссис Флешмен хитро улыбнулась и подписала чек. Только ты способен понять, как я ликовал, когда она унесла с собой это страшилище.
Увы, Мартин, когда я радуюсь таким незначительным победам, мне часто бывает за себя стыдно. Ты в Германии покупаешь загородный особняк и выставляешь свое богатство напоказ перед родней Эльзы, а я в Америке радуюсь, что сумел обвести вокруг пальца легкомысленную старуху и всучил ей это чудище. Вот каких вершин мы достигли, двое сорокалетних мужчин! Неужто на это мы тратим жизнь — ловчим ради денег, а потом задираем нос перед всеми и каждым? Я вечно кляну себя, но продолжаю действовать в том же духе. Всех нас, увы, перемалывает один жернов. Мы тщеславны и бесчестны, потому что должны взять верх над такими же тщеславными и бесчестными людьми. Если я не продам миссис Флешмен наше страшилище, другой продаст ей что-нибудь похуже. И никуда от этого не денешься.
Но есть иной мир, где всегда можно найти подлинные ценности, — у камелька друга мы отбрасываем наше жалкое самомнение и обретаем тепло и понимание, там нет места мелкому себялюбию, там вино, и книги, и беседа придают существованию иной смысл. Там мы создали что-то, чего не может коснуться никакая фальшь. Мы дома.
Кто этот Адольф Гитлер, который, похоже, набирает силу в Германии? То, что я читаю о нем, мне не нравится.
Обними за меня всех ребятишек и нашу изобильную Эльзу.
Твой неизменно любящийМакс
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия25 марта 1933 г.
М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, СШАДорогой старина Макс,
ты, конечно, слышал о нынешних событиях в Германии и хочешь знать, какое впечатление они производят на нас здесь. Сказать по правде, Макс, мне кажется, во многих отношениях Гитлер хорош для Германии, но уверенности у меня нет. Сейчас он настоящий глава правительства. Очень сомневаюсь, что даже Гинденбург мог бы сейчас отстранить его от власти, так как был практически вынужден посадить его на это место. Гитлер — словно удар электрическим током, в нем есть убежденность, свойственная только великолепным ораторам и фанатикам. Но так ли уж он разумен, спрашиваю я себя. Его отряды коричневорубашечников — настоящий сброд. Они мародерствуют и начали преследовать евреев. Правда, это, может быть, мелочи, пена, поднятая на поверхность могучей волной. Ибо говорю тебе, дорогой Макс, здесь сдвиг, резкий сдвиг. Народ повсюду оживился. Это ощущается на улицах, в магазинах. Прежнее отчаяние отброшено в сторону, как старый пиджак. Люди уже не охвачены стыдом, они снова надеются. Быть может, удастся положить конец бедности. Что-то, сам не знаю что, непременно произойдет. Страна обрела вождя! Однако я предусмотрительно задаюсь вопросом: а куда он поведет, этот вождь? Преодоленное отчаяние нередко направляет нас по безумному пути.
На людях я, естественно, сомнений не выражаю. Я теперь должностное лицо, сотрудник нового режима и, конечно, громко им восторгаюсь. Все мы, чиновники, кто дорожит своей шкурой, поспешили присоединиться к национал-социалистам — так называется партия господина Гитлера. Но это не только выгодно, есть в этом нечто большее, ощущение, что мы, живущие в Германии, обрели свою судьбу и на нас катит неодолимая волна будущего. Нам тоже надо двигаться. Надо идти с ним в ногу. Даже и сейчас творится зло. Штурмовики торжествуют победу и в доказательство победы могут предъявить окровавленные головы и опечаленные сердца. Но это проходит; если цель, что маячит впереди, правильна, это проходит и забывается. История открывает чистую, новую страницу.
Лишь об одном спрашиваю я себя и могу сказать тебе то, чего никому не могу сказать здесь: а цель правильная? К лучшей ли цели мы стремимся? Знаешь, Макс, когда я вернулся, я увидел этих людей одной со мной крови и узнал, что им пришлось пережить: они голодали, превращались в скелеты, теряли надежду, погружались в трясину отчаяния, которая уже готова была их поглотить. И вдруг, за миг до смерти, явился человек и вытащил их. И теперь они знают одно — они не умрут. Спасение привело их в экстаз, они чуть ли не боготворят его. И каков бы он ни был, их спаситель, они вели бы себя так же. Хорошо, если тот, за кем они так радостно следуют, истинный вождь, а не злой гений. Тебе одному говорю, Макс, я не знаю, так ли это. Не знаю. Однако надеюсь.
Ну, хватит о политике. Что до нас самих, мы наслаждаемся нашим новым домом и устраиваем приемы. Сегодня у нас в гостях бургомистр, и мы даем обед на двадцать восемь персон. Должно быть, мы излишне «выставляемся», но это простительно. У Эльзы новое платье синего бархата, и она в страхе, вдруг оно окажется мало. Она опять в положении. Знаешь, Макс, есть способ поддерживать у жены хорошее настроение — постараться так обременить ее детьми, чтобы у нее уже не хватало времени сердиться.
Наш Генрих удостоился светского признания. Едет он на своем пони, тот его сбрасывает, и кто его поднимает? Не кто иной, как барон фон Фрайше. У них была долгая беседа об Америке, и однажды барон к нам пожаловал и мы посидели за чашечкой кофе. На следующей неделе Генрих отправится к барону на ланч. Каков мальчуган! К сожалению, по-немецки он говорит еще плохо, но зато всех очаровывает.
Так мы живем-поживаем, друг мой, и то ли станем частью великих событий, то ли будем следовать нашим нехитрым семейным путем, но всегда останемся верны дружбе, о которой ты пишешь так трогательно. Через моря и океаны сердца наши открыты тебе навстречу, и когда наши бокалы полны, мы поднимаем их «За дядю Макса».
C нежным приветом
всегда твойМартин
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США18 мая 1933 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияДорогой Мартин,
я в отчаянии от газетных сообщений, которые сыплются на нас из Отечества. И естественно, что я обращаюсь к тебе за разъяснениями, ибо у нас нет ничего, кроме противоречивых рассказов о происходящем. Я уверен, не может быть, чтобы дела обстояли так скверно, как у нас изображают. Американские газеты единодушно твердят о чудовищном погроме.
При твоей широте взглядов и отзывчивом сердце ты, конечно, не станешь мириться с жестокостью, и, надеюсь, от тебя я узнаю правду. Сын Аарона Зильбермана только что вернулся из Берлина и, говорят, едва унес ноги. Его рассказы о том, чему он был свидетелем, невыносимы — людей истязают, силком, через стиснутые зубы вливают в них бутыли касторки, и потом они медленно умирают мучительной смертью от разрыва кишок. Возможно, так оно и есть, и, возможно, как ты уже писал, это лишь всплывающая на поверхность жуткая пена крутой ломки человеческих душ. Увы, для нас, евреев, это знакомая горькая история, повторяющаяся из века в век, и трудно поверить, что эти извечные страдания приходится испытывать сегодня, по воле цивилизованного народа. Напиши мне, дорогой Мартин, и успокой мою душу.
Спектакль, где играет Гризель, пользуется огромным успехом и будет идти примерно до конца июня. Она пишет, что получила приглашение еще на одну роль в Вене и на осень — на очень интересную роль в Берлине. Пишет она все больше об этой последней, но я посоветовал ей повременить, пока там не улягутся антиеврейские настроения. Выступает она, разумеется, под другим именем, не еврейским (для сцены фамилия Эйзенштейн все равно не подходит), но ее происхождение ясно отнюдь не только из-за фамилии. Как бы она себя ни называла, ее черты, жесты, взволнованный голос выдают в ней еврейку, и если эти настроения там действительно существуют, лучше ей не рисковать и сейчас в Германию не ездить.
Прости, друг мой, за такое сумбурное и краткое письмо, но мне не найти себе места, пока ты меня не успокоишь. Я знаю, ты напишешь мне с полной откровенностью. Умоляю тебя, ответь сразу.
С самыми горячими заверениями в неизменной преданности и дружеских чувствах к тебе и твоей семье
ТвойМакс
Deutsch-Volkische Bank und Handelsgesellschaft, Munchen
9 июля 1933 г.
М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, СШАДорогой Макс,
как видишь, я пишу на почтовой бумаге моего банка. Делаю это по необходимости — у меня к тебе просьба, и я хочу избежать цензуры, которая теперь чрезвычайно строга. Нам придется пока перестать писать друг другу. Для меня сейчас невозможно переписываться с евреем, даже независимо от моей должности. Если тебе будет необходимо связаться со мной, вложи письмо в конверт с банковским чеком, а на домашний адрес больше не пиши.
Что же до суровых мер, которые так тебя огорчают, мне самому они поначалу тоже не нравились, но потом я понял, что, как это ни горько, они необходимы. Евреи — тяжкий крест для любого народа, который дал им прибежище. Я никогда не ненавидел ни одного еврея, а тобой всегда дорожил как другом, но поверь мне — говорю тебе с полной откровенностью, — не потому я тебя любил, что ты еврей, а вопреки этому.
Евреи всегда и везде козлы отпущения. Такое не бывает без причины, и им не доверяют вовсе не из-за того, что они будто бы распяли Христа. Но эта беда с евреями — всего лишь мелкий эпизод. Здесь вершится нечто куда более значительное.
Имей я возможность показать тебе, имей ты возможность увидеть собственными глазами рождение этой новой Германии под руководством нашего Благородного Вождя! Мир не вечно будет подминать под себя великий народ. Потерпев поражение, мы четырнадцать лет жили с опущенной головой. Мы ели горький хлеб позора и пили жиденькую кашицу бедности. Но теперь мы свободные люди. Наша мощь растет, и мы глядим на все народы с высоко поднятой головой. Мы очищаем нашу кровь от низкопробных элементов. Мы с песней шагаем по долинам, и наши могучие мускулы гудят в предвкушении работы, а с гор доносятся голоса Водана и Тора — древних могучих богов германской расы.
Я пишу, и это новое видение вызывает у меня огромный душевный подъем, но я уверен, что тебе не понять, как все это необходимо для Германии. Ты поймешь только, что твой собственный народ в беде. Тебе не понять, что ради спасения миллионов меньшинство должно пострадать. Ты будешь прежде всего евреем и станешь оплакивать свой народ. Что ж тут удивительного. Такова натура семитов. Вы сокрушаетесь, но вам недостает мужества ответить ударом на удар. Вот чем вызваны погромы.
Увы, Макс, я знаю, тебе будет больно, однако ты должен знать правду. Есть движения куда более значительные, чем те, кто их создал. Что до меня, я вхожу в это движение. Генрих — офицер юношеских частей, которые возглавляет барон фон Фрайше, — наш дом теперь купается в лучах его славы, ибо он часто у нас бывает, приходит повидаться с Генрихом и Эльзой, от которых он в полном восторге. Я же по уши в работе. Эльза мало интересуется политикой, только обожает нашего Благородного Вождя. Последнее время она быстро устает. Наверно, она слишком часто рожает. Когда дитя появится на свет, ей станет легче.
Мне жаль, Макс, что наша переписка должна прекратиться таким вот образом. Быть может, в один прекрасный день мы станем лучше понимать друг друга и снова найдем общий язык.
Как всегда твойМартин Шульце
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США1 августа 1933 г.
Herrn Martin Schulse
(с любезной помощью Дж. Ледерера)
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияМартин, дорогой мой друг,
посылаю это письмо через Джимми Ледерера, который отправляется в отпуск в Европу и скоро будет проездом в Мюнхене. После твоего последнего письма я потерял покой. Оно так на тебя не похоже, я думаю, его можно объяснить только твоим страхом перед цензурой. Человек, которого я любил как брата, чье сердце всегда было исполнено сострадания и дружелюбия, вряд ли может, пусть даже пассивно, поддерживать бессмысленные и жестокие убийства невинных людей. Я надеюсь, ты не станешь ничего объяснять мне в письмах; прошу тебя, не делай этого, не подвергай себя опасности — мне будет довольно простого «да». Тогда я пойму, что тобой движет практическая необходимость, но в душе ты не изменился и я не обманывался, считая, что ты человек высокой пробы, либеральных взглядов, для которого зло есть зло, от чьего бы имени оно ни совершалось.
Цензура, преследование всех свободомыслящих людей, костры из книг и нравственное падение преподавателей и студентов были бы неприемлемы для тебя, даже если бы ни единого сына моего народа в Германии никто пальцем не тронул. Ты либерал, Мартин. Ты всегда отличался дальновидностью. Массовое движение, в котором так много дурного, каким бы мощным оно ни было, конечно же, не может сбить тебя с толку.
Мне ясно, почему немцы бурно приветствуют Гитлера. Это их реакция на те безусловные несправедливости, которые им пришлось претерпеть после военной катастрофы. Но ведь в те годы ты стал, можно сказать, американцем. Нет, не мой друг Мартин написал это письмо, у меня еще будет возможность убедиться, что это лишь голос осмотрительности и практической необходимости.
С нетерпением жду того единственного слова, которое успокоит мою душу. Поскорей напиши «да».
Привет всем вам!Макс
Deutsch-Volkische Bank und Handelsgesellschaft,
Munchen18 августа 1933 г.
М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Шульце-Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, СШАДорогой Макс,
получил твое письмо. Мое слово — «нет». Сентиментальный ты человек. Не понимаешь, что люди скроены вовсе не по твоему образу и подобию. Наклеиваешь на них милые ярлычки и ждешь, что они станут поступать так-то и так-то. Но ты ошибаешься. Итак, по-твоему, я американский либерал? Нет! Я немецкий патриот.
Либерал — это человек, который не считает нужным действовать. Он разглагольствует о человеческих правах, но только разглагольствует. Он любит поднимать шум по поводу свободы слова, а что такое свобода слова? Просто возможность сидеть сложа руки и все, что бы ни совершали люди действия, объявлять злом. Либерал — самый пустой человек на свете. Я хорошо его знаю, прежде я сам был либералом. Он осуждает бездеятельное правительство за то, что оно ничего не меняет. Но стоит появиться сильной личности, стоит человеку действия приняться осуществлять перемены, и как ведет себя либерал? Он против этого. Любые перемены либерал считает злом.
Он называет это дальновидностью, на самом же деле он просто в панике, что ему самому придется что-то делать. Его хлебом не корми — дай поговорить и торжественно кого-нибудь наставить, но он совершенно бесполезен для тех, кто делает мир таким, какой он есть. Только они и важны — созидатели. И здесь, в Германии, появился созидатель. Человек, исполненный жизненной силы, меняет весь порядок вещей. И сразу меняется само течение жизни — оттого, что пришел человек действия. И я присоединяюсь к нему. Я не просто подхвачен течением. Бесполезной, бездеятельной жизни, которая состояла из одной только болтовни, я кладу конец. Я всеми силами поддерживаю это великое новое движение. Я действую — значит, я человек. Иначе я просто голос. Я не спрашиваю, какова цель наших действий. В этом нет необходимости. Она, конечно же, справедлива, ведь она так насущна. На дурные дела люди не устремляются с такой радостной готовностью.
Ты пишешь, что мы преследуем свободомыслящих людей, разрушаем библиотеки. Очнись, отбрось свои косные сантименты. Разве хирург жалеет раковую опухоль, когда приходится ее вырезать? Мы жестоки. Конечно, жестоки. Все роды грубы, грубы и роды нашего нового движения. Но мы радуемся. Среди народов мира Германия шествует с высоко поднятой головой. Она следует за своим Благородным Вождем к торжеству победы. Как можешь ты судить об этом, ты, который сидит сложа руки и предается мечтам? Ты понятия не имеешь, что такое Гитлер. Это обнаженный меч. Это белое сиянье, но горячее, как солнце занимающегося дня.
Убедительно прошу тебя, не пиши мне больше. Нам обоим надо осознать, что мы перестали понимать друг друга.Мартин Шульце
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США5 сентября 1933 г.
Herrn Martin Schulse
c/o Deutsch-Voelkische Bank
und Handelsgesellschaft
Мюнхен, ГерманияДорогой Мартин,
посылаю тебе чек и отчет за месяц. По необходимости посылаю также короткую записку. Гризель уехала в Берлин. Она чересчур смела. Но ей пришлось так долго дожидаться успеха, не станет она им жертвовать, и она смеется над моими страхами. Она будет играть в Королевском городском театре. Ты должностное лицо. Умоляю тебя, во имя старой дружбы, пригляди за ней. Съезди в Берлин, если можешь, и посмотри, не угрожает ли ей опасность.
Ты огорчишься, увидев, что мне пришлось вычеркнуть твое имя из названия нашей фирмы. Тебе известно, кто наши главные клиенты, и они теперь не притронутся ни к чему, что им предложит фирма, в названии которой есть немецкое имя.
Твою новую позицию я обсуждать не могу. Но пойми меня. Я ждал, что ты встанешь на защиту моего народа не потому, что это мой народ, но потому, что ты всегда был за справедливость.
Препоручаю тебе мою безрассудную Гризель. Девочка не понимает, как она рискует. Больше писать не буду.
Прощай, мой друг.Макс
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США5 ноября 1933 г.
Herrn Martin Schulse
с/o Deutsch-Voelkische Bank
und Handelsgesellschaft
Мюнхен, ГерманияМартин,
пишу снова, по необходимости. У меня дурное предчувствие. Едва я узнал, что Гризель в Берлине, я ей написал, и она коротко мне ответила. Репетиции проходят блистательно, вскоре состоится премьера. В своем втором письме я не столько остерегал ее, сколько подбадривал, но письмо вернулось невскрытым, и на конверте всего два слова — «адресат выбыл». Страшная загадка таится в этих словах! Это, конечно же, знак, что она в беде. Они знают, что с ней случилось, об этом говорят слова на штампе, но мне это знать не положено. Она канула в какую-то пропасть, и искать ее бесполезно. Все это они сообщают мне двумя словами — Adressat unbekannt.
Мартин, надо ли мне просить тебя отыскать ее, прийти ей на помощь? Ты знал ее, такую красивую и нежную. Тебе, единственному из мужчин, она отдала свою любовь. Не вздумай писать мне. Я знаю, мне даже не надо просить тебя о помощи. Довольно сказать, что дело приняло дурной оборот, что она, должно быть, в опасности.
Доверяю ее тебе, ибо сам я бессилен.Макс
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США23 ноября 1933 г.
Herrn Martin Schulse
с/о Deutsch-Voelkische Bank
und Handelsgesellschaft
Мюнхен, ГерманияМартин,
обращаюсь к тебе в полном отчаянии. Я не в силах ждать следующего месяца, так что посылаю тебе кое-какие сведения относительно твоих капиталовложений. Возможно, ты захочешь что-нибудь изменить, а я таким образом могу вложить в банковское письмо свою мольбу.
Она касается Гризель. Два месяца от нее не было известий, а теперь до меня стали доходить кое-какие слухи. Из уст в уста, от одного еврея к другому из Германии постепенно передаются рассказы, наводящие такой ужас, что я рад бы заткнуть уши, да не могу себе этого позволить. Я должен знать, что с ней случилось. Должен знать наверняка.
Она играла в берлинском спектакле неделю. Потом публика ее освистала из-за того, что она еврейка. Она так своевольна, так бесстрашна, чудесная наша девочка! Она бросила им в лицо это слово. С гордостью сказала, что да, она еврейка.
Кое-кто из публики кинулся за ней. Она скрылась за кулисами. Кто-то, должно быть, ей помог, ей удалось убежать, хотя за ней гналась целая свора, и на несколько дней спрятаться в погребе вместе с каким-то еврейским семейством. Потом она постаралась как можно больше изменить внешность и направилась на юг в надежде пешком вернуться в Вену. Сесть в поезд она не решилась. Тем, у кого она пряталась в погребе, она сказала, что, если сумеет добраться до друзей в Мюнхене, она будет в безопасности. Только на это я и надеюсь, потому что в Вену она не вернулась. Дай мне знать, Мартин, и если она не появилась у тебя, осторожно наведи справки. Душа моя не знает покоя. Я мучаюсь днем и ночью, представляю, как это храброе создание устало одолевает милю за милей по враждебной стране в надвигающихся зимних холодах. Дай бог, чтоб ты мог мне послать утешительную весть.Макс
Deutsch-Volkische Bank und Handelsgesellschaft,
Munchen
8 декабря 1933 г.Хайль Гитлер! Очень сожалею, что у меня дурные новости. Твоей сестры нет в живых. К сожалению, как ты и сказал, она была на редкость безрассудна. С неделю назад она появилась здесь у нас, а за ней гнались штурмовики. В доме было неспокойно — после того как в прошлом месяце Эльза родила маленького Адольфа, она плохо себя чувствовала, и при ней был доктор, две сиделки, а слуги и дети метались взад-вперед.
По счастью, дверь открыл я. Сперва мне показалось, что передо мной старуха, но потом я увидел ее лицо, а потом, в воротах парка — штурмовиков. Удастся ли ее спрятать? Один шанс на тысячу. В любую минуту нас может заметить кто-нибудь из слуг. А это значит, что дом, где Эльза лежит больная, начнут обыскивать, что меня арестуют за укрывательство еврейки и я потеряю все, что у меня есть. Мог ли я рисковать? Как немцу мне, разумеется, следовало исполнить свой долг. Она выставила себя, еврейку, напоказ на сцене перед чистыми германскими юношами. Я должен был задержать ее и передать штурмовикам. Но я был не в силах это сделать.
«Ты всех нас погубишь, Гризель, — сказал я ей. — Беги подальше в парк». Она посмотрела на меня с улыбкой (она всегда была не робкого десятка) и сделала собственный выбор.
«Я не причиню вам вреда, Мартин», — сказала она, сбежала со ступеней и кинулась к деревьям. Но она, видно, устала. Бежала недостаточно быстро, и штурмовики ее заметили. Я ничего не мог поделать. Я вошел в дом, и через несколько минут она перестала кричать, а утром я велел отправить ее тело в деревню, чтоб его похоронили. Это было безрассудство — приехать в Германию. Бедняжка Гризель. Я скорблю вместе с тобой, но, как видишь, я был бессилен ей помочь.
Теперь я настоятельно прошу тебя больше мне не писать. Каждое слово, приходящее на мой домашний адрес, просматривается, и я не знаю, когда именно они начнут вскрывать почту, поступающую в мой банк. Отныне я не стану заключать никакие сделки с евреями, ограничусь распиской в получении денег. Для меня и так не очень-то хорошо, что в моем доме пыталась укрыться еврейка, поэтому наши дальнейшие отношения невозможны.
Здесь формируется новая Германия. Скоро мы покажем миру, какие великие дела вершатся под руководством нашего Доблестного Вождя.Мартин
КАБЛОГРАММА
МЮНХЕН 2 ЯНВАРЯ 1934МАРТИНУ ШУЛЬЦЕ
ТВОИ УСЛОВИЯ ПРИНЯТЫ ДВЕНАДЦАТОГО НОЯБРЯ АУДИТОРСКАЯ ПРОВЕРКА ПОКАЗЫВАЕТ ТРИНАДЦАТЬ ПРОЦЕНТОВ РОСТА ВТОРОГО ФЕВРАЛЯ ЧЕТЫРЕХКРАТНО ЗАСТРАХОВАННАЯ ВЫСТАВКА ПЕРВОГО МАЯ БУДЬ ГОТОВ ОТПРАВИТЬСЯ МОСКВУ ЕСЛИ НЕОЖИДАННО ОТКРОЕТСЯ РЫНОК ФИНАНСОВЫЕ ИНСТРУКЦИИ ОТПРАВЛЕНЫ ПОЧТОЙ НОВОМУ АДРЕСУЭЙЗЕНШТЕЙН
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США
3 января 1934 г.Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияДорогой наш Мартин,
не забудь про день рождения бабушки. 8-го ей будет 64. Американские жертвователи поставят 1000 кистей для твоего Германского союза юных художников. Мандельберг тоже будет поддерживать твой союз. Пришли 11 репродукций Пикассо, 20 на 90, для филиалов галереи к 25-му, не раньше. Должны преобладать красные и голубые. В настоящее время мы можем предоставить тебе $ 8000. Начни новую бухгалтерскую книгу N2.
Мы ежедневно молимся за тебя, дорогой брат.Эйзенштейн
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США17 января 1934 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияМартин, дорогой брат!
Хорошие новости! Пять дней назад наши акции достигли 116. Флейшмены ссудили еще $ 10000. Это составит месячную долю твоего Союза молодых художников, но дай нам знать, увеличатся ли ваши возможности. Швейцарские миниатюры становятся популярны. Следи за рынком, и если появятся неожиданные возможности, отправляйся в Цюрих после 1 мая. Дядя Соломон будет рад тебя повидать, и ты, безусловно, сможешь положиться на его мнение.
Погода стоит хорошая, и ураганов в ближайшие два месяца не обещают. Подготовь для своих студентов следующие репродукции: Ван Гог 15 на 103, красные; Пуссен 20 на 90, голубые и желтые; Вермеер 11 на 33, красные и голубые.
Мы будем с надеждой следить за твоими достижениями.Эйзенштейн
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США29 января 1934 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, ГерманияДорогой Мартин,
твое последнее письмо по ошибке доставили на Джири-стрит 457, комн. 4. Тетушка Реба говорит, скажи Мартину, пусть пишет короче и яснее, чтоб его друзья понимали все, что он хочет сказать. Все готовы приехать к тебе 15-го на семейную встречу. После этого торжества ты будешь утомлен и, наверно, захочешь взять с собой в Цюрих свое семейство.
Но, имея в виду предстоящую в мае или раньше совместную выставку, перед отъездом все-таки приобрети для филиалов Союза юных германских художников следующие репродукции: Пикассо 17 на 81, красный; Ван Гог 5 на 42, белый; Рубенс 15 на 204, голубой и желтый.
Мы за тебя молимся.Эйзенштейн
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия
12февраля 1934 г.М-ру Максу Эйзенштейну
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, СШАМакс, старый мой друг!
Господи, Макс, ведаешь ли ты, что творишь? Я попытаюсь переслать это письмо тайком, через одного американца, с которым здесь познакомился. Взываю к тебе в таком отчаянии, что ты и представить не можешь. Эта бредовая каблограмма! Эти твои письма. Мне пришлось держать за них ответ. Письма мне не доставили, но вызвали меня и потребовали, чтобы я раскрыл шифр. Шифр? Как мог ты, мой старый друг, поставить меня в такое положение?
Понимаешь ли ты, имеешь ли хоть малейшее представление, что губишь меня? Последствия твоего безумия ужасны. Мне было сказано без обиняков, что я должен отказаться от должности. Генрих больше не состоит в юношеских частях. Ему сказали, что дальнейшее пребывание в частях вредно для его здоровья. Господи боже мой, Макс, понимаешь ли ты, что это значит? А Эльза, которой я не решаюсь ничего рассказать, приходит в замешательство от того, что чиновники не принимают ее приглашений и барон фон Фрайше при встрече на улице не разговаривает с ней.
Да, конечно, я знаю, что тобой движет, но неужели ты не понимаешь — я же ничего не мог поделать. Я и попытаться не смел. Прошу тебя, не ради меня, но ради Эльзы и мальчиков — подумай, что с ними станется, если меня заберут и они не будут знать, жив ли я. Представляешь ли ты, что значит оказаться в концентрационном лагере? Готов ли ты поставить меня к стенке и нацелиться из ружья? Умоляю тебя, остановись. Остановись, пока еще не все погибло. Я опасаюсь за свою жизнь, Макс, за свою жизнь.
Неужели все это натворил ты? Нет, не может быть, чтобы ты. Я любил тебя как брата, Макси, старый мой друг. Господи, неужели у тебя нет ни капли жалости? Умоляю тебя, Макс, хватит, хватит! Остановись, пока еще не поздно. Из глубины сердца, полного многолетней любовью, прошу тебя.Мартин
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США15 февраля 1934 г.
Herrn Martin Schulse
Schloss Rantzenburg
Мюнхен, Германия
Дорогой наш Мартин,
за 18 дней здесь выпало 7 дюймов атмосферных осадков. Ну и пора! К концу этой недели в Берлинский филиал для твоих художников должна прибыть партия из 1500 кистей. Тем самым будет время попрактиковаться перед большой выставкой. Американские меценаты помогут со всем необходимым для художников, что смогут предвидеть, но о последних приготовлениях должен будешь позаботиться ты. Мы слишком давно утратили связь с европейским рынком, а твое положение позволяет тебе оценить, какую поддержку эта выставка может получить в Германии. Подготовь к 24 марта для транспортировки: Рубенс 12 на 77, голубой; Джотто 1 на 317, зеленый и белый; Пуссен 20 на 90, красный и белый.
Молодой Блам выехал в пятницу, взяв с собой спецификацию по Пикассо. Картины он оставит в Гамбурге и в Лейпциге, а затем прибудет в твое распоряжение.
Успеха тебе!Эйзенштейн
Галереи Эйзенштейна
Сан-Франциско, Калифорния, США3 марта 1934 г.
Брат наш Мартин,
у кузена Джулиуса двое мальчиков по девять фунтов. Семья счастлива. Мы уверены в успехе твоей предстоящей выставки. Последняя партия холстов задержалась из-за сложностей международного обмена, но вскоре поступит к твоим берлинским партнерам, так что времени у них будет предостаточно. На мой взгляд, собрание репродукций уже не нуждается в пополнении. Самую большую поддержку ты получишь от горячих поклонников Пикассо, но не пренебрегай никакими другими направлениями.
Что касается последней стадии, то мы полагаемся на твое благоразумие, однако настоятельно просим сделать все, чтобы выставка состоялась как можно раньше — тогда успех ей обеспечен.
Да поможет тебе Господь Моисея.Эйзенштейн
От переводчика
По словам автора рассказа Кэтрин Кресмен Тейлор, «Адресат выбыл» — невыдуманная история, основанная на нескольких подлинных письмах. Письма случайно попали ей в руки и так ее потрясли, что она впервые в жизни написала рассказ. Здесь нет никаких авторских рассуждений и комментариев, только письма. Переписка двух друзей, двух бывших партнеров.
Рассказ появился в журнале «Стори» осенью 1938 года. В далекой от европейских потрясений Америке этот номер был раскуплен мгновенно. Рассказ читали, перечитывали, переписывали, посылали друзьям. А уже в 1939 году он вышел отдельной книжкой огромным по тому времени тиражом 50 тысяч экземпляров. Затем появился в «Ридерс дайджест».
Шли годы, но жгучая тема не устаревала, а в последнее десятилетие XX века зазвучала в мире с новой силой. Не устарел, не утратил своей остроты и рассказ «Адресат выбыл». И в 1992 году журнал «Стори» напечатал его вновь, а в 1995 году он еще раз вышел в Америке отдельной книжкой. Переведенный на французский язык, он в 2000 году оказался в списке бестселлеров Франции, где в последнее время вспышек ксенофобии, антисемитизма особенно много. В 2000 году рассказ вышел отдельным изданием и в Германии. «Наше время снова нуждается в таких книгах» — эта мысль звучит во многих откликах, рецензиях немецкой прессы на «лаконичный, превосходный рассказ в письмах» Кэтрин Кресмен Тейлор. Рассказ вновь востребован. Он словно набатный колокол. И так хочется верить, что он разбудит многие души.