Перевод с японского Г. Дуткиной
Японские рассказы
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 2001
Перевод Г. Дуткиной
Киёко Мурата
СИОМАНЭКИЭту историю я впервые услышала в конце прошлого года.
— Палтус, кому палтус, палтус!.. Каракатица, скумбрия, макрель!
Время близится к вечеру. В маленьком ресторанчике на втором этаже рыбной лавочки, кроме нас, посетителей нет. Снизу время от времени доносится призывный клич торговца рыбой.
В тот день мы праздновали день рождения учителя Коуми. Семьдесят семь лет — особая дата. Плюс проводы старого года — достойный повод для встречи. Гостей собралось человек десять. У учителя плохо со зрением, поэтому решили отпраздновать не вечером, а днем. За сёдзи еще совсем светло, так что банкет проходит тихо и чинно. После нескольких чарок саке учитель сидит, устало облокотившись о стол, — видимо, сказывается возраст. И вдруг он начинает рассказывать об острове Миносима.
— Это было лет десять назад… Мы с друзьями из общества хайку решили отправиться на Миносиму. Ранняя весна — сезон заготовки морской капусты. Это время года на острове исполнено особого очарования. Именно то, что требуется для поэтического путешествия. Дорога тянется по берегу, и вдоль нее громоздятся небольшие валуны. На них сушатся листья морской капусты. Черные, с каким-то жирным отливом стебли, словно выброшенные самим морем, устилают весь берег.
…Учитель рисует в воздухе палочками, запачканными сасими и соевым соусом, карту острова. Остров совсем маленький, расположен в Корейском проливе, в окружности всего-то километров семьдесят, и живет там чуть более пятисот человек.
Остров мгновенно возник перед нашими глазами, словно из туманной дымки.
— Когда морскую капусту только-только вытаскивают из воды, она имеет коричневатый оттенок, но стоит ей немного подсохнуть, как она сразу чернеет. Ее длинные черные скрученные спирали устилают все побережье. Такое впечатление, что остров буквально порос волосами.
Остров, поросший волосами… Картина уже довольно-таки странная, почти непристойная, но это только начало.
Наш учитель никогда не умел сидеть прямо, словно позвоночник его совсем не держит, — такая вот ужасная осанка. Однако мне не доводилось слышать, чтобы в молодости он чем-то болел.Остается предполагать, что это у него от природы.
— Остров… Ах, как это чудесно! — мечтательно пробормотал Ясунори Екота, подняв чарку с саке. — Свежей рыбки можно наесться вдоволь…
Лет тридцать назад учитель Коуми был нашим классным руководителем. Мы тогда учились в третьем классе школы высшей ступени. Как ни странно, он и тогда уже выглядел довольно старообразно, но был очень мягким, легким, деликатным человеком, так что благодаря ему трудный и нервный период сдачи приемных экзаменов в университет прошел для нас в общем-то безболезненно. К концу второго школьного полугодия его предмет — а преподавал он родную речь — стал факультативным, и я хорошо помню, как учитель Коуми, сидя в полупустой аудитории за кафедрой, глуховатым голосом монотонно читал лекции по древней литературе.
— А давайте все вместе махнем весной на этот самый остров! — предложил вдруг Тосио Ёсихираки, возглавлявший наше общество однокашников.
Учителю уже немало лет, так что с поездкой лучше бы поторопиться. Однако сам он, вытянув поудобнее ноги, печально покачал головой:
— Нет… Такое мне уже не под силу. Море в тех местах бурное, а я плохо переношу качку. И в тот-то раз меня уговаривали, что все обойдется, надо только принять лекарство, но увы… По дороге туда я еще как-то держался, а вот обратно — просто в лежку лежал. Едва живой остался.
— М-да… Этот ужас способен понять только тот, кого хотя бы разок укачало, — согласился Ёкота. Кажется, он тоже страдал морской болезнью.
— Но если кто-нибудь из вас когда-нибудь соберется на Миносиму… О, там есть на что посмотреть! — Учитель поднес к тонким губам чарку с саке и осушил ее одним глотком. Он говорил словно в пустоту, не обращаясь ни к кому конкретно.
— Вы имеете в виду морскую капусту?
— Нет-нет, не капусту. Вообще, не водоросли. Я говорю о людях. О старухах. На них непременно нужно посмотреть!
— На местных старух?
— Да. На старух с острова Миносима. — Учитель Коуми вообще всегда был склонен, так сказать, растекаться мыслию по древу, перескакивая с предмета на предмет. Так бывало и тогда, в школьные годы. Порой за урок мы успевали обсудить массу разнообразных вещей, начиная с танка Минамото-но Санэтомо .
Перевал Хаконэ
Беспрепятственно мы миновали —
И взору открылось
Неспокойное море Идзу,
Острова среди волн бегущих…
Потом мы перескакивали на Минамото Ёсицунэ , далее на Чингисхана — и заканчивали почему-то «Тысячей и одной ночью»…
Сидя все в той же небрежной позе, опершись локтями о стол, учитель снова поднес ко рту чарку, отхлебнул и принялся разматывать нить воспоминаний.
— Этих старух я встретил на прибрежной дороге. Вдоль нее лежали груды жирно блестевшей морской капусты. Старухи были в рабочей одежде, в шароварах, на голове — полотенце, будто решили прогуляться до взморья. Скрюченные, словно креветки, они походили на сплюснутые запятые. Вообразите такую картину: спереди к запятой приставлена крошечная головка, а внизу торчат две коротенькие ножки. Ходить в таком положении довольно-таки затруднительно, а потому старухи катили перед собой самодельные тележки — что-то вроде колясочек, с которыми младенцы учатся ходить. К деревянному четырехугольному ящичку приделаны колеса от старенького велосипеда. Громыхая, старухи тащились по проезжей части, где во весь опор неслись машины…
— Но ведь это опасно! Куда же они направлялись? — удивился Есихираки.
— Собственно говоря, никуда. Просто каждое утро они выползали на проезжую часть — за добычей.
— Они что — грабили такси? — истерично взвизгнула сидевшая рядом со мной Рэйко Оба. Все дружно расхохотались. Не засмеялся только учитель. Он почти улегся на стол, напоминая выброшенную на берег ослабевшую каракатицу.
— Вообще-то, это недалеко от истины, — невесело улыбнулся он. — Дело в том, что они норовят угодить под колеса автомобилей.
Теперь уже замолчали мы. Учитель сам плеснул себе саке в опустевшую чарку.
— В такое трудно поверить, и тем не менее… Я видел это собственными глазами. Старухи на Миносиме промышляют поодиночке, не сбиваясь в группы, подыскивая подходящую жертву. Выбирают такую машину, чтобы денежная компенсация была побольше. Легковушки местных жителей они не трогают, портовые грузовики тоже, а вот машины местной администрации, банковские или почтовые машины -самая лакомая добыча. И уж конечно, такси или машины напрокат с приезжими туристами. Все это происходило совсем недалеко от местной управы, участок дороги там обрывистый… Нас было человек десять — любителей поэзии, и мы расселись в три машины. Я ехал в головном такси. Неожиданно впереди мелькнула какая-то тень. Человек? Непохоже. Не бывает таких сплющенных человеческих тел. Очень причудливые очертания. Тут наш шофер резко сбросил скорость и поехал очень медленно.
— А черт, — пробормотал он, — опять эти крабы повылезали…
«Тень» стояла посреди дороги и не отводила глаз от нашей едва ползущей машины. Когда мы подъехали ближе, я рассмотрел старуху. Она даже не отступила на обочину, а так и осталась стоять где стояла, словно сплющенная запятая, с тележкой в руках. С нескрываемой обидой она проводила нас взглядом.
Не проехали мы и пятисот метров, как впереди возникла вторая, точно такая же тень. С громыхающей тележкой в руках старуха брела прямо посередине дороги. При нашем приближении она замерла на месте. Водитель безостановочно жал на клаксон, и «тень» наконец медленно убралась в сторону.
Когда я спросил, что все это значит, водитель нехотя пояснил:
— Они подкрадываются незаметно, как береговые крабы…
И впрямь, старухи походили на крошечных сплющенных крабов, наползающих с берега моря.
Водителю было явно неловко говорить о таких вещах, но он все же поведал нам совершенно невероятную историю. Каждый день старухи выходят на дорогу в надежде, что их переедет машина. Причем не одна, не две старухи, а несколько десятков. Обычно «ловцы» такого рода хотят только денег и не стремятся расстаться с жизнью, но эти старухи жаждут смерти, и только смерти! Ну просто кошмар какой-то!..
— Зажились на этом свете, обузой стали — вот и хотят умереть сразу и без мучений. Да к тому же принести в дом кругленькую сумму, — пояснил водитель.
Значит, старухи, не зная, как помочь детям и внукам при жизни, стремятся погибнуть под колесами автомобилей, чтобы добыть для семьи деньги! Не старухи, а просто камикадзе! Неизвестно, кто из них начал первой, только теперь этот «бизнес» распространился по острову, как эпидемия… Все местные старухи просто помешались на своей затее. Причем промышляют не группами, а поодиночке, выбирая места повыгодней. Например, на каком-то участке — очень удобная позиция, вот они и стекаются туда, где дорога обрывистая и идет вдоль побережья. Последнее время водители ездят здесь предельно осторожно, так что число несчастных случаев даже снизилось, а вот несколько лет назад каждый месяц непременно случалось два-три смертельных исхода…
Водитель не отрывал глаз от дороги, готовый каждую секунду резко нажать на тормоз. Мы тоже вжались в сиденья, чтобы выдержать удар. Старухи провожали нас разочарованными взорами. Если попадешь под машину, ползущую на такой черепашьей скорости, в крайнем случае руки-ноги переломаешь, но уж на тот свет никак не отправишься. Такой вариант старух не устраивает. Они хотят умереть сразу, а не остаться калеками.
Учитель закончил свой рассказ.
— Ну прямо как летчики-смертники во время войны, — потрясенно заметил Ёсихираки.
— В тот вечер, приехав в гостиницу, мы не столько занимались сочинением хайку, сколько обсуждали старух-камикадзе. В нашей компании было немало женщин в возрасте. В итоге все сошлись на том, что эта история выходит за рамки человеческого разума, — продолжал учитель. — На другой день мы возвращались домой. Наше суденышко отходило от пристани в десять утра. И вновь вдоль дороги стояли старухи, так и норовившие броситься под колеса. Дорога шла по самому берегу, видимость была прекрасная. По обочинам извивались черные волосы морской капусты, похожие на диковинные существа. От них исходил острый пряный запах моря.
Морская капуста и старухи… Свежий запах водорослей — и иссохшая человеческая плоть. Чудовищный контраст, даже больно смотреть.
Волосы морской капусты черны, как волосы этих женщин в юности. Старухи бредут среди них, словно по дороге воспоминаний. Вернее, воспоминания сами возникают на их пути причудливыми картинами…
Проезжающие машины тащатся едва-едва, словно стадо коров, чтобы ненароком не задеть старуху. Старухи, катя перед собой тележки, пересекают дорогу, ковыляя среди машин, спотыкаясь и пошатываясь, словно призраки. Согбенные, сплющенные тела, вверившие себя тележке…
Из-за старух на дороге внезапно образовался затор, хотя машин на острове мало. Наш водитель, лет пятидесяти, вдруг показал подбородком на переднее стекло, не снимая руки с тормоза:
— А вон и моя мамаша, тоже здесь…
Но мы так и не смогли понять, какая именно из старух его мать.
— Ничего не можем с ней поделать. Каждое утро после завтрака бежит сюда, как на работу, говорит жена. Видишь ли, хочет подарить внуку на окончание школы машину, а внучке, моей племяннице ко дню совершеннолетия — «взрослое» платье. Не можем же мы держать ее на цепи! Вот, веду машину и все время боюсь задавить собственную мать!
Коуми-сэнсэй положил в рот кусочек палтуса.
На обратном пути спутники, кажется, снова обсуждали эту тему, но учитель, как уже говорил, страдая морской болезнью, всю дорогу промаялся в каюте.
А ведь эти старухи в молодости, верно, были ныряльщицами, подумала я. Просоленное морской водой тело ныряльщицы остается крепким и в старости, так что живут они очень долго. И вот эту упрямую, непокорную жизнь они хотят швырнуть под колеса автомобилей только затем, чтобы купить машину внуку или внучке «взрослое» платье!
Учитель вдруг посмотрел на нас, троих женщин, и строго спросил, точно вызывал к доске отвечать урок:
— Ну а вы — вы способны на такое?
Я и сидевшие по бокам Рэйко Оба и Мисако Сунагава только головой покачали.
Учитель нахмурился.
— Вернувшись домой, я задал тот же вопрос своей жене. Она рассмеялась и сказала: «Ну… если бы я жила на острове, то поступила бы точно так же». Я посмотрел ей в лицо и понял, что она не шутит. Не знаю почему, но я почувствовал, что она действительно способна на такое.
Все дружно рассмеялись. Мы вдруг представили вечно недовольное, в глубоких морщинах лицо супруги учителя.
— А какое хайку вы сочинили на острове? — спросил Ёсихираки.
Учитель посмотрел в пространство и продекламировал:
Прибой забвения
И старческие фигуры скрылись во мраке…
Закатный час — «курэососи»…
У слова «курэососи» — «поздний закат» — есть еще одно значение. Это поэтическое название сезона весны.
Апрель. Весна.
Время к вечеру.
— Ты где? — послышался голос жены. — Да где же ты?
Ого, второй раз уже с раздражением.
— Если слышишь меня, отзовись!
Как будто не знает, что не всегда хочется отозваться, если и слышишь.
— Тебе звонит Масукава-сан!
Я упорно молчал. Даже если жена прикрывает трубку рукой, на другом конце все равно ее слышат. Да, с возрастом жена становится порой просто невыносимой. Можно было и не кричать во весь голос, а положить трубку у аппарата и пойти спокойно поискать меня.
Когда я закончил свои дела и прошел в гостиную, трубка уже лежала на аппарате.
Кёко Масукава и Рэйко Оба довольно долго занимались финансами нашего общества. Даже не знаю почему, но мои отношения с учениками этого класса не прервались. В конце декабря, например, мы все вместе отмечали проводы старого года и мое семидесятисемилетие. Потом Масукава организовывала празднование Нового года. Сейчас, кажется, ничего такого не намечается.
Жена по своему обыкновению сидела у котацу и читала какой-то роман.
— Что она сказала? — поинтересовался я.
Жена посмотрела на меня через выпуклые линзы очков и раздраженно буркнула:
— Что съездила на Миносиму. Что-то в этом роде. Она сказала, что перезвонит, так что не отходи далеко. Если я все время буду бегать к телефону, то забуду, на каком месте остановилась.
Я прошел в соседнюю комнату, где стоял телефон, и сел в кресло. Видно, Масукаве запал в душу мой рассказ про остров, вот она и решила туда наведаться. Через некоторое время телефон зазвонил снова.
— Сэнсэй, вы? Это Масукава. Знаете, сэнсэй, мы с Рэйко вдвоем съездили на Миносиму, вы ведь так интересно рассказывали об острове. Вот я и звоню, не терпится поделиться впечатлениями.
Голос у этой женщины низкий, но речь очень четкая. Помнится, она пела в хоре. Это меня тяготит груз лет, а молодые — они такие легкие на подъем…
— После той встречи я обзвонила всех своих знакомых. Но никто на Миносиме не был. Недалеко от Миносимы есть еще один остров, Ядонэ. Там много чего понастроено, целый развлекательный комплекс, вот Ядонэ все знают. А про Миносиму мало кто слышал. Тогда мы с Обой решили сами поехать туда на уик-энд.
Масукава и Оба, как и многие в этом классе, родились в первой половине года, так что им обеим уже исполнилось по сорок семь. Обе замужем. Масукава живет с мужем и двумя сыновьями. Муж сделал неплохую карьеру, сыновья поступили в университет, так что Масукава теперь лишь несколько дней в неделю подрабатывает бухгалтером. Живут в достатке, но без излишеств. У Рэйко Обы детей нет, живет вдвоем с мужем, они вместе служат в каком-то государственном учреждении. Помнится, Оба занималась легкой атлетикой, в школе бегала на короткие дистанции.
— До залива Тодзаки, откуда отходит катер на Миносиму, мы добирались на электричке, а потом два часа плыли морем. Там все как прежде. Катера совсем древние, ни парома, ни быстроходных судов все еще нет. Мы выехали десятого апреля, и на острове пробыли два дня и одну ночь. Недолго, конечно, но успели посмотреть все что можно.
В трубке слышалось нежное дыхание Масукавы. Вот как, вот как, благодарю за труды. Я низко склонил голову перед телефоном. Перед глазами всплыли очертания крохотного голубого острова.
— Мы давно не видели моря, так что знаете, сэнсэй, радовались прямо как дети. Кругом одна вода, просто невероятно. Полная чаша морской воды. Плаваю я плохо, вот все время и пыталась представить себе, сколько под нами метров и какой это будет объем воды. Настоящий водяной ад! А острова в море… Вроде бы совсем близко от берега, но все равно кажется, что они совершенно оторваны от суши. Особый, затерянный мир…
— Да-да, именно так, затерянный мир, — взволнованно согласился я.
— На острове могут происходить самые невероятные вещи, какие невозможны на материке.
— Именно так, — снова поддакнул я.
Масукава и Оба уже съездили на Миносиму и узнали то, что мне так давно хотелось выяснить. Хотя прошло десять лет, старухи с тележками по-прежнему стояли у меня перед глазами. Мне показалось, что вот сейчас я засуну руку в заветный мешок с подарками и вытащу… но что именно?
— И… что? — не выдержал я. У меня даже дыхание перехватило. Как там, на Миносиме? Ведь, что ни говори, прошло уже десять лет.
— Рядом с пристанью была стоянка такси, и мы уже собрались сесть и отправиться в частный пансионат, где нам были заказаны номера, но случайно выяснили, что совсем рядом можно взять машину напрокат. Рэйко обожает водить, и ей захотелось самой порулить, мы с ней даже немного повздорили. Ведь если мы наткнемся на старух и дело кончится несчастным случаем, то… Но Рэйко спокойно возразила, что будет очень осторожна, и вообще, если бы существовала такая опасность, то вряд ли бы тут стали давать напрокат машины. Вообще-то она права, подумала я и согласилась. Мы сели в единственную на острове старенькую «тойоту» и, узнав, как доехать до того места, где мы договорились насчет квартиры, тронулись в путь. Нам нужно было добраться до деревушки, расположенной километрах в пяти от пристани. Туда вела дорога, тянувшаяся вдоль самого берега. Мы ехали очень медленно, но не встретили ни единой живой души. Только берег, морская капуста и море — насколько хватал глаз.
Как вы и рассказывали, сэнсэй, весна — сезон заготовки морской капусты. Ее листья навалены вдоль всей дороги. Остро пахло морем и водорослями. Черные стебли жирно блестели в лучах солнца, но мы решили, что они скорее напоминают не женские волосы, а клубки извивающихся черных змей. Зрелище довольно неприятное, до сих пор забыть не могу. Кажется, так и ползут, так и ползут прямо перед глазами! Однако дорога была пуста. Не то что человек, даже кошка не пробежала. Так мы спокойно добрались до пансионата «Хамасаки». Собственно говоря, пансионат — это громко сказано. На самом деле это что-то вроде склада или сарая за домом одного местного рыбака, но перестроено под жилье. Две комнатушки, куда пускают на постой туристов — вот и все. Возможно, летом в деревушке приезжих больше, но теперь, кроме нас, никого не было. Вошла загорелая дочерна хозяйка, подала чай. Воспользовавшись случаем, мы как бы невзначай поинтересовались, есть ли на острове старики. А то что-то мы не встретили ни одного по дороге сюда.
— Стариков у нас много, да все они заняты днем, вот и не показываются на улице, — невозмутимо ответила хозяйка, — по хозяйству хлопочут, за внуками приглядывают, пока дети на работе.
Нам хотелось продолжить расспросы, но хозяйка торопилась на берег переворачивать разложенные на просушку листья морской капусты. Она к тому же была ныряльщицей.
Бросив сумки в «пансионате», мы поехали посмотреть местную достопримечательность, о которой нам рассказала хозяйка — пляж Саруива. В самом деле, по дороге мы так и не увидели ни одного старика или старухи. Только море да ослепительно сверкающая пустая дорога…
— Вот оно как… — растерянно пробормотал я в трубку. Не знаю почему, но у меня было именно такое предчувствие. Уж больно нелепая ситуация, вряд ли бы местные власти и полиция стали долго мириться с таким положением дел. Значит, навели порядок. Выходит, старух больше нет… Исчезли.
Но Масукава упорно продолжала свое:
— По дороге на пляж мы свернули к маленькой прибрежной закусочной, пообедать. Рядом магазин фотопринадлежностей — там мы купили камеру, — бакалейная лавочка и магазинчик дешевых сладостей. Мы везде пытались выведать про старух, но безрезультатно.
Саруива — потрясающе красивый песчаный пляж на отмели. За ним — утесы. Причудливые, похожие на диковинных зверей каменные глыбы вдаются в море. Оставив машину на прибрежном лугу, мы направились к линии прибоя. Пляж был совершенно пустынным. Вдруг мы заметили какого-то старика, похожего на рыбака. Он был с мешком, видимо, собирал моллюсков, а теперь направлялся домой. Мы подошли к нему в надежде, что хоть он что-то прояснит.
— Скажите… Вы что-нибудь слышали про старух, которые бродили в этой округе с тележками? Правда, это было довольно давно, лет десять назад.
На его лице, покрытом темным морским загаром, выразилось удивление.
— С какими такими тележками? — изумленно переспросил он.
— С самодельными деревянными тележками,- пояснили мы. — Их еще можно катить перед собой.
— Это кто же вам такое нарассказал? — сурово спросил дед, наклонив седую голову. Его волосы сверкали под солнцем, словно припорошенные солью. Брови и ресницы тоже были наполовину седые. — Никаких старух я тут не видел! — отрезал он и, круто повернувшись, зашагал прочь.
Мы тоже побрели по кромке прибоя. Наши мнения разделились. Рэйко считала, что старухи с тележками — позор всего острова, и потому местные жители скрывают от нас правду. Мне же казалось, они действительно ничего не знают. Впрочем, физиономии у местных невыразительные, и сами они неотесанные, грубые, так что по лицу не разберешь. Это все равно как скала: звук не способен пробиться наружу сквозь толщу камня…
Масукава запнулась.
— Извините, сэнсэй… но… может быть, вы ошиблись? Может, это не Миносима, а какой-то другой остров?
— Нет, Миносима, — твердо сказал я.
— Ну тогда… Тогда они, наверное, просто скрывают.
— Старух было очень много. Не могли же о них забыть за какие-то десять лет все жители острова!
Мне стало зябко.
Десять лет назад я и мои друзья видели старух, которые, бродя с тележками по дороге, искали смерти. Теперь они бесследно исчезли, не оставив и тени воспоминаний. Было так, теперь — по-другому. Больше ничего. На острове мы — чужаки. Как нам докопаться до правды? А может, и не стоит этого делать?.. Все кончено. Непонятно, конечно, как старухи умудрились испариться, от всего этого скверный осадок, однако то, что их больше нет, — бесспорно, положительный результат. Не мог этот ужас продолжаться вечно.
— Спасибо. Я все понял. Достаточно,- сухо поблагодарил я.
Но Масукава почему-то медлила, не решаясь закончить разговор. Потом с неожиданным воодушевлением вдруг сказала:
— Подождите, сэнсэй. Это еще не все. — Я явственно увидел, как она улыбается. — Одну старуху я все-таки видела. В последний день.
— Где?
— Рэйко гуляла допоздна, а потому утром спала как убитая. Ну а я решила еще разок прокатиться на машине до того самого пляжа. Хозяйка сказала, уж больно там хороши восходы. Было раннее-раннее утро, дорога словно выметена, так что даже такой горе-водитель, как я, могла проехать по ней безбоязненно. Если, конечно, не встретиться с бабушкой-камикадзе. Когда я вышла из машины, море уже окрасилось алым от восходящего солнца. В его лучах на прибрежном песке длинного пляжа, в лунках от человечьих следов и под нанесенными ветром барханчиками залегли глубокие тени, так что весь пляж покрылся причудливым красно-черным узором. У меня был с собой «разовый» аппарат, я достала его и сделала несколько снимков предрассветного моря. Неожиданно в видоискателе с правой стороны, у самой кромки морского прибоя возникла причудливая тень. Человеческая фигурка. Маленькая, совершенно скрюченная, словно сложенная пополам. В ватной безрукавке, видно из-за утреннего холода. В шароварах и дзори , на голове — белое полотенце. Старуха! Неужто та самая — старуха-камикадзе?! Нет, тележки не видно. Опираясь на длинный бамбуковый посох, старуха медленно ковыляла по пляжу вдоль кромки воды. Непроизвольно я несколько раз щелкнула затвором фотоаппарата — и тут поняла, что старуха направляется ко мне.
Остановившись поодаль, она поклонилась, точно носом клюнула, и что-то сказала, но издалека я не расслышала, что именно. Похоже, просто поздоровалась. Засунув аппарат в сумочку, я пошла ей навстречу.
Старухе было явно за восемьдесят. И знаете, учитель, она действительно напоминала краба или сплющенную запятую, как вы и говорили.
Оказалось, что она приходит сюда каждое утро, чтобы полюбоваться восходом. Мы обе сели на прибрежный валун и стали смотреть, как алая капля солнца поднимается из моря. Разумеется, я не могла не воспользоваться случаем и спросила у нее про старух с тележками.
— Ежели лет десять назад, — нет, не упомню… — прошамкала она. — А вот что было прежде… То еще не забыла.
Я и вправду читала в какой-то книге, что очень старые люди гораздо лучше помнят давние времена, нежели близкое прошлое. Оказалось, что в молодости старуха была ныряльщицей.
— И хозяин мой тоже, — добавила она.
В здешних местах ныряльщиков и ныряльщиц называют одним словом — ама. Промышляют тут в основном моллюска аваби — «морское ушко», зарабатывая на этом неплохие деньги. Но муж подорвал здоровье и нырять больше не мог. Пришлось ему заняться делом полегче — подвозить на лодке ныряльщиц до места промысла и обратно. По-местному такая лодка называется томаэ. Ама ныряют и поднимаются на поверхность сами, без посторонней помощи, так что у лодочника полно свободного времени. Поджидая ныряльщиц, можно закинуть в море снасть и удить рыбу.
— Прежде-то мужа кто кормил на Миносиме? Ама, жена его. Одна надрывалась. И хозяина, и деток, и свекра, и свекровь — все мы, ама…
Тут старуха самодовольно рассмеялась, попытавшись горделиво приосаниться, — даже скрюченную поясницу свою слегка распрямила. Я прямо оцепенела. Только представить: ама, прежде кормившая всю семью, в старости вынуждена жить на иждивении… Это же для нее как острый нож в сердце! И тут мне вспомнились старухи с тележками, жаждавшие смерти, чтобы внуку купить машину, а внучке — «взрослое» платье…
В те далекие времена ама ныряли в одних набедренных повязках. Их обнаженные полные груди подобно большим мячам колыхались в морской воде… К поясу привязан мешок для аваби, в руках — очки и железный крючок для аваби…
Я спросила у старухи, как поживают подруги ее молодости — ама.
— Да померли все. Никого уж, кроме меня, не осталось. Одна я, милая…
Я искоса посмотрела на сидевшую рядом старуху. Мне вдруг показалось, что у нее нет головы. Маленькая, она едва доходила мне до груди. Спина была скрючена так, что голова ее ушла в плечи. Безмятежно глядя в даль моря, старуха беззубо прошепелявила:
— Тело-то море помнит… Бывало, нырнешь, а вода тебя гладит, гладит… Со всех сторон море. Хорошо…
Сморщенные веки мигнули, пленкой прикрыв глаза. Я сидела рядом со старухой, словно приклеенная к камню. Мы обе не отрываясь смотрели на восходящее солнце.
Когда солнце окончательно поднялось, старуха сползла с камня и заковыляла по берегу, опираясь на посох. Я предложила подвезти ее на машине, но она и слушать не захотела. Ее согбенная фигурка уходила все дальше по дороге, ведущей к роще, становясь все меньше и меньше — и казалось, что уже движется один только посох, словно сам по себе. Наконец она совсем исчезла из виду.
Я еще раз достала камеру, чтобы заснять при утреннем свете песчаное взморье. Встав с валуна, я побрела к кромке прибоя. И тут…
Тут мне в глаза вдруг бросились какие-то полупрозрачные колючки, шевелящиеся на песке. Что-то ползло у меня под ногами. Вглядевшись, я рассмотрела маленького сухопутного крабика — сиоманэки. Оглядевшись вокруг, я заметила, что буквально весь пляж покрыт ползущими сиоманэки. Крошечные, коричневые, с голубоватой спинкой… Они ползли к морю, в унисон шевеля сверкающими клешнями.
Сэнсэй, их было несметное множество! И все они, перебирая клешнями, направлялись к морю! Словно совершали некий магический ритуал, ритуал поклонения морю, морской воде. У меня невольно стеснило грудь. Так вот где они, старые ама!.. Над песком уже начинал дрожать раскаленный воздух.
Голос в трубке прервался. Я тоже молчал. Я словно воочию видел песчаный пляж и ползущие полчища крабов. Внезапно в голове сложилась первая строка хайку:
Сиоманэки…
Сиоманэки…
Несметные полчища крабов
Приветствуют волны.Сиоманэки… Те же иероглифы, взятые по отдельности, обозначают «прилив сладостных воспоминаний». Но ведь у них есть еще и третье значение! На языке поэзии словом «сиоманэки» называют весну.
Вернувшись в гостиную, я некоторое время бездумно сидел у жаровни. Правое ухо онемело и горело из-за того, что я слишком долго прижимал к нему телефонную трубку.
Очнувшись, я заметил, что жена куда-то исчезла. Должно быть, ушла за покупками.
Когда я ухожу из дому, то всегда сообщаю об этом жене. А она и не думает отчитываться, куда и насколько уходит.
В горле пересохло. Я пошел на кухню, вскипятил воды, заварил чаю и вернулся к кошацу. Отхлебнув глоток, я рассеянно смотрел на струйки пара, поднимавшиеся над чашкой. Перед глазами промелькнула картина: на песке сверкали клешни ползущих сиоманэки…