Вступление и запись беседы Л. Васильевой
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 2001
Из разговоров переводчиков с книгоиздателями:
1
— Я перевожу Петера Эстерхази.
— А, еврейский писатель!
— Нет, это венгерский писатель, потомок знаменитого венгерского рода.
— Ах так! А я с Ашкенази перепутал.
2
— Я принес вам новые переводы из Эстерхази.
— А что, он еще жив?
— Помилуйте, ему пятьдесят лет.
— Как так? “Загадка Прометея”?
— Нет, того звали Мештерхази.
В Москве в самом начале июня пять дней гостили известный венгерский писатель Петер Эстерхази и главный редактор печского литературного журнала “Еленкор” Золтан Агоштон.
“Иностранная литература” уже публиковала малую прозу Петера Эстерхази — его типично постмодернистские тексты и его “чеховскую новеллу” (подзаголовок автора), написанную с чеховской грустной иронией и чеховским изяществом. Но гораздо чаще — в 1992, 1995, 1996, 1997 и 1999 годах — мы печатали эссеистику Эстерхази. Его короткие эссе — на злобу дня — о сюрпризах новой демократии, о человеке во власти, о человеке социалистической формации, о национальном самосознании, о восточноевропейском абсурде, адресованные венгерскому читателю, оказались ко времени и у нас. Не случайно эссе Эстерхази “Ни о чем, обо всем” было названо одним из наших обозревателей “самым классным эссе года”, хотя среди эссеистов этого, 1996 года, были и такие авторы, как И. Бродский, С. Сонтаг, Х. Гойтисоло, Е. Попов и П. Вайль.
И все же, по-видимому, имя Петера Эстерхази в нашей стране пока еще мало известно. Возможно, и издатели — не всегда читатели нашего журнала. Да и презентация первой книги Эстерхази на русском языке “Записки синего чулка и другие тексты”, вышедшей в “Новом Литературном Обозрении”, состоялась в Венгерском культурном центре совсем недавно — 5 июня 2001 года.
Неудивительно, что и фамилия Эстерхази у многих, не только у книгоиздателей, не вызывает никаких ассоциаций. Ни в одной энциклопедии советского времени — очевидно, из-за классовой неприязни к аристократам — не было такой словарной статьи: “Эстерхази”. В Британнике, конечно, есть статья “Esterha zy family” , где сообщается об отдельных выдающихся представителях этого рода. Самый известный из них — князь Миклош Эстерхази, который собрал огромную коллекцию картин и гравюр (коллекция эта легла в основу будапештского Музея изящных искусств) и который в ответ на предложенную ему в 1809 году Наполеоном венгерскую корону выставил корпус добровольцев в поддержку Австрии. Князь Пал Антал Эстерхази был послом в Москве, присутствовал на коронации императора Александра II. Есть в Британнике даже статья о канадском городе Эстерхази, основанном одним из потомков высокородного семейства.
Авторам советских энциклопедий особенно сложно было избежать упоминания фамилии Эстерхази в статьях, посвященных Йозефу Гайдну. Ведь Й. Гайдн почти тридцать лет (с 1761 г. по 1790 г.) был придворным композитором и главным капельмейстером у князя Миклоша Йожефа Эстерхази горячего поклонника музыкального искусства, одного из самых богатых магнатов Европы. В Эйзенштадте и в замке Эстерхазе (который называли венгерским Версалем), крупных культурных центрах Австрийской империи, была создана большая часть сочинений знаменитого композитора. Но революционная целесообразность требовала от советских энциклопедистов умолчания некоторых фактов. В томе БСЭ, вышедшем в 1934 году, рассказ о жизни и творчестве Й. Гайдна построен так хитроумно, что ни Эстерхази, ни Эйзенштадт ни разу не упоминаются, а об одном из самых известных сочинений Гайдна, оратории “Времена года” сказано: “Эта оратория — эпопея бюргерской трудовой жизни, с ее культом священной собственности, прочного семейного уклада, благочестивой мещанской морали и спокойного благополучия”. Сказано с решительным и принципиальным осуждением того, что позднее вновь станут считать непреходящими общечеловеческими ценностями.
“Harmonia caelestis” (“Небесная гармония”) — так называется цикл из 55 кантат, сочиненный князем Палом Эстерхази, полководцем, поэтом и композитором, в самом конце XVII века и впервые изданный в Вене в 1711 году. Этот цикл, расписанный по партиям для солистов, хора и инструментальных оркестров, включающий и песнопения во славу Девы Марии, предназначался для исполнения в праздники церковного календаря, в другие торжественные дни дома Эстерхази.
“Harmonia caelestis” — это и название нового романа Петера Эстерхази, не только символизирующее преемственность поколений, но и передающее определенное состояние духа, в котором всегда присутствует, как и в музыке эпохи барокко, жизнерадостное мироощущение, игра, веселость.
Этот роман, представляющий собой своеобразную семейную хронику нескольких поколений знаменитого венгерского рода, сразу был оценен венгерской критикой как самое значительное произведение Эстерхази, как литературное событие года и даже всего последнего десятилетия. Он отмечен премией Шандора Мараи и Венгерской литературной премией за лучшую книгу года.
Казалось бы, и в этом сходятся все венгерские критики, время создания классических семейных хроник, таких, как “Будденброки”, “Сага о Форсайтах”, “Семья Тибо”, “Война и мир”, безвозвратно ушло в прошлое, как и время линейного письма, пространного последовательного рассказа. Другие ритмы и темпы жизни потребовали других ритмов и темпов повествования. И все же Эстерхази удалось вместить в романную форму, не понеся художественных, эстетических потерь, четыре столетия венгерской истории, удалось соединить прошлое и настоящее, традиционное письмо и приемы постмодернизма. Один из венгерских критиков определил содеянное Эстерхази как “чудо невозможного”. И если в отдельных частях “Harmonia caelestis”, сочиненной Палом Эстерхази, знатоки музыки распознают влияние итальянских, австрийских, южно-немецких композиторов, то в “Harmonia caelestis”, написанной Петером Эстерхази, утверждают уже знатоки литературы, особенно отчетливо слышна венгерская мелодия. Среди множества лестных отзывов, прозвучавших на родине писателя, не было только такой чеканной формулы, как “этот роман — энциклопедия венгерской жизни”, но по сути это сказано было.
“Венгрия все еще ждет своего первого нобелевского лауреата по литературе”, — пишет на страницах журнала “World Literаture Today” профессор калифорнийского университета Марианна Д. Бирнбаум, откликнувшаяся рецензией на новое произведение венгерского прозаика. “И было бы логично, — продолжает она, — если бы члены Нобелевского комитета остановили свой выбор на писателе, уже опубликовавшем двадцать блистательных книг (это романы, повести, сборники эссе) и которому только что исполнилось пятьдесят”.
Фрагменты семисотстраничного романа “Harmonia caelestis” “Иностранная литература” планирует опубликовать в одном из ближайших номеров.
Второй гость нашего журнала — Золтан Агоштон, писатель, критик, театровед, главный редактор журнала “Еленкор”.
“Еленкор” — не только первый венгерский, но и первый восточно-европейский журнал, который мы представили в рубрике “Литературная пресса мира”. Ее гостями уже были такие авторитетные журналы, как “Нью-Йоркер”, “Таймс литерари сапплмент”, “Магазин литтерер”, мюнхенский журнал “Акценты”.
Когда-то, когда страна наша была значительно больше и Миколас Слуцкис был еще нашим соотечественником, мы опубликовали — среди других писательских откликов — и его отклик на 25-летний юбилей журнала “Иностранная литература”. Миколас Слуцкис тогда писал: “Корни каждого писателя в той земле, которая его породила, в недрах национальной культуры, но талант должен дышать озоном мирового литературного океана”.
Эту точку зрения, по нашим наблюдениям, вполне разделяют и издатели литературного журнала, выходящего на юге Венгрии, в городе Печ. “Еленкор” стал колыбелью для многих ведущих венгерских писателей, успешно конкурируя в этом со столичными журналами, но и озон мирового литературного океана ощутимо присутствует на его страницах. “Еленкор” много печатает переводных произведений — поэтических и прозаических, — открывая окна в другие культурные миры и, что нам особенно дорого, не исключая из этого культурного пространства и сегодняшнюю русскую словесность.
Предлагаем вниманию читателей фрагменты беседы с нашими гостями. Вопросы задавали сотрудники редакции и переводчики венгерской литературы, приглашенные на эту встречу.
“ИЛ” (вопрос к П. Эстерхази). От японского писателя Мицуёси Нумано мы узнали, что вы с удовольствием читаете Акутагаву и Мисиму, воспринимая их “как немножко странных европейских писателей”. Русских писателей, современных и несовременных, вы тоже воспринимаете как немножко странных европейцев, или они вам ближе, понятнее, чем японские?
Петер Эстерхази. Жизнь, которую описывают Толстой и Достоевский, естественно воспринимается мной как далекая. Но и когда Жигмонд Мориц рассказывает о маленькой деревне на востоке Венгрии, для горожанина из Будапешта это тоже далекая жизнь. Это романы об ином человеческом опыте, но как факт культуры это мне близко. Как и близко написанное Флобером и Бальзаком. Точно такое же расстояние. Но японскую классику я, как европеец, воспринимаю с некоторым недоумением. Тот образ мира, который есть в книгах Мисимы, может вызвать только непонимание. Однако такое толерантное непонимание есть нечто полезное и спасительное. А русская литература — это вполне моя литература.
“ИЛ”. Мы хорошо помним, что такие венгерские писатели, как Йожеф Лендел, Иштван Эркень, Арпад Галгоци или Янош Рожаш, “венгерский Иван Денисович”, хлебнули немало горя в нашей стране, но, несмотря на все пережитое в тюрьмах, плену, лагерях, сохранили в себе любовь к русскому народу и русской культуре. И мы признательны им за это. Венгрия — “страна-паром”, как назвал ее Эндре Ади, она постоянно устремляется то к Западу, то к Востоку. А теперь этот паром накрепко привязан к западному берегу?
П. Э. Мне представляется, что такая несколько обывательская ориентация на Запад, точнее на Париж, была всегда. И, честно говоря, как раньше, так и теперь, мы плохо знаем литературу наших восточноевропейских соседей. Но роль русской литературы в Венгрии всегда была особой. До 1990 года существовал журнал “Советская литература” на венгерском языке, который вызывал у нас даже некоторое подозрение. До того как приступить к чтению, надо было произвести определенную исследовательскую работу — узнать, что здесь стоит читать, а что нет. Проще всего было спросить у Акоша Силади. Но кстати, Марину Цветаеву я впервые прочел именно в этом журнале.
В русской литературе есть большая романная традиция, и мне, как человеку из другой страны, где такой традиции нет, интересно наблюдать, как она развивается, как функционирует. Одно из самых сильных моих читательских впечатлений — книга Венедикта Ерофеева “Москва — Петушки”. Автор повествует отнюдь не о высоких материях, чуть ли не на каждой странице блевотина, но и в этом тексте присутствует та загадочная метафизика, которая есть в великой русской литературе.
Золтан Агоштон. Я согласен с Петером, что к своим соседям в Восточной Европе мы проявляем мало интереса. Меня это смущает. И уж совсем нелепой представляется мне ситуация, когда в пятидесяти километрах от Печа (а это такое же расстояние, как от северной части Москвы до южной) есть хорватский город, а мы и понятия не имеем, что там происходит, просто потому, что на середине пути — граница. Я вижу, что и многие сербские, словенские, хорватские писатели знают о венгерской литературе еще меньше, чем мы знаем о них. Они тоже устремлены на Запад, мы здесь не одиноки. И все же создавать какую-то искусственную восточноевропейскую замкнутость было бы неправильно.
П. Э. Хорошо, что Золтан рассматривает эти вопросы с практической точки зрения. Меня лично нисколько не волнуют русско-венгерские культурные связи, меня интересует русская культура и венгерская культура. Да, действительно, число произведений русских писателей, переводимых на венгерский язык, значительно сократилось. Возможно, это прозвучит слишком пафосно и тривиально, но я все же не могу себе представить нормального венгерского писателя, который мог бы существовать без прошлой, настоящей и будущей русской литературы.
З. А. Здесь важно не то, насколько мы начитаны и осведомлены в той или иной литературе, а насколько переводное произведение может стать источником вдохновения.
П. Э. Если бы Йожеф Горетич, директор по науке Венгерского культурного центра, меня не пригласил, меня бы здесь не было. Я напряженно работал над новой вещью, я не люблю отрываться от работы и не люблю разъезжать. Но в свое время я прочитал в “Еленкоре” удивительные, впечатляющие тексты — фрагменты книги Дмитрия Галковского “Бесконечный тупик”. Я тогда как раз заканчивал “Harmonia caelestis”. И я включил в свой роман то, что там нашел. Этот текст мне помог. И это единственное, что важно, а все остальное — дело чиновников. Без этих нескольких страниц, написанных Галковским, я был бы беднее, и я бы еще долго мучился над концовкой романа. И когда Горетич позвонил мне, я уже слушал его как человека, который отобрал эти тексты и перевел их. То есть Горетича поддержала русская литература. Если б он слабые тексты подготовил, я бы сказал: “Пусть Надаш едет”. Только вы Надашу этого не говорите, а то придется мне потом вспоминать: “Да, был у меня друг…”
Татьяна Воронкина. Какой представляется вам картина современной венгерской литературы? На что хотели бы вы обратить наше внимание? Какие ваши личные пристрастия?
З. А. Если говорить о личных пристрастиях, то один из авторов здесь сидит. Я люблю такую литературу — ироничную, полную экспрессии. А вообще “Еленкор” стремится представлять именно те произведения венгерской литературы, которые независимо от эстетических или стилистических направлений действительно можно назвать современной литературой.
П. Э. Журнал “Еленкор” сыграл значительную роль в становлении новой венгерской литературы. В Венгрии не было жесткого идеологического давления на литературу, но в 70-е годы это давление все же ощущалось. Помимо официальной литературы, в которую иногда входили и хорошие писатели, существовала и другая литература — Миклош Месей, Иван Манди, Иштван Эркень и продолжатели их традиции. Именно в “Еленкоре”, начиная с 70-х годов, стала появляться эта другая литература. Именно на страницах этого журнала прозвучали очень простые вещи: литература — это только литература. Но в определенном контексте это было смелым утверждением. “Еленкор” сформировал уже несколько писательских поколений, да и сейчас он надежное пристанище для тех, кто родился в 60-е, 70-е годы — Ласло Гараци, к примеру, или Жолт Ланг. Вообще, всякий выбор пристрастен, всякая рекомендация субъективна. Думается, русскому читателю был бы интересен поэт Деже Тандори. Он такой разный, есть лиричный, тонкий, есть виртуозный, есть Тандори-философ, его дарование такого же масштаба, как Дёрдя Петри, которого ваш журнал уже печатал.
З. А. Безусловным событием в нашей литературе стал роман Пала Завады “Подушка Ядвиги”.
Елена Малыхина. А есть в литературе совершенно новые фигуры, которые внушают надежды?
П. Э. В Венгрии очень легко выпустить книгу, но, возможно, это ничего не будет значить. И совсем не потому, что книга нехороша, а просто потому, что мы ее не увидели, не заметили. У литературы сегодня нет таких ворот, в которые надо войти, вломиться. Может быть, ты уже давно находишься в литературе, но никто об этом не знает, и ты сам не знаешь. Наверное, в понятие талант входит и умение реализовать себя. Вот Петер Зилахи написал талантливую книгу, на которую следовало бы обратить внимание.
З. А. Я мог бы назвать такие имена, как Ласло Мартон, Андраш Ференц Ковач, Эндре Кукорелли, Андраш Пайи, Лайош Парти Надь — правда, он несколько старше. Подобралась молодая команда одаренных трансильванских авторов во главе с Яношем Орбаном, к ним примыкает и Балаж Салингер, хотя он вовсе не трансильванец, но литературные пристрастия — общие. Подход к литературе, поведение, даже манера держаться у этого поколения совсем другие.
П. Э. Да, эстетическая позиция у новой венгерской литературы иная. Возможно, это мое старческое брюзжание, но мне представляется, что без труда прозу не создашь. Вот тут-то и начинается расхождение и определенное противостояние. Этим ребятам уже надоело, что мы с Надашем двадцать лет талдычим про плохо написанную фразу и про хорошо написанную фразу. Аттила Хазаи, очень талантливый человек, поэт, переводчик, говорит, что он не занимается редактированием своих текстов, ему это не интересно. Он пишет так, как пишется. И я часто вижу, чем хороша эта новая небрежность, но иногда я вижу только небрежность. За небрежной фразой должно что-то скрываться — какая-то энергетика, какой-то порыв. Иногда это есть, а иногда — нет. Но, разумеется, когда в произведении видишь только тщательность отделки, то — кому это интересно? Это означает лишь, что автор старательный, порядочный человек, но хорошие книги не всегда пишутся хорошими людьми.
“ИЛ” (вопрос к З. Агоштону). А как экономически выживает “Еленкор”?
З. А. Ситуация очень трудная. Иногда мы сами удивляемся, что, решая бесконечные задачи менеджмента, мы еще и успеваем выпускать журнал. Журнал без поддержки выжить не в состоянии. Доходы от реализации журнала — лишь малая часть тех средств, которые затрачиваются на его издание. Номер журнала продается за 200 форинтов, реальная стоимость в шесть раз больше. На книжном рынке все-таки несколько иная ситуация. И в последние годы она значительно улучшилась — не в том смысле, что авторам стали платить астрономические суммы, а в том, что хорошие книги все-таки попадают к читателю. И уже не второстепенный вопрос — как выглядит книга, насколько она эстетична.
А если говорить конкретно, кто нас поддерживает, то это — министерство культуры, фонд Сороса, а также, хоть в малой степени, местное самоуправление.
“ИЛ” (вопрос к П. Эстерхази). Мы узнали, что в Библиотеке иностранной литературы, в отделе редкой книги, вы сделали для себя неожиданное открытие. Действительно это так?
П. Э. Нет, я знал, что коллекция князей Эстерхази находится здесь, но все равно это поразительно. Я был в той библиотеке, в Эйзенштадте, откуда эти книги привезены, но таких древних книг, какие есть здесь, в Москве, там нет. Это книги XVI— XVII веков.
“ИЛ”. Их много?
П. Э. Четыреста. И все в очень хорошем состоянии. Я узнал эти книги по переплетам, и я очень обрадовался, что только сейчас их увидел, а не тогда, когда писал свой роман. Наверно, для меня это было бы потрясением, я бы думал, что очень важные знания, которые есть в этих книгах, мне следует добыть, но поскольку интерес к семейству Эстерхази у меня уже погас, я спокойно смотрел на все эти тома.
Было приятно услышать, что те дамы, в ведении которых находятся эти книги, очень разумно смотрят на все проблемы, связанные с тем грузом, что некогда обозначался как военный трофей. Никто не делает секрета из того, что именно советские войска вывезли их с территории Австрии. Говорят, все книги были упакованы, подготовлены для отправки на Запад, но Советская армия оказалась оперативней. Думаю, главное все же в том, что книги в целости и сохранности, они не лежат мертвым грузом, исследователи могут ими пользоваться. Ну а где они находятся и где должны находиться — это достаточно сложный политический вопрос, который регулируется законодательством.
З. А. У Лайоша Хатвани, известного писателя, критика, мецената, была большая картинная галерея. Она тоже попала сюда, в Советский Союз. В ней ценнейшие полотна Мане, Моне, других выдающихся мастеров XVIII, XIX веков. В России была однажды выставка этих картин. Судьба коллекции Хатвани тоже решается.
Вячеслав Середа. Трудно обойти молчанием тот “кирпич”, который лежит здесь перед нами — роман “Harmonia caelestis” . Когда этот плод девятилетней работы увидел свет, читатели оживились: Эстерхази вернулся к реалистическому письму. Потом почитали-почитали и сообразили: нет, это далеко не так. Как считает сам автор: это постмодернистская проза или семейная хроника, а может быть, исторический роман?
П. Э. К счастью, решать это — не моя проблема. Мне абсолютно безразлично, постмодернист я или нет. Я только знаю, что когда я пишу, постмодернистская рефлексия безусловно присутствует.
У меня всегда было большое желание рассказать о семье Эстерхази, но трудно было на это решиться. Я думал, как бы я рассказал о ней своему ребенку или московскому знакомому, которому не так уж близка венгерская история.
Семейный роман как таковой у меня доверия не вызывает. Он ностальгичен и заведомо таит в себе какую-то неправду, ложь, с которой невозможно справиться даже с помощью иронии. Поэтому я решил в первой части своей книги — она называется “Нумерованные фразы из жизни рода Эстерхази” — разрушить саму форму, саму структуру семейного романа. Возможно, текст этот диковатый, странный. Но я тот ребенок, которому нравится не только разбирать, но и собирать. И во второй части — “Исповедь семьи Эстерхази” — я собрал многое из того, что разрушил или, пользуясь модным словом, деконструировал в первой.
В. С. Результат получился, по-моему, замечательный. Кстати, на днях я обнаружил в Интернете любопытный отзыв на сборник эссе Эстерхази, опубликованный на русском. “Малоизвестный венгр, — замечает рецензент, — становится моднее своих соседей по Европе — чеха Кундеры и серба Павича”. Учитывая, что с наиболее значительными художественными текстами “малоизвестного венгра” наш читатель еще не знаком, такое высказывание можно считать преувеличением, но если это знакомство наконец состоится, у нас уже, наверно, не будут путать Эстерхази с Мештерхази.
П. Э. Просто решат, что в творчестве писателя произошли некоторые стилистические изменения.