Перевод с немецкого и вступление Е. КОЛЕСОВА
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2001
“Новые швейцарцы” Мартина Сутера
Швейцарский писатель Мартин Сутер (р. 1948) — профессиональный бизнесмен. Получив экономическое образование, он успел попробовать себя и добиться успеха и в роли служащего, и в роли предпринимателя. И, в общем-то, он не первый из людей, хорошо знающих мир бизнеса, кто решился описать его в литературе.
Однако этот мир, описываемый в классических романах Драйзера и Голсуорси, в современных детективах и газетных репортажах, всегда серьезен, если не сказать трагичен. Может быть, именно поэтому в общественном сознании преобладает к нему скорее отрицательное отношение. Тем более что в нашей стране оно даже культивировалось.
Чувству юмора здесь места не оставалось, если не считать анекдотов про “новых русских”, где смех вызывают главным образом грубость и необразованность героев, а не комизм ситуации. Между тем “новые швейцарцы” — народ высокообразованный (иначе их не примут в этот мир). Да и не такие уж они “новые”, ведь в Швейцарии бизнес часто передается по наследству, а честность деловых отношений возведена в культ.
Примером тому служат публикуемые ниже рассказы Мартина Сутера. Дело даже не в том, что ни один из почти восьмидесяти (!) сюжетов сборника не строится на обмане делового партнера — это первое, но и последнее отличие швейцарской сферы бизнеса от нашей. Юмор этих рассказов не “бизнес-специфичен”: смех вызывают не бизнесмены в нелепых ситуациях, а наши собственные воспоминания о тех же ситуациях, когда в них попадали мы, кем бы мы ни были, вот только развертываются эти ситуации в, казалось бы, совершенно не предназначенном для этого мире строгих костюмов, атташе-кейсов и дорогих ресторанов (брехтовское “очуждение”).
Рассказы Сутера потому и находят отклик у русского читателя, что все его сюжеты узнаваемы. Кроме того, автор напоминает читателям (и литераторам), что нельзя слишком серьезно воспринимать правила того мира, в котором живешь. Чувство юмора терять никогда нельзя, и только в этом случае wird alles, was so grob und wichtig erscheint, einmal nichtig und klein, как пел в семидесятые годы популярный немецкий бард Удо Юргенс.
И наконец, эти рассказы Мартина Сутера, наследника многовековой швейцарской традиции, могут послужить (я надеюсь) к осознанию “новыми русскими” необходимости не только перенимать профессиональный опыт западных коллег, но и сохранять в себе чувство юмора, без которого справиться с теми же, привычными всем нам житейскими ситуациями, часто бывает невозможно.
И последнее. Швейцарцы по отношению к немцам бывшего рейха (Германия, Австрия) — южане. У них свой темперамент, свои обычаи и свой неповторимый язык. Передать этот колорит на другом языке очень сложно. Поэтому если читатель найдет в моих переводах “одессизмы” или неологизмы, то это — лишь ultima ratio переводчика, желавшего по возможности более адекватно передать стиль автора.
Кюдерли и его телефон
Вилли Кюдерли не из тех, на кого, когда он входит, сразу устремляются все взоры. Скорее наоборот: Вилли Кюдерли может войти, пробыть тут какое-то время и выйти, и никто этого даже не заметит. И так было всегда. В школе Кюдерли мог тянуть руку сколько угодно — учителя его не замечали. Многие одноклассники дорого бы дали за такое умение быть незаметным, а его оно мучило: уроки-то он всегда учил на совесть.
При этом внешность у Кюдерли вполне нормальная, без изъянов. Нельзя сказать, чтобы он был слишком худой или слишком мал ростом. Просто он почему-то всегда бывает незаметен до невидимости.
Если Кюдерли входит в раскачивающуюся дверь вслед за кем-то, то обычно получает по носу, потому что шедший впереди его не заметил. Явившись на совещание первым, он всегда слышит от второго: “Смотри-ка, еще никого нет”. И, сколько бы раз он ни называл свою фамилию (не какую-нибудь расхожую, а — Кю-дер-ли!), к нему всякий раз обращаются: “Герр… э-э?”
Карьере это, конечно, не способствует. Сколько раз его обгоняли люди, меньше знающие, меньше умеющие и менее опытные только потому, что для начальства они видимы.
Кюдерли пытался с этим бороться — бабочка вместо галстука, диссертация, подтяжки, как у Ларри Кинга, супермодные очки, прическа, трубка, “бьюик” 1952 года, коллекция редких вин, любовница-негритянка, — однако аксессуары всякий раз перевешивали, и личность Кюдерли терялась за ними еще более.
Лишь мобильник принес ему некоторое облегчение.
Некоторое время Кюдерли сомневался, стоит ли ему покупать его. С одной стороны, он знал, что в кругу высшего менеджмента мобильный телефон служит хоть и не обязательным, но желательным символом статуса. С другой же — ему было ясно, что один мобильник человека еще менеджером не делает.
Кюдерли понимал также, что для приверженцев свободы личности мобильный телефон означает жалкую зависимость от окружающей среды, способной в любой момент предъявить индивиду свои требования. Так сказать, клеймо, сразу выдающее раба, а не хозяина.
Однако для Кюдерли эти социополитические недостатки мобильного телефона с лихвой окупались его достоинствами как средства общения. Не с теми, кому или кто звонит, а с теми, кто при этом присутствует.
И Кюдерли очень скоро убедился, что ту скромную известность, которую он приобрел в узком кругу сотрудников своего отдела, с помощью мобильника можно распространить на весь мир божий. Вот, например, он едет в битком набитой электричке (купив мобильник, он стал делать это регулярно). Сосед напротив положил ногу на ногу, как будто его, Кюдерли, здесь и не сидело, а другой кладет свой чемодан буквально ему на голову, — и тут раздается повелительный писк мобильника. Он достает его из кармана, и все кругом замирают.
“Кюдерли слушает”, — говорит он в трубку громко и отчетливо, сразу избавляясь от своей анонимности в этой жалкой толпе. И, прежде чем соседи успеют обменяться усмешками и навсегда забудут о Кюдерли, он проговорит в телефон несколько весомых фраз, чтобы доказать: перед вами человек не простой, его слово кое-что значит. Он называет в трубку несколько имен, чтобы соседи поняли: под неброской внешностью этого человека кроется ого-го. И несколько цифр, означающих, что не всегда побеждает тот, кто ездит на автомобиле, а не на электричке.
Если вам не жалко, позвоните Кюдерли на мобильник.
Герр Хунольд, менеджер и отец семейства
Герр Хунольд умеет отдыхать, полностью отдавая себя семье. Обычно это происходит в конце июля. Бизнес бизнесом, но его отпуск — это святое. Пусть не четыре недели, как у Линды с детьми, но все-таки целых десять дней. Главное не количество, а качество. А насчет качества все знают: Хунольд — это гарантия.
Он приезжает к ним где-то на вторую неделю, благополучно избавляя себя от всей этой суеты с переездом, обживанием и акклиматизацией. К тому времени интенсивность солнечных лучей падает до каких-нибудь десяти единиц в терминологии лосьонов для загара, а Аннина (7 лет) и Терри (9) уже знают, где дают самую вкусную пиццу и как на местном языке называется “Большое сливочное с орешками”. Линда уже достаточно загорела для своих новых летних туалетов и движется с небрежностью матери двоих детей, успевшей за десять дней привыкнуть к ультрафиолету, медузам, жаре и детским пререканиям на каждом шагу. Теперь семья готова к приему герра Хунольда, и он приезжает.
Первый вечер он дарит Линде. Отправив детей спать, она может всецело рассчитывать на его внимание. Теперь она наконец может рассказать ему то, что у нее накопилось, пока он так напряженно работал (что-что, а свою функцию кормильца он всегда выполнял на совесть). Теперь ему ничто не мешает выслушать все эти мелкие радости и горести Линды — матери двоих детей, жены заместителя президента швейцарского филиала крупнейшего международного концерна. И если рассказ закончится не слишком поздно, а его добрые советы по поводу семейного бюджета или воспитания детей не вызовут непонимания с ее стороны, то потом их общение может и перейти за чисто духовные рамки.
Следующий день герр Хунольд проводит только с семьей. Начинается этот день с семейного завтрака. Все сидят за столом, все рады друг другу.
— Аннина, а ты знаешь, как пишется “медуза”? А ты, Терри, помнишь, как называется эта страна, где мы отдыхаем, и какая у нее столица?
Дети, они ведь так и тянутся к знаниям.
В этот день они на пляж не ходят. Причина этому — педагогика: герр Хунольд знает, что такое воспитание, и такая непопулярная мера призвана укрепить его авторитет и напомнить детям, что надо слушаться старших. Линда, конечно, тоже воспитывает их все время, но разве может мать целиком заменить детям отца? Пусть они лучше проживут один день без пляжа, зато семейные связи укрепятся. Качественно. Пусть они лучше узнают своего отца, который ради них готов бросить все свои дела.
Хунольд очень ответственно относится к воспитанию детей. Он старается понять, какие они, эти маленькие человечки, которых он кормит и воспитывает и для которых он наверняка образец или полубог, если не больше. Что именно из его черт, привычек, качеств и способностей проявится в них? Как ему обнаружить эти черты и развить их?
Он пытается учить детей начаткам местного языка, ведь дети, как известно, легко усваивают языки. Убеждает, что ненавидимая ими рыба на самом деле очень вкусная вещь, тем более что в ней есть фосфор и магний, которые полезны детям. Подробно рассказывает, в чем заключается его работа как заместителя президента, потому что в школе спрашивают, кто их папа и что хорошего он делает для людей с восьми до восьми?
Укладываясь спать в конце этого очень важного дня, маленькая Аннина спрашивает маму:
— А сколько раз мне надо будет лечь в кроватку, чтобы папа уехал?
— Восемь раз, — машинально отвечает Линда.
Жертвы дефолта
— А здесь, у скилифта, и не скажешь, что у нас дефолт.
— Да. Все те же толпы.
— Мы раньше заказывали вертолет.
— Мы тоже. И никаких тебе толп.
— А теперь приходится толкаться.
— Вообще, если кто действительно пострадал, так это мы. И деньги есть, а мы должны прибедняться.
— Да им только покажи, что у тебя есть деньги, так тебя сразу возненавидят. Особенно тут, на курорте, где полным-полно русских.
— Закажешь что-нибудь у стюардессы, не спросив о цене, значит, нажился на дефолте.
— Моя Жаклин вынуждена носить позапрошлогодние украшения. Прошлогодние, как она говорит, теперь слишком шикарны.
— Моя Габи тоже.
— Сначала, конечно, пришлось втолковать ей кое-что, но теперь, по-моему, ей это даже доставляет удовольствие.
— А-а, я ее понимаю: роскошь навыворот. У меня тоже бывает такое настроение: ты можешь себе позволить отказаться от чего-то.
— А поскольку другие поступают точно так же, то и ты не выглядишь нищим.
— Скорее наоборот.
— Главное — не переборщить. А Биндер взял и поехал в Берн вторым классом.
— Ну, Биндер и раньше любил повыпендриваться.
— С другой стороны, во время дефолта банкиры должны особенно тщательно следить за своим имиджем.
— Тогда тем более зачем ездить вторым классом, да еще в Берн?
— Погоди-ка: там, впереди, это не Вульфли?
— Вон тот толстяк в черной куртке?
— Да, с сезонной путевкой на рукаве.
— Тогда это точно он. Хвастаться сезонной путевкой в такое время может только Вульфли.
— Уволил пятьдесят шесть сотрудников, а путевку себе покупает на целый сезон.
— Я уже второй год как покупаю только на две недели.
— Мы в этом году вообще купили абонемент. То есть ты платишь, только когда действительно выходишь на лыжах. А когда, например, просто Новый год отмечаешь, то за лыжню ничего не платишь.
— Так они много не заработают, кто ж на Новый год на лыжах-то устоит.
— Тут ты не прав. Сейчас у людей нет денег бегать по магазинам и отмечать Новый год на полную катушку, так что первого января они встанут рано.
— Не-е, мы будем отмечать в узком кругу: со своими хоть прибедняться не надо.
— А мы будем у Рухти. Они уже сказали Габи, что стол будет рыбный, но без икры.
— Икра теперь — вещь опасная.
— Да нет, это я к тому, что даже в своем кругу лучше отмечать без излишеств. По крайней мере, если хочешь, чтобы первого числа все увидели тебя на лыжне.
— Тебя на лыжне, а меня у Матти. Если я не явлюсь к нему первого, кое-кто может подумать, что у меня было что отметить на полную катушку.
— Эх, метель бы сюда! И чтобы как раз первого. И на весь день.
— Когда нужна метель, всегда, как назло, бывает солнечно и ясно. Что до меня, то я вообще никуда не пошел бы.
— Так тоже не получится. Если ты не выпьешь с Матти его поганого шампанского, он подумает, что ты пьешь только свой “Рёдерер кристаль”.
— Кстати, у нас его осталось целых двенадцать ящиков, еще с до дефолта, но теперь-то его на стол не выставишь. Ладно, авось не прокиснет.
— Я же говорю, если кто и пострадал от дефолта, так это мы.
Flexible response
— Э-э, Штутцер, — вдруг произнес Бауэр, уже закрыв совещание, — не могли бы вы задержаться на одну минуту?
Вот-те и квак.
Тойшер с Ульманом понимающе переглянулись.
Гфеллер поднял глаза от своего ежедневника.
А что же Штутцер?
О, Штутцер среагировал неплохо, говорили потом Тойшер с Ульманом: он посмотрел на часы. Как будто желая проверить, есть ли у него эта лишняя минута. Или намекая, что больше одной у него и нет. Или: “Вы меня извините, но не могли бы мы поговорить в другой раз?” Как будто не зная, что это на самом деле для него означает.
Гфеллер с ними не согласился, считая, что смотреть на часы в присутствии начальника в любом случае опасно. Вы скорее скомпрометируете себя, вряд ли шеф подумает, что вы действительно дорожите своим временем. Сам бы Гфеллер в ответ на это просто кивнул. Даже рискуя выдать, что догадывается, почему шеф попросил его задержаться. Нет, не раболепно-повинно, а по-деловому: конечно, мол, вы всегда можете на меня рассчитывать. Пара минут у меня найдется. И баста. Так было бы лучше всего, сказал Гфеллер.
Мугли потом вообще не говорил о том, какое впечатление произвела на него эта реакция Штутцера. Он просто радовался, что вызвали не его. Нет, это была даже не радость, это был тихий восторг. Потому что, конечно, по всем законам божеским и человеческим кару небесную заслужил именно Штутцер, а не он. Однако Мугли давно уже не верил в способность шефа быть судьей праведным и привык к регулярным нагоняям почем зря, а потому в этот раз просто обрадовался: громовержец промазал! Ура-а!
Бауэру тоже не понравилось, что в ответ на его слова Штутцер поглядел на часы. Но не потому, что думал в этот раз подловить Штутцера на чем-то. А потому, что этим жестом Штутцер обозначил свою неуместно нейтральную позицию. Видите ли, он не понимает, что его так деликатно задержали лишь для того, чтобы сообщить об увольнении не на глазах у всех! Поглядев на часы, Штутцер подчеркнул тем самым, что не знает и знать не желает об интересах фирмы и коллектива. О, для него увольнение — не обычная, пустая формальность, как ей и следует быть для рядового служащего, а прекрасная возможность демонстративно рухнуть с высоты в грязь, и именно на глазах у всех.
Совещание закончилось. Пока сотрудники расходились, Бауэр краем глаза следил за Штутцером: гляди-ка, он намечает свои дела в ежедневнике на месяц вперед, как будто его никто не собирается увольнять! Бауэр был твердо убежден, что сотрудник, оказавшийся бесполезным для коллектива, должен хотя бы проявить понимание и принять свое увольнение с честью и раскаянием. Но Штутцер, как оказалось, не способен даже на это. Штутцер из тех, кто может испоганить любое дело. И уж он-то ничего не сделает, чтобы облегчить ему, Бауэру, его и без того трудную задачу. Он будет молча взирать на него на самом что ни на есть голубом глазу и с наслаждением следить, как он, Бауэр, путается в словах. Он будет нарочно глядеть на него, как самец косули на новую сенокосилку, — беспомощно, беззащитно и безвинно.
Тойшер, Ульман и Гфеллер тихо, но с достоинством вышли из кабинета. Лишь Мугли не мог скрыть своего восторга. Уже выйдя, он вновь просунул голову в дверь и подмигнул Бауэру.
Если его уволить, то он небось не будет так веселиться, подумал Бауэр.
И, неожиданно для себя передумав, заговорил со Штутцером о планах фирмы на будущий месяц.
Human-resource Management
Первая встреча была назначена в баре “Тиффани”. Устроил ее хороший знакомый, Эдвард К. Семпер, шеф одного вполне надежного бюро по трудоустройству. “Тиффани”, — сказал он, — самое лучшее место для неофициальных переговоров. И атмосфера неплохая, и знакомых вы там наверняка не встретите”.
Войдя, Вундерли оказался в достаточно нетрадиционном баре, полном висячих ламп, как в настоящем “Тиффани”, и седеющих длинноволосых мужчин с “роллексами” на руках, тоже очень похожими на настоящие.
Ему нужно было встретиться с человеком, которого он знал только по фотографии и по стандартному описанию. Это должен был быть блондин лет сорока пяти, бритый, респектабельной наружности и без всяких нетрадиционных ориентаций, что для Вундерли было очень важно, потому что сам Вундерли был более чем традиционен, по крайней мере в этом отношении.
Он с трудом идентифицировал людей по их фотографиям и потому немного волновался. Но волноваться не стоило: едва он сел за стол, в бар вошел высокий симпатичный блондин лет сорока с небольшим и направился прямо к нему.
— Надеюсь, я не слишком опоздал, герр Вундерли?
— Значит, вы и есть герр Вайнман, — облегченно вздохнул Вундерли, привставая со своего кресла.
Вот он, тот человек, который так блестяще наладил сбыт в “Хубаге”, упорядочил ассортимент товаров в “Сибко” и полностью реорганизовал сервис и рекламу в знаменитой фирме “Шойфеле и Штуц”.
Они быстро нашли общий язык. Выяснилось, что Вайнман трижды принимал участие в лыжном марафоне в Энгадине, а Вундерли каждый год ездит на автосалон в Женеву. Обмен такими подробностями личной жизни с небольшой толикой юмора впридачу — отличная увертюра к деловым переговорам.
Доводы Вайнмана, почему он теперь считает возможным — впрочем, это так или иначе будет зависеть от обстоятельств — уйти из “Шойфеле и Штуц” (а это непростая тема, потому что прежде всего в сотрудниках ценится верность фирме), также показались Вундерли убедительными: сервис и реклама там уже давно налажены, и у него больше нет поля для дальнейшей самореализации. Выше завотделом ему там вряд ли дадут подняться, а он способен на большее. Вундерли согласился с этим и сообщил, что готов предложить ему это большее.
Оба, хотя было раннее утро, решили отбросить официоз и выпили по пиву. Потом добавили еще кое-что.
Некоторая неловкость возникла, лишь когда Вайнман проговорил свои требования насчет должности и оклада.
Вайнман непременно хотел стать человеком номер два после Вундерли. Ни на какую должность ниже рангом он соглашаться не собирался.
Вундерли, собственно, не имел бы ничего против, если бы у него не было уже такого человека номер два: Боденмана.
Боденман работает у него уже шестнадцать лет и считает себя будущим преемником Вундерли на посту шефа (об этом они с ним уже пару раз говорили). Он хороший специалист и неплохой человек, хотя и несколько консервативный, зато вполне предсказуемый. Вундерли давно решил после себя передать руководство ему. Поэтому Вайнману, при всей взаимной симпатии, он может предложить лишь ранг номера третьего.
— Ну что ж, я во всяком случае рад был познакомиться, — ответил на это Вайнман, привставая со своего кресла.
Однако Вундерли не собирался сдаваться так просто.
— А если мы с вами договоримся неофициально?
— Это как? — спросил Вайнман.
— Ну, допустим, мы назначим вас на должность номера третьего, и оклад у вас будет — официально! — меньше, чем у Боденмана. Но на самом деле вы будете номером вторым, а разницу мы вам додадим через премии.
— То, зачем я вам нужен, можно делать только в условиях абсолютной ясности отношений.
Тут он прав, подумал Вундерли. И через некоторое время сказал:
— Хорошо, я переговорю с Боденманом.
На следующее утро в кабинет к Вундерли первым вошел Боденман:
— Ну как, он — наш?
Human-resource Management II
Вообще-то, реорганизовать маркетинг и оптовую сеть, зачем Вундерли и поехал переманивать Вайнмана, была идея Боденмана. Да и кадры, честно говоря, давно пора бы обновить. Боденман сам звонил Эдвину К. Семперу, хорошему знакомому, прося найти подходящую кандидатуру. И именно Боденман, получив ответ, решил — это тот человек, который нам нужен. Тем более что Вайнман как специалист был и так хорошо известен в нужных кругах.
Понятно, что Боденману, человеку номер два после Вундерли и его старому другу, не терпелось узнать, как прошли переговоры между его шефом и этим Вайнманом.
— Ну, во всяком случае, он нам не отказал, — сообщил Вундерли, усаживаясь в свое директорское кресло.
— Это уже хорошо, — просиял Боденман, — ты молодец! Рассказывай дальше.
Номер один и номер два были друг с другом на ты уже лет пять.
— Да что тут рассказывать. Он действительно профи, в этом я убедился.
— А о конкретных вещах вы договорились?
— Конкретные вещи мы обговорим через три дня, у нас уже назначена встреча.
Боденман не мог прийти в себя от изумления. Переманить такого зубра, как Вайнман, у “Шойфеле и Штуц” — да об этом станет трубить вся бизнес-пресса!
На всякий случай он осторожно спросил:
— Он согласился на то, что мы ему предложили?
Вот оно. Тут либо отступать, либо полный вперед.
— М-м, я бы сказал, этот человек знает себе цену.
— Что ж, это правильно. Но ведь и у нас есть резервы. Чего же он хочет?
“Да что ж ты сам прямо-таки нарываешься на откровенность”, — подумал Вундерли, а вслух сказал:
— Естественно, денег.
— Слишком много, или мы можем осилить?
Вундерли еще раз подумал: “Вот тут можно и обойти этот неприятный момент”. И ответил:
— Можем осилить.
— И сколько же он просит?
— На сорок процентов больше.
— На сорок процентов? — Боденман сосчитал в уме. — Так он же будет получать больше меня!
Нет, отвертеться не удастся. Хотя можно попробовать. Скорей, скорей, пока не ушли драгоценные секунды:
— В том-то и вся загвоздка.
На следующей встрече Вундерли с Вайнманом, опять в баре “Тиффани”, они договорились. Оба принесли по черновику контракта, оставалось только согласовать пункты. По большинству из них разногласий не было: отпуск, служебная машина, квартира. Только по деньгам наметилось небольшое расхождение, но и его быстро уладили: разницу додадут премиями.
Под конец Вундерли угостил Вайнмана рюмочкой ликера, и они условились встретиться через несколько дней у Эдвина К. Семпера, чтобы подписать контракт.
Прощаясь, Вайнман спросил:
— И как воспринял все это Боденман?
— О-о, вполне конструктивно, — ответил Вундерли.
В кабинете его уже ждал Боденман.
— Ну как?
— Заметано, — усмехнулся Вундерли.
Боденман прочувствованно пожал ему руку:
— Поздравляю! А как насчет денег?
— Ну, я в какой-то мере пошел ему навстречу.
Услышав, во что им обошелся новый специалист (щадя его, Вундерли несколько занизил цифру), Боденман несколько увял. Разница в окладе между ним и этим Вайнманом была слишком уж мала. Хотя, утешил он себя, при следующем распределении премий это дело можно будет подрегулировать.
Вундерли был очень доволен. Правда, его не покидало ощущение, что Боденман так и не осознал всех перемен, происшедших в их табели о рангах. Нет, Боденман все-таки слишком консервативен, раз так упорно не желает замечать очевидного.
Чтобы ликвидировать это недоразумение, Вундерли в положенный законом срок лично дал сообщение в бизнес-прессу.
Пару дней спустя Боденман прочел в газете: “Бывший менеджер у “Шойфеле и Штуц” Вайнман — теперь новый номер два в фирме Вундерли”.
Эллиг и рекламный клип
“Торгуясь с одним рекламщиком, всегда хвали другого, тогда один из них рано или поздно подаст тебе хорошую идею” — девиз Эллига. И он таки оказался прав, доказательством чему на этот раз стала студия “M!M!G!&!”, с которой они экспериментировали уже давно. Режиссер Гвердер, который “G” в “M!M!G!&!”, и его ребята нашли рекламный сюжет, гениальный в своей простоте.
— Людей уже тошнит от шикарных интерьеров, комиков и девок под душем, — заявил Гвердер. — Им нужна правда жизни.
И он изложил сценарий.
На экране — маркетинг-директор. В руках у него флакон “Cool Formula”, нового геля для волос и тела. Текст примерно следующий:
— Я — маркетинг-директор фирмы, производящей гель “Cool Formula”. Моя прямая обязанность — раскрыть вам секреты этого геля.
Дальше идет перечисление свойств и достоинств нового геля, а в конце — фраза:
— “Cool Formula”. Порадуйте себя и нас.
Эллиг купил бы этот сюжет не раздумывая, если бы не одна маленькая загвоздка: он сам и был этим маркетинг-директором. Если заказ подпишет он сам, это может быть не так понято.
И он решил организовать презентацию новой рекламы для высшего руководства. На гели и лосьоны они всегда найдут время, надеясь увидеть очередных девок под душем.
И Гвердер их не разочаровал. Целых восемнадцать минут он крутил им клипы конкурентов с голыми девками, разоблачая их искусственность и лживость. Потом разъяснил свою мысль о правде жизни и показал сюжет с маркетинг-директором.
Правда, в черновом варианте. От белового он отличался лишь тем, что в роли маркетинг-директора сняли безработного актера. Эллиг сниматься отказался, чтобы не подумали, что свое решение он принял еще до презентации.
Актер очень убедительно сыграл маркетинг-директора, чуть-чуть неловкого, но тем не менее готового добросовестно выполнить свои обязанности, даже если для этого надо встать перед камерой. Руководство постановило: пустить в пробный показ.
Публика приняла клип хорошо. По всем параметрам — рейтинг, зрительские симпатии, убедительность, запоминаемость — даже этот черновой вариант получил очень высокие результаты (70 процентов и выше). И руководство дало добро на беловой.
Для Эллига настал его звездный час. В юности он играл в любительских спектаклях, умел держать внимание зала во время своих докладов и чувствовал, что обладает своего рода аурой. К концу съемок он был вполне доволен собой, а когда ему показали готовый клип, то даже пришел в восторг.
Показ обернулся полным провалом. В его исполнении фраза “порадуйте себя и нас” абсолютно не воспринималась. Особенно женщинами.
Эллига вызвали наверх.
— Если так хорошо прошел черновой вариант, то почему бы не запустить его обратно? — спросил генеральный директор.
— Все дело в правде жизни, — объяснил Эллиг. — Маркетинг-директор в клипе должен быть настоящий.
Когда Эллиг вышел, шеф по кадрам спросил:
— Объясните мне кто-нибудь, что такого делает у нас маркетинг-директор, чего не сумел бы безработный актер?