Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 2001
С директором издательства Ольгертом Марковичем Либкиным беседует Светлана Силакова
Светлана Силакова. Для начала позвольте поздравить вас с тем, что издательство “Текст” было удостоено российско-французской премии за 1999— 2000 год, учрежденной посольством Франции в Москве и редакцией “Иностранной литературы”.
Ольгерт Либкин. Строго говоря, нам дали не премию, а почетный диплом программы “Пушкин” — такую бумагу, которую можно повесить на стенку. Бумага эта выдается каждый год какому-нибудь российскому издательству, печатающему современных французских авторов. А подобных издательств очень мало: во-первых, из-за жесточайшего крена книжного мира в сторону англоязычной литературы, во-вторых, из-за засилья, как говорится, “палп-фикшн”, макулатуры. У “Текста” англоязычная литература занимает разумное место, а макулатуру мы не издаем a priori, и даже выпуская детективы или научную фантастику, все-таки держали высоко эту самую планочку… Итак, то, что мы делаем применительно к французской литературе, настолько самоочевидно, что просто не могло пройти мимо внимания и вашего журнала, и французского посольства. Тем не менее, получить диплом очень приятно, потому что, как я знаю, наша кандидатура уже обсуждалась, и не раз…
С. С. Это как с Нобелевскими премиями?
О. Л. Примерно. Что Гюнтер Грасс получит Нобелевскую, ясно, а что получит польская поэтесса, очень не ясно. Вот мы — как Гюнтер Грасс, очевидно, нам рано или поздно должны были что-то дать.
Но я шучу, конечно. На самом деле очень приятно, поскольку… все мы тщеславны…
С. С. А как вы оцениваете программу “Пушкин” как таковую?
О. Л. В целом хорошо, потому что это программа. У других стран — а мы работаем не только с Францией, но и с другими европейскими государствами — такая деятельность носит несколько хаотический характер. Нет системы. У французов же — правительственная программа, идущая уже долго, и мы, издательство “Текст”, участвуем в ней чуть ли не с самого начала. Ее существование, то обстоятельство, что в посольстве ее опекает специальный человек, — само по себе положительный фактор.
С. С. Но следует ли пропагандировать национальную культуру на государственном уровне и на государственные деньги? Не вредно ли это для культуры?
О. Л. Культуре вообще-то трудно навредить. Правда, государство может навязывать свои конкретные вкусы, но тут многое зависит от людей. Вы знаете, что во Франции пост министра культуры традиционно и занимают выдающиеся деятели культуры, например, Андре Мальро. Не представляю себе, чтобы в СССР человек уровня Мальро — скажем, Паустовский — занимал такой пост. По делам “Пушкина” я общался с отделом культуры МИД Франции; там работают интеллигентные люди, а некоторые из них, кстати, сами писатели. В общем, духовный уровень людей, осуществляющих программу на практике, достаточно высок — и потому, хотя отдельные огрехи возможны, тотальную ошибку совершить очень трудно.
Я считаю, что государство просто обязано вмешиваться в дело поддержки своей национальной литературы. И не столько ради ее продвижения за рубежом, сколько, как это ни печально, для ее популяризации внутри страны, на родине. Во многих государствах есть для этого программы самого разного толка. Мы же плетемся в самом хвосте, уповая на то, что мы — самая читающая страна в мире, но на деле мы: а) не самая читающая; б) читающая, по большей части, не совсем то и совсем не то.
Конечно, власти не должны командовать, что издавать, а что нет… Есть другие способы. Скажем, британская программа под названием, если мне память не изменяет, “Пять минут перед сном”. Просто говорят по “Би-би-си” — телеканалу или радио: “Посмотрели? Послушали? А теперь ложитесь, включите торшер и почитайте несколько минут, пожалуйста”. Забавно, но капля камень долбит.
Или возьмем неделю нидерландской книги в Нидерландах. Раз в год одному из самых лучших, на их взгляд, писателей страны специально заказывается книга. Затем она к определенной дате издается за счет государства, продается, раздается… Получается, что одна неделя в году посвящена одному автору. Во-первых, пробуждается интерес к литературе. Во-вторых, это же интрига! Оскар, так сказать. Все Нидерланды гадают, какого писателя выберут и что он напишет. На работу ему дается год — обычно речь идет о небольшой повести. Мы, кстати, некоторые из этих произведений издавали, поскольку авторы действительно хорошие и стараются, чтобы вещь вышла по-настоящему значимая. Вздымается волна общенационального интереса к данному автору, и вообще… раз в год люди вспоминают, что существует книга и что существует нидерландская литература.
С. С. А у нас что-то подобное возможно? Мы — журналисты, издатели — можем завтра пойти и сделать что-то в этом направлении?
О. Л. Знаете, мы — нет. Мы просто можем делать свое дело — другого способа я для себя не вижу. Еще могу время от времени ходить к разным начальникам и печальным голосом говорить: “За границей это есть, а у нас — нет…” И слышать в ответ: “Это потому, что у них есть деньги”. Когда Швыдской был замминистра культуры при Сидорове, — а по деловым вопросам все шли почему-то именно к Швыдкому, — у него на двери кабинета висела замечательная записка: “Денег нет”.
С. С. Как бы то ни было, достойные внимания книги пишутся и выпускаются — с государственной поддержкой или без — фактически во всех странах мира. И некоторые из них переводятся на другие языки, чтобы, может быть, стать неотъемлемой частью чужой культуры. Огромная роль тут принадлежит издателям. Как вы вообще отбираете книги?
О. Л. Мы — маленькое издательство и делаем гораздо меньше, чем хотелось бы. Столько, сколько можем — книг пятьдесят-шестьдесят в год. Но и не очень рвемся к наращиванию производительности — тогда придется менять образ жизни, статус, как сейчас принято говорить… Наш калибр — нечто между малым и средним издательством — нас вполне устраивает.
Выбор стран в известной мере случаен. Хорошая литература, как вы сами сказали, есть почти повсеместно. Все упирается в людей, которые работают с тобой рядом. Если рядом окажутся хорошие переводчики с норвежского, ты будешь издавать литературу этой страны.
С. С. Но далеко не все можно перевести — есть вещи, которые держатся на ткани своего языка, на особых аспектах национального самосознания. И не все, что можно перевести, можно издать, если опасаешься разориться. Читательский спрос — вещь тонкая.
О. Л. Да нет, все можно перевести и все можно издать, если вещь не дутая — а дутых очень много. Всегда можно найти равноценный русский вариант. С нами работают хорошие переводчики — кстати, круг “Иностранной литературы” и круг издательства “Текст” пересекаются, ведь мы с вами работаем в высшей лиге, на верхнем этаже…
Повторюсь: отбор книг происходит по чисто вкусовым принципам. Нравится нам, нравится переводчику — а если это малораспространенный язык, которого сотрудники нашего издательства не знают, переводчику приходится верить на слово, но, как правило, все кончается хорошо… Надо еще учесть, что такая оперативность, как публикация перевода одновременно с появлением оригинала, нам не по плечу. Но тут есть и хорошая сторона — если мы берем, скажем, шведскую книгу, выпущенную два, три, четыре года назад (для нас это новая), мы уже можем составить о ней предварительное впечатление по английской, французской и прочим версиям. Это облегчает распознавание качественных текстов на труднодоступных языках. Разумеется, мы не позволяем себе такой вольности, как переводить норвежскую книгу с немецкого языка, что практикуется сплошь и рядом. Так было с Кнутом Гамсуном в советских изданиях 30-х годов. “Текст” сейчас издает те же самые романы, но в переводе с норвежского, и знаете ли, ничего общего с теми былыми изданиями…
Словом, все решает личный вкус. Усредненный вкус издательства “Текст” и близкого ему круга переводчиков, консультантов, экспертов. Штат издательства невелик, вкусовые пристрастия у всех примерно однотипные, а судить о них можно по тем книгам, которые у нас выходят. Скажем, мы не рьяные поклонники очень крутого авангарда или постмодернизма. Для меня и моих коллег это странная, мертвая литература, хотя есть люди, которые восхищаются ею совершенно искренне. Я очень живо представляю, как даже современный читатель прольет слезу над Диккенсом, но над постмодерном…
С. С. А бывает обидно, если какую-нибудь книжку не оценили?
О. Л. Бывает. Регулярно. Я сразу должен сказать: мне очень приятно видеть отзывы в прессе — даже ругательные, — лишь бы книгу заметили. Но случается и так: пресса обильно хвалит, друзья из интеллектуальных магазинов вроде “Графомана” говорят: “Какая замечательная книга”, а у меня две трети тиража остаются нераспроданными… Знаете, была такая история с французским математиком, маркизом де Лопиталем. Он доказывал на заседании Французской академии одну теорему и никак не мог вспомнить доказательство. Отчаявшись, он заявил: “Но я даю вам честное слово дворянина, что это так”. Для математика очень забавно. Так вот, и я мог бы дать честное слово издателя, что книга хорошая, — но читатель вряд ли мне поверит. Вот мы издали книгу замечательного французского писателя Паскаля Киньяра “Записки на табличках Апронении Авиции”. Стилизация под дневники знатной римской патрицианки. Четвертый век, мир вокруг рушится, а героиня живет своей жизнью. Я считаю эту вещь совершенно гениальной, пресса была отличная, но… Правда, думаю, что те две тысячи человек, которым была нужна эта книга, ее купили. В общем, “узок их круг, страшно далеки они от народа”, как было сказано про декабристов. Это и есть круг интеллигенции, на которую мы работаем. Не буду расшифровывать слово “интеллигенция” — сам не знаю, что оно означает. На английский оно не переводится, а транслитерируется: “intelligentsia”. Этот круг оказался уже, чем мы предполагали: от него отпали люди, покупавшие книги из соображений престижа. У них появились развлекательные передачи по телевизору, еще что-то, а также возможность читать Чейза и Маринину… Вот, кстати, странная сторона цензуры. Государственное регулирование отсекало не только высший, но и низший слой рукописей, оставляя в основном середняк, а теперь нижний слой пошел косяком, и часть читателей на него набрасывается, тем более что эта жвачка иногда мастеровито сделана.
Впрочем, и во всем мире читают меньше, чем это кажется. Я недавно смотрел статистику: немцы подсчитали, что только десять процентов взрослого населения Германии вообще читают книги.
С. С. Вернемся в наши палестины и поговорим о богатой истории вашего издательства…
О. Л. “Текст” — самое старое частное издательство в России. Нас зарегистрировали в 1988 году, причем сделал это лично господин Лужков, в то время он был зампредом Моссовета и одновременно вел кооперативное движение. А мы, конечно же, были ко-о-ператив…
С. С. Наверное, вы могли бы дать много советов людям, которые намереваются заняться издательским делом?
О. Л. Да что я могу посоветовать! Мы воспитаны в другое время. Мы работали в издательствах, я лично — в “Науке”, много лет “прожил” в журнале “Химия и жизнь”, Виталий Бабенко — в “Вокруг света”. В последние годы застоя мы долго пытались сделать свой журнал и накопили богатый опыт, пробивая его через какие-то нелепые партийные и академические инстанции. Изначально сформировался такой странный консорциум — редакторы, художники, полиграфисты и, с другой стороны, писатели. Мы умели делать все — но не имели права. И когда появилась возможность создать издательство, мы были уже готовы. К сожалению, мы неправильно рассчитали свои силы, мы были слишком голубоглазыми интеллигентами… и не заметили, что рынок уходит от нас. А другие издатели — те, кто пришел от торговли мороженым, — не знали, что такое корректура. Приходили в типографию: “Вот бумага, напечатайте нам книгу”. Их спрашивали: “А форзац?” Они: “А что это?” Но они быстро освоились.
А вообще, как в каждом деле, нужны удача и профессионализм. Удача во многом зависит от шефа.
С. С. Тут, видимо, требуется “нюх” — чувствительность к модным веяниям. Для американцев очень характерен следующий подход: как только в некой стране начинаются крупномасштабные исторические события, издатели тут же обнаруживают ее на карте и начинают гнать книги…
О. Л. О да! В 1991— 1992 годах это была Россия. Я как раз впервые попал в Штаты. На меня смотрели во все глаза, спрашивали: “Правда ли, что по Москве ходят медведи и мафиози, и нет ли у вас с собой, под мышкой, какого-нибудь романа об этом, чтобы его немедленно перевести?” Через два года интерес упал почти до нуля.
Мы в “Тексте” вначале печатали то, что вытаскивалось из загашников, — Аксенова, Искандера, Войновича, Стругацких. Кстати, первыми выпустили “Верного Руслана” Владимова. Эти книги вызывали интерес и за границей, но поток этот быстро иссяк, а к тому, что за ним последовало, на Западе уже не проявили интереса…
С. С. Ну почему же, Пелевина они переводят — а ведь его карьера началась именно с “Текста”.
О. Л. Да, мы издали его первые две книги.
С. С. Вообще-то, о проблеме моды на страны я заговорила не просто так. Опишите, пожалуйста, географическую карту от издательства “Текст”. Какие страны и языки на ней представлены?
О. Л. Наша географическая карта выглядит так: англоязычные страны, Франция, вся Северная Европа и что-то из Восточной. Плюс Германия, Австрия, Швейцария — как немецко-, так и франкоязычная. Немножко Италия. Прибавляется Израиль. С интересом смотрю на Канаду, и английскую, и французскую.
С. С. Африку присоединить не хотите?
О. Л. Не хватает сил.
С. С. А Латинскую Америку?
О. Л. Хотелось бы, но тоже не хватает сил. Вообще испано- и португалоязычной литературой не занимаемся просто потому, что мало нас тут, не хватает пороха.
С. С. Расскажите, как строится ваш издательский план.
О. Л. Зарубежная литература — процентов семьдесят. Мы начинали как издательство, ориентированное на литературу фантастического плана, если относить к ней Кафку и Булгакова, немецких романтиков, Готорна — короче, все, что не есть реализм. Тут надо еще учесть влияние первоначального состава редакции: среди наших соучредителей были братья Стругацкие и Кир Булычев. Причем они действительно работали в команде, насколько им позволяли обстоятельства, и давали советы по отбору книг. Была серия “Альфа-фантастика”, объединявшая отечественных авторов. Но мы ее прикрыли, потому что народ неуклонно требовал Гаррисона…
С. С. А потом прошло пять лет, и начался бум отечественной фантастики, которую выпускали уже другие…
О. Л. Да и я подумываю, не взяться ли снова. Итак, зарубежной литературой мы занимались с самого начала, сделали первые легальные издания “1984” Оруэлла, “Замка” Кафки, “Шошин” Зингера.
Что же касается отечественной словесности, оказалось, что слой русской добротной литературы, в котором мы в основном вертелись, очень тонок. И это не в обиду России. В этой стране, занимающей одну шестую часть суши, живет одна сороковая часть от населения мира. Естественно предположить, что в прочем мире литературы суммарно гораздо больше. И выяснилось, что многие из наших новых открытий — пройденный этап. И тогда мы на время покинули поле отечественной литературы, и в издательстве “Текст” стало девяносто процентов переводной. Это не хорошо и не плохо. Это факт.
С. С. Но в последнее время вы вновь повернулись лицом к России. Взять хотя бы серию современной прозы “Открытая книга”, где Конецкий, Королев… Вы ею довольны?
О. Л. На сегодняшний момент — не очень, она несколько эклектична. Но я отношусь к этому спокойно: понимаете, я никогда в жизни не полагал, что надо издавать моносерии, бьющие в одну точку, — только про необычную любовь или только фантастику.
С. С. Затрону одно совершенно особое ваше начинание. В рамках программы фонда Сороса “Горячие точки” вы издаете серию “Крик”…
О. Л. Да, если бы не Сорос, никакой серии не было бы. Мы осилили бы только издание дневника Анны Франк — но и с ним в итоге Сорос помог. Кстати, тут интересная история: мы издали этот дневник в полном объеме, поскольку, пока был жив отец Анны Франк, он запрещал публиковать некоторые места, касающиеся ее очень сложных отношений с матерью или каких-то физиологических вещей… И вот теперь…
Итак. Название серии — “Крик” — скорее неофициальное. Просто в оформлении используется фрагмент одноименной картины Мунка. А сама соросовская программа “Горячие точки” — содержание явствует из названия — это попытка проанализировать на конкретных вещах, к чему приводят проявления расовой нетерпимости в широком смысле этого слова. Тут и самое очевидное — холокост или современная ситуация на Северном Кавказе, — и менее явное. Мы пытаемся самые разные точки нащупать. Готовится книга о нацистах и цыганах — самом уничтожаемом народе после евреев. Или об ассирийцах, рассеянном народе, который здесь дорассеял Сталин. Также выходит книга о югославских концлагерях коммунистического периода. Кстати, я хотел бы найти что-то хорошее о современных балканских событиях, но все очень тенденциозно, выдержано либо в просербском, либо в пронатовском духе. Сделать коллаж из разных мнений нельзя — ведь каждый раз надо спрашивать разрешения на публикацию, а Анн Нива вряд ли согласится печататься рядом с Доренко. Мы работаем в строгом соответствии с конвенцией об авторском праве…
Мы издали несколько книг о Кавказе — две по турецко-армянскому геноциду, три, в сотрудничестве с журналом “Дружба народов”, о современных событиях: Эльвиры Горюхиной — “Путешествие учительницы на Кавказ”, Афанасия Мамедова “Хазарский ветер” и Сергея Тютюнника “Обломок Вавилонской башни”. Вообще, с “Дружбой народов” мы хорошо работаем, издаем Василя Быкова — это теперь тоже зарубежная литература.
С. С. И каков резонанс?
О. Л. Пресса эти книги безусловно заметила. Насчет читателя не знаю — теперь не принято писать в издательства… Во всяком случае, это объективно полезное, хотя и не самое веселое дело. Должен же кто-то его делать. Мы живем в странное благодушное время. Когда происходят взрывы на Северном Кавказе, в Москве, мы вздрагиваем. А затем, поскольку большинства из нас это впрямую не касается, вновь живем, как жили. Но есть вещи, о которых напоминать надо. “Текст” совместно со шведами недавно издал и теперь переиздает книгу о холокосте.
С. С. А почему именно со шведами?
О. Л. Думаю, шведы до сих пор испытывают — либо сейчас начали испытывать — чувство вины. Они были нейтральной страной. Они могли сделать то же самое, что Валленберг, в широком масштабе, приютить множество евреев. Они этого не сделали. Даже не все норвежские евреи спаслись — ну, вы знаете, Норвегия же была оккупирована.
Так вот, два милых парня из Упсальского университета, американец и швед, написали книгу о холокосте, которая называется цитатой из книги пророка Иоиля: “Передайте об этом детям вашим”. Предназначена она для детей, а точнее, для родителей и учителей. В Швеции напечатано уже семьсот или восемьсот тысяч экземпляров, причем книга не продается, а раздается. Она переведена на разные языки, и ее зарубежные издания часто финансируют сами шведы. Ну, а в России двадцатитысячным тиражом ее издали мы. Между прочим, поскольку книга изначально ориентирована на Западную Европу, с согласия авторов Илья Альтман из фонда “Холокост” дописал туда о происходившем в России, Белоруссии, Украине… Я считаю эту книгу предметом своей основной гордости: мы что-то сделали чуть лучше, чем в Швеции. Хотя бы с полиграфической точки зрения…
С. С. Не желаете ли вы заняться таким непаханым полем, как современная детская литература зарубежных стран?
О. Л. Прекрасный вопрос. Мы это пробовали. Издали Отфрида Пройслера, Анни Шмидт и Пала Бигла — немца и двух голландских писателей. Все три книги замечательные, но покупали их очень медленно. Почему? Мы решили сделать их хорошо. А оказалось, что сейчас затребована другая детская литература — немножко более примитивная и в текстовом, и, главное, во внешнем, художественном, полиграфическом отношении. Американская мультипликация — вот то, что нужно! Итак, с этим направлением мы погодим…
И потом, скажу честно, очень сложно не-детскому издательству выпускать детскую литературу. Трудно работать с рынком.
Вообще говоря, трагедия современного русского книгоиздания состоит в отсутствии цивилизованного рынка. Хотя бы той несовершенной модели рынка, которая существует во всем мире. У нас старая система книгораспространения (замечательное слово!) рухнула, а новая так никак и не родится, хотя отдельные попытки есть. Есть кое-какие организации, но им интереснее иметь дело с крупными издателями и максимально дешевой продукцией. Соответственно, нет пути, по которому книги “Текста” могут дойти даже не до маленького, а до среднего русского города. До Липецка, условно говоря. Восемьдесят процентов продаются в Москве и Санкт-Петербурге.
Беда России в следующем: наш книготорговец еще не смекнул, что можно заработать деньги на малотиражной литературе. Его западный коллега, проработавший сто пятьдесят лет, понимает: если ты заработал сто тысяч долларов на биографии Моники Левински, не надо пренебрегать еще тысячей, которую принесет тебе интеллектуальный роман. Американцы считают мелкие деньги, сдачу. А наши говорят: “Да ну, да зачем?”
С. С. А у издательства “Текст” никогда не возникало соблазна выпустить что-то чисто коммерческое, извлечь прибыль и профинансировать издание литературы для высоколобых?
О. Л. Собственно, мы так часто и поступаем, просто нужно знать, ниже чего опускаться нельзя. Я считаю, что вышедший у нас полный вариант записных книжек Ильфа — вполне коммерческое издание. Продается достаточно хорошо. Неизвестный роман Бёлля — явление того же порядка. В России коммерческое — не то, что хорошо, и не то, что плохо. В России коммерческое — то, что известно. Если вещь известна, но плоха — она все равно имеет коммерческую ценность.
С. С. Как вы относитесь к популярной нынче идее издавать легкое чтиво для интеллектуалов?
О. Л. Вообще говоря, я считаю, что выехать на программах — легкого чтива, нелегкого чтива — трудно. Или я просто не умею этого делать. Я, может быть, уже закостеневший человек. Я считаю, что можно выехать на книгах, а в какую программу книга входит, уже не так важно. Если вы будете издавать Набокова, он будет продаваться очень хорошо…
С. С. Перейдем к другой теме: как вы оцениваете современное состояние литературного перевода в России?
О. Л. Я люблю работать со стариками — да извинят они меня, ибо некоторые из них считают себя молодыми. По-моему, то, что было наработано лет двадцать-тридцать назад, то и осталось. Среди нынешних тридцатилетних я вижу очень мало людей, способных работать. Они обуреваемы другими заботами: о финансах, о престиже. Если бы я сейчас начинал, возможно, и сам был бы таким же. Но мне проще работать со старшим и средним поколением. Во-первых, я человек хитрый и знаю: у них лучше получится, потому что есть наработки. Во-вторых, для них характерно странное отсутствие меркантильности, а я не могу много платить переводчикам. Каждый раз, заключая договор, я говорю: “Извините, но максимум — это столько-то, больше я не в силах”. И вы знаете, мне при этом так стыдно!
С. С. А кто входит в когорту любимых авторов издательства “Текст”?
О. Л. Да нет у “Текста” любимых авторов! Они есть у отдельных сотрудников издательства. Я предпочел бы говорить об основных направлениях. У нас их на данный момент два.
Одно — это писатели с хорошими, заведомо известными именами, чье творчество по разным причинам известно в России однобоко, неполно. Это уже упомянутые Гамсун и Бёлль, Вудхаус. У них есть вещи, которые либо не переводились на русский, либо выходили в искаженном или сокращенном виде. Будем издавать непереведенного Рильке, Шницлера, Беккета… даже сказать страшно, Гессе, Стриндберга.
Второе направление можно назвать “сливки современной литературы”. “Современной”, конечно, с некоторым запаздыванием. Это книги, которые вышли за последние десять-двадцать лет и стали в своих странах, так сказать, культовыми. Мир их знает очень хорошо, нам же имена авторов ничего не говорят. Выпускать такие книги — для меня задача номер один, самая трудноразрешимая, поскольку в России чрезвычайно сложно ввести в оборот новое имя. Раньше эту информационную функцию в значительной мере выполнял журнал “Иностранная литература”. Но тогда были другие тиражи, журнал выписывали на пять семей, и я сам стоял в очереди, чтобы прочитать “Цену” Артура Миллера.
Теперь такого источника информации нет, и ко всякому новому имени люди относятся крайне настороженно. Продать плохое произведение классика в сто раз легче, чем блестящее произведение современника. А почему? Во всем мире есть… бейте меня палкой по голове, но равноценного русского термина не существует — есть “промоушен” и “паблисити”. Два средства, без которых книга не попадет к читателю. Как я говорю, по-русски это называется “пропихивание” и ”обзвон”. На это нужны деньги. Единственный способ их достать — поднять цену на книгу.
В издательствах американского типа всем этим — promotion, publicity и direct advertising , то есть прямой рекламой — занимается масса людей.
С. С. И самого автора гонят с выступлениями по всей стране, по крупным книжным магазинам, чтобы он давал автографы…
О. Л. И устраивается хороший коктейль для прессы, чтобы обеспечить положительные рецензии. И текут-текут потоки информации. Причем это не совсем то, что у нас “раскрутка”. Раскручивают имена. А промоушен нужен для произведения — причем необязательно, чтобы автор был известен. Американские издатели выпускают много проходных вещей в расчете на то, что читатель клюнет на одну книгу из десяти.
С. С. И тогда уже можно кричать, что безвестный фермер из Северной Каролины…
О. Л. И уже за второй книгой стоит очередь, и Голливуд покупает права за миллион… Но для промоушена нужны стартовые деньги — а деньги капают не из воздуха. Они капают из книг, которые продаются. Посмотрим на их цены. Меня в Америке спрашивают: “Сколько стоит эта книга?” Я в уме прикидываю. Выходит шестьдесят-семьдесят центов, двадцать рублей. Вот издательская цена, по которой я отпускаю книгу в магазин. Они переспрашивают: “Вы хотите сказать “шесть долларов”? Но это очень мало!” — “Нет”, — говорю, — “ШЕСТЬДЕСЯТ ЦЕНТОВ!” Я издаю тираж пять, максимум семь тысяч. Дохода от продажи всего тиража не хватит, чтобы дать одну рекламу по телевидению. Мораль весьма проста: надо искать обходные пути, включая привлечение грантов, субвенций и чего угодно, чтобы в той области, где мы работаем, издавать книги, о которых говорят в мире.
В России многое осложняется и из-за путаной банковской системы, проблем с кредитованием, с движением финансовых потоков. Вот мы — издательство с хорошим реноме, казалось бы, заслуживаем высокого доверия. И доверие к нам есть — но только моральное.
Тем не менее, в независимости есть определенный приятный смысл. Недавно у меня брали интервью для “Книжного обозрения” и задали замечательный вопрос: “В чем лицевая и оборотная стороны независимости?” Я ответил: “Прелесть независимости в том, что у нее есть две стороны. А у зависимости только одна — лицевая”. Попадая в вассальную зависимость от кого-то, теряешь самое главное — возможность жить и вертеться, что-то придумывать, чему-то радоваться. Наверно, можно было бы “пойти под кого-то”, как сейчас говорят. Нет, мы сотрудничаем с “АСТ”, раньше много сотрудничали с “ЭКСМО” — но не как вассалы, как партнеры.
С. С. Каковы отличительные черты издательства “Текст”?
О. Л. Мы выделяемся взвешенным оптимизмом. На вопрос, как дела, я всегда отвечаю — хорошо. Но вот что важно: мы по-прежнему полагаем, что мы нужны. Не востребованы этой страной, но нужны. Бывает, мы ошибаемся, но я убежден: мы, как и уважаемая мной “Иностранная литература”, делаем в общем правильное дело. И это нам помогает выжить. У нас были времена очень тяжелые, сейчас период средней тяжести.
Вторая характерная черта — у нас очень симпатичный народ здесь собрался, и это существенно. Наше издательство небольшое. Мы отмечаем дни рождения, и у нас очень любят друг друга. Мы духовно близки — независимо от образа мыслей, квалификации и так далее. И когда мы устраиваем обсуждение — решаем, что печатать, — мы зовем всех, независимо от должности… Конечно, никого из-под палки не гоним, но…
С. С. И каковы самые свежие плоды этой коллегиальной деятельности? Какими новинками можете похвалиться?
О. Л. Вот лежат на столе “Горящие огни” — совершенно блестящие воспоминания Беллы Шагал с иллюстрациями ее мужа Марка Шагала. Это о ее витебском детстве. На встрече с Шагалом книга собственно заканчивается.
Вышел Жан Жене — “Торжество похорон”. Начали издавать так называемую “трилогию об Августе” Гамсуна. Первая часть, “Скитальцы”, уже доступна.
Леонид Мотылев переводит для нас неизданный роман Фолкнера “Пилон”. Мне говорят: “Это не лучший роман Фолкнера”. Я отвечаю: “Да, знаю, но как весь Толстой должен быть переведен на английский, так весь Фолкнер должен быть переведен на русский”.
В нашем портфеле лежит перевод пьес Йейтса. Делаем неизданные рассказы Марселя Эме. Это все моя мечта — расширить представления нашего читателя об уже известных авторах. Эме у всех ассоциируется со сказками, а он новеллист прекрасный. Впервые по-русски вышел роман Бёлля “Ангел молчал”. А знаете ли вы, что у Ханса Кристиана Андерсена есть автобиографический роман “Всего лишь скрипач”? В России он издавался лет сто назад. В пересказе. Теперь же его публикуем мы — в нормальном переводе.
С. С. А из современных “сливок” кого порекомендуете?
О. Л. Мы напечатали гордость нидерландской литературы, Сэйса Нотебоома. Роман “Ритуалы”. На подходе другая его книга — “Усопшие”. Вот еще датчанин, самый читаемый в Дании — Мартин Хансен. Роман “Лжец”. Делаем еще одну книгу интереснейшего шведа Ларса Густафссона, его “Смерть пчеловода” у нас уже вышла. Другой швед — Ёран Тунстрём. Нина Федорова перевела его роман “Сияние” — блестящая вещь, скоро возьмется за знаменитую “Рождественскую ораторию”.
Теперь Австрия — книга Сабины Грубер “Неприкасаемые”.
Норвегия — рассказы Хьеля Аскильдсена.
Если же перейти к русской литературе, мы издали “Двенадцать стульев”. Не в том виде, в каком “Вагриус” издал, а в соответствии с первыми публикациями, восстановлены определенные фрагменты. Выходит книга воспоминаний Петрова об Ильфе.
С. С. Осталось только издать мемуары Бендера.
О. Л. Их нет в природе, увы, но это был бы культовый автор…
Москва, апрель 2001 года