Среди книг
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2000
Страхи Джона Ирвинга
John Irving. A Widow for One Year.
London, Black Swan, 1999
Когда я утверждаю, что я всего лишь рассказчик,
то говорю это без ложной скромности.Джон Ирвинг
Новый роман популярного американского писателя Джона Ирвинга “Вдова на год” заслужил благосклонные отклики критиков. Как всегда, Ирвинга сравнивают с Диккенсом, а на этот раз еще, бог знает почему, с Теккереем; как всегда, его хвалят за нескучный сюжет и мягко ставят на вид повторы и головокружительные совпадения. (Сам Ирвинг утверждает, что люди, которым кажутся неправдоподобными его персонажи и их судьбы, просто недостаточно внимательно присматривались к повседневной жизни.)
Рецензия в “Нью-Йорк таймс” начинается следующим оптимистическим пассажем: “Приятно отметить в новом романе Ирвинга “Вдова на год” отсутствие надоедливых, хоть и не лишенных обаяния медведей, которые то и дело влезали во все его предыдущие произведения. Несомненно, отсутствие медведей ознаменовало собой новую творческую зрелость писателя, сдерживающую его эмоциональный стиль и подростковую язвительность”.
Трудно сказать, чем так помешали рецензенту симпатичные медведи в ранних, менее “творчески зрелых” произведениях Ирвинга. Тем более что недостаток медведей отчасти компенсируется по-прежнему впечатляющим количеством проституток, транссексуалов и писателей. Если верить американской прессе, мать Ирвинга, прослушав отрывок из нового романа, в котором фигурировал искусственный член, якобы воскликнула: “О Боже! Опять?!” И сын вынужден был оправдываться, что это, дескать, совсем другой член…
Героиня романа “Вдова на год” — писательница Руфь Коул — тоже вынуждена то и дело оправдываться перед публикой и критикой, в том числе и по вышеупомянутому поводу. Кроме того, читатели без конца подозревают ее в автобиографичности, задают каверзные и назойливые вопросы… В точности как читатели самого Ирвинга.
Больше всего Ирвингу досталось после выхода в свет самого знаменитого его романа — “Мир по Гарпу”. Главный герой наделен многими чертами автора: он и писатель, и тренер по борьбе, и отец двух мальчиков. В новом предисловии к юбилейному изданию “Гарпа” Ирвинг рассказывает, как его сына во время встречи с читателями спросили из зала: “Гарп — это твой отец?” “Нет, — сказал мальчик. — Но страхи Гарпа — это страхи моего отца. Всякого отца”.
Страх за близких, страх за детей остался основной темой и в книге “Вдова на год”, и это роднит ее с “Гарпом” гораздо больше многочисленных внешних совпадений. Однако здесь этой теме сопутствует другая, тоже безусловно личная: имеет ли писатель право писать о том, чего не пережил? Не кощунство ли воссоздавать неведомое горе силой воображения? Руфь Коул, будучи еще незамужней молодой женщиной, написала книгу о вдовстве. О горе и о возвращении в мир с его радостями и мелкими заботами. Ее начинает преследовать пожилая вдова, на Руфь обрушиваются письма с угрозами и проклятьями: “Вдовой становятся не на год, а до конца жизни”, — утверждает непримиримая читательница. В день свадьбы Руфь встречается с преследовательницей лицом к лицу — та приходит на церемонию, чтобы пожелать невесте овдоветь и узнать на своем опыте, каково это. Проклятие сбывается: через несколько лет муж писательницы умирает, и она убеждается, что совершенно точно описала чувство потери, ни в чем не ошиблась. Более того, на очередной встрече с читателями она вновь встречает грозную вдовицу, которая теперь превратилась в кроткую новобрачную и просит прощения за былые обиды. Руфь не прощает ее, но не в этом дело. Ирвинг еще раз утверждает важную для него (и для его героини) мысль о том, что писатель в равной мере черпает из жизненного опыта и воображения, проверяет фантазию опытом и опыт фантазией. (Недаром Ирвинг написал толстенный роман про Индию, небрежно оговорившись в предисловии, что страну эту он, собственно, совсем не знает.)
После “Гарпа” Ирвинг получал много писем от родителей, потерявших детей, — они были уверены, что он пережил такое же горе. “Я не терял детей, — сознается Ирвинг, — я просто отец с развитым воображением. И в своем воображении я теряю детей каждый день”.
Смерть детей — первое, с чем мы сталкиваемся в новом романе. Руфь появляется на свет именно затем, чтобы стать утешением родителям, потерявшим в автокатастрофе двух сыновей-подростков. Весь дом обвешан фотографиями умерших мальчиков; до четырех лет Руфь растет в атмосфере их призрачного присутствия. Когда девочке исполняется четыре года, мать — Марион — уходит и забирает с собой фотографии. Она не может жить с новым страхом за нового ребенка. В первой части книги мы видим семейство Коул в момент перелома — в то лето, когда Марион решается уйти. Перед этим у нее вспыхивает роман с шестнадцатилетним мальчиком, удивительно напоминающим обоих ее сыновей. Этот мальчик — Эдди О’Хар — будет любить ее всю жизнь.
Во второй части мы увидим Руфь в тридцать шесть лет, она уже знаменита, но ощущает растерянность перед жизнью. Руфь находится на распутье, и вскоре совершенно неожиданный (и вполне детективный) сюжет заставит ее круто изменить свою судьбу.
В третьей и последней части Руфь — вдова. Вдова на год, ибо через год ей встретится ее большая любовь. А потом вернется мать, пропадавшая 37 лет (ни много ни мало), — и тут нам, читатель, придется распрощаться с героями по причине полного хэппи энда. Ибо Эдди О’Хар через всю жизнь пронес любовь к Марион Коул, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте…
Вы скажете, что это уж слишком. Но именно избыточность, перехлест и есть наиболее яркая (хоть, может быть, и наиболее уязвимая) черта творчества Ирвинга. Если в его истории встречается ружье, оно, скорей всего, выстрелит дважды, а то и трижды. Право же, надо обладать определенной смелостью, чтобы поместить в один роман четырех писателей (уже никаких медведей не нужно). Во “Вдове на год” писателями являются все без исключения главные герои: не только Руфь и ее отец — известный детский писатель Тэд Коул, но и Эдди О’Хар, и даже Марион (покинув семью, она начинает писать книги под псевдонимом).
Еще большей смелостью надо обладать для того, чтобы находить смешное в самом трагичном и высокое в самом непристойном. Ирвинг — большой мастер по этой части. (На этом основании его то и дело упоминают в связи с традицией черного юмора, хотя, на мой взгляд, черный юмор тут совершенно ни при чем.) Самые лиричные, печальные и трогательные моменты неизменно сплетены у Ирвинга с комичным и низменным. И в этом поразительная, необычайная правдивость его книг и их жизнеутверждающая сила. Хотя, безусловно, Ирвинг ежечасно и ежестранично рискует заслужить репутацию человека, у которого “нет ничего святого”. Его героиня Руфь Коул в ответ на сентенцию, что, дескать, “не над всем в жизни можно смеяться, и есть трагедии, которые не подлежат юмористической интерпретации”, говорит: “Писатель не выбирает смех. Вы можете выбрать сюжет или вовсе без него обойтись. Вы можете выбрать героев. Но смешное приходит само, в этом вы не вольны”.
И тут Джону Ирвингу следовало бы воскликнуть, подобно другому великому романисту: “Руфь Коул — это я!”
Книги Джона Ирвинга, как вообще любые достойные упоминания книги, совершенно бесполезно пересказывать. Правда, их сюжетность дает обманчивую надежду на успех. Взяв за образец викторианский роман, Ирвинг выстраивает сложные связи между персонажами, сплетает их судьбы, завязывает узлы интриги. “Я очень старомодный писатель. Я пишу романы, как писали в девятнадцатом веке, соблюдая множество правил. Я верю в сюжет, в развитие характеров, в то, что время многое меняет… И я верю, что роман должен быть настолько сложным и захватывающим, насколько это в силах писателя”.
Поэтому при попытке пересказа встречаются сразу две трудности: во-первых, рассказчик непременно запутается в персонажах и сюжетных линиях, ну и во-вторых, как водится при пересказе хорошей книги, неизбежно упустит главное. К тому же Ирвинг пишет очень толстые книги. “У меня простая формула: на странице 320 читателю должно быть интереснее, чем на странице 32”, — поясняет писатель. Надо отдать должное Джону Ирвингу, ему это безусловно удается.
При всем при этом Ирвинг — весьма современный писатель. Настолько, что может позволить себе даже такую роскошь, как счастливый конец. В этом смысле, пожалуй, во “Вдове на год” Ирвинг ближе, чем когда-либо, подошел к своему излюбленному викторианскому образцу. Не зря в эссе “Король романа” с такой страстью становится он на защиту Диккенса: “Слишком часто современный читатель спешит обвинить автора, который рискнул быть сентиментальным. Но со стороны автора — трусость полностью избегать сентиментальности. <…> Конечно, рассказ об обеде из четырех блюд с точки зрения вилки никогда не будет сентиментальным и при этом вряд ли будет много для нас значить”.
Надо думать, сочиняя последнюю фразу романа “Вдова на год” (а Ирвинг всегда начинает писать книгу с последней фразы), автор не боялся показаться смешным и твердо рассчитывал, что толстокожий современный читатель все-таки обольется слезами над этим вымыслом. И тогда уместно прозвучат обращенные к Руфи слова вернувшейся Марион: “Не плачь, детка. Это просто мы с Эдди”.
Александра Борисенко