КУРЬЕР "ИЛ"
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 8, 2000
ВЕЛИКОБРИТАНИЯ
Психиатры сбиты с толку
Едва ли английский прозаик Иэн Макьюэн предполагал, какие последствия будет иметь публикация его романа 1997 года “Выдержать крепкую любовь”. Роман повествует об испытаниях писателя, автора научно-фантастических произведений, которого преследует человек, страдающий маниакальной формой любви — эротоманией. В конце книги, в качестве приложения, приводится текст доклада с описанием аналогичного случая “синдрома де Клерамбо”, который Иэн Макьюэн якобы взял из “Британского обозрения психиатрии” и который якобы представили доктор Роберт Уэнн и доктор Антонио Камья.
И вот теперь выяснилось, что вся эта “научная” подоплека — всего лишь выдумка английского писателя и не существует ни такого периодического издания, ни таких докторов (кстати, их фамилии представляют собой анаграмму имени и фамилии самого Иэна Макьюэна). Однако на эту удочку попались многие, в том числе и специалисты. Так, Ронан Макайвор, консультант по вопросам психиатрии при Национальной клинике неврологии и нейрохирургии в Лондоне, в своей рецензии на роман “с сюрпризом”, напечатанной “Психиатрическим бюллетенем” (изданием, близким “Британскому психиатрическому журналу”), пишет о книге как об “основанной на документально подтвержденном реальном случае”.
Наживку благополучно заглотнули не только врачи, но и литературные критики. Вот на что посетовал Кристофер Леман-Хаупт, книжный обозреватель “Нью-Йорк таймс”: “Когда в конце книги обнаруживаешь приложение с описанием конкретной истории болезни, послужившим основой для романа, то понимаешь причину некоторой неудовлетворенности. Мистер Макьюэн слишком сильно привязан к фактам, и ему недостает фантазии и изобретательности”. А Элизабет Джадд на страницах “Салона” выразила сожаление, что одержимость эротомана лишилась налета таинственности из-за того, что была напрямую привязана к патологической страсти под названием “синдром де Клерамбо”, и это “лишает роман движущей силы”.
Простодушные рецензенты оказались в двусмысленном положении, но эта история послужила им уроком. Например, консультант-психиатр Р. Макайвор, более привыкший к строго аргументированным утверждениям своих ученых коллег, нежели к шуткам лукавых литераторов, в ответ на вопрос корреспондента газеты “Гардиан” о последствиях для него этого казуса признался: “Я вообще-то подозревал какой-то подвох… И теперь я чувствую себя несколько неловко”.
ГЕРМАНИЯ
КОГДА О ВКУСАХ МОЖНО ПОСПОРИТЬ
Какие книги и каких авторов ХХ века можно считать лучшими? Ответ на этот вопрос ищут в ходе различных опросов литературные эксперты всех стран мира. Германия — не исключение, хотя в создании литературного портрета последнего столетия здесь есть своя специфика. Списки лучших составляют многие периодические издания, но о результатах пока сообщили лишь два — журнал “Фокус” и еженедельник “Цайт”. По мнению опрошенных специалистов, список лучших книг, написанных на немецком языке, должен начинаться так: “Будденброки” (Томас Манн), “Процесс” (Франц Кафка), “Верноподданный” (Генрих Манн), “Берлин, Александерплац” (Альфред Дёблин), “Марш Радецкого” (Йозеф Рот) и, конечно, “Жестяной барабан” (Гюнтер Грасс).
В международных списках немецкая литература нередко уступает верхние строчки зарубежной. Так, десятка лучших поэтов, названная журналом “Гедихт”, — это Э. Паунд, Г. Аполлинер, О. Мандельштам, О. Т. Кристенсен, Дж. Унгаретти, П. Неруда, У. К. Уильямс, А. Ахматова, Ш. Хини и Т. С. Элиот. Знаменитый Федерико Гарсиа Лорка занял здесь лишь 32-е место, а Бертольт Брехт — и вовсе 50-е. Кроме того, в список вкралась, по крайней мере, одна ошибка — Хуана Гойтисоло зачислили в поэты, перепутав с братом.
Есть в опросах и казусы посерьезнее. Например, критики, которые составили список 100 лучших книг по просьбе фонда “Лезен”, не упомянули ни одного латиноамериканского романа, хотя в серии “Издание века”, выпускаемой издательством “Бертельсман”, есть целая когорта испаноязычных авторов: Г. Гарсиа Маркес (“Сто лет одиночества”), М. Варгас Льоса (“Зеленый дом”), К. Х. Села (“Семья Паскуаля Дуарте”) и другие. Но вот еженедельник “Цайт” выступает с инициативой опубликовать серию статей на тему “Моя книга века”: их именитые авторы должны написать о своих личных литературных пристрастиях. И вновь удивляет отсутствие, например, г. Гарсиа Маркеса, хотя есть и Ричард Рорти с его Фрейдом, и Ларс Густафссон с размышлениями о “Чуме” А. Камю, и Милан Кундера с мыслями о романе Р. Музиля “Человек без свойств…”
Так или иначе, но среди нынешних неофициальных лидеров ХХ века есть, возможно, и те, кто попадет в списки лучших ХХI века. Во всяком случае нобелевский лауреат Гюнтер Грасс пока удерживает пальму первенства: книга “Мое столетие” (издательство “Штайдль”) значится среди бестселлеров, а о новых авторах — при всех их достоинствах — журнал “Шпигель” отзывается пока лишь как о “внуках Гюнтера Грасса”.
ИТАЛИЯ
ВОЗВРАЩЕНИЕ МЕТЕОРА
С книгами, как и с людьми, случаются невероятные истории: порой забыта не только книга, но и самое имя автора уже кануло в безвестность, — и вдруг все оживает. Именно так случилось с романом “Мутные слезы”, автор которого, Фурио Моничелли, метеором пронесся по небосклону итальянской литературы в начале 60-х годов. О нем тогда весьма лестно отзывались такие мастера, как Гоффредо Паризе и Эльза Моранте. Однако многообещающий писатель столь же стремительно исчез из поля зрения публики и критиков и до самого последнего времени оставался в тени.
И вот теперь Фурио Моничелли вернулся: издательство “Мондадори” вновь, почти 40 лет спустя, опубликовало его роман “Мутные слезы”. Книге пришлось сменить имя, и первоначальный вариант “Идеальный иезуит” фигурирует в скобках под новым заглавием. Разумеется, “идеальный иезуит” отнюдь не идеален; он воплощает почти все отрицательные стереотипы, которые традиционно связаны с последователями Игнатия Лойолы. К счастью, сам роман далек от стереотипа — это тонкое, блестящее, мучительное погружение в глубины сознания, раздираемого между разумом и верой. Личный опыт автора делает книгу особенно ценной и правдивой: некогда Фурио Моничелли присоединился к иезуитам в надежде радикально изменить свою жизнь и с самого начала познал всю жесткость правил внутреннего распорядка религиозного учебного заведения (а именно в этой, закрытой от внешнего мира среде, разворачивается действие в романе).
Жесткая требовательность, аскетизм, отсутствие живых человеческих чувств, полное подчинение собственного разума и воли указаниям высших иерархов — все это стало визитной карточкой ордена иезуитов с момента его основания в эпоху ересей. Борьба с инакомыслием, начатая тогда, не способствовала смягчению душ послушников, а обеты молчания и изоляции, отказ от индивидуального выбора современному человеку представляются просто невыносимыми. Как из подобного “учебного” заведения могли выходить столпы церкви, да и собственно итальянского общества?
Этот вопрос явно или скрыто не раз возникает на страницах романа. Противоречивость ситуации подчеркивается и контрастом двух главных героев. Один, молодой послушник, имеет сильную веру, но не менее сильны его тяга к свободе и неприятие жестких правил. Другой, чья вера постоянно ослабевает, избирает путь приспособления к суровым требованиям, надеясь в этом обрести надежную опору для жизненного выбора. По ироничному определению автора, он-то и является “идеальным иезуитом”.
Третий персонаж — единственный, кому под силу было бы достичь гармоничного единения веры и смирения, — по сюжету романа лишен каких-либо шансов и умирает, совершенно больной, разбитый физически после месяца суровых испытаний, направленных на “укрепление духа”.
Старая как мир истина — нельзя ради замшелых правил религиозного фанатизма предавать самого себя, разрушать себя как личность — проходит красной нитью через роман Ф. Моничелли. Антиклерикальный пафос “Мутных слез” необычайно актуален и теперь: роман снова стал бестселлером. Так, 40 лет спустя, метеор Фурио Моничелли вновь ярко заблестел на литературном небосклоне Италии.
ИНДИЯ
Западная почва — не для восточных корней?
Когда 32-летняя Джумпа Лаири удостоилась массы наград и сравнения со старыми мастерами рассказа за изящество сюжетов и ясность слога своей первой книги “Толкователь болезней”, то она и сама поразилась успеху: “Чтобы утвердиться в литературе, нужно время, какие-то деньги и моральный стимул. А я получила все это с ходу и в нужном количестве”. В чем же “изюминка” ее рассказов? Очевидно, Джумпе, вслед за Арундати Рой, удалось выразить ощущения человека, принадлежащего двум разным культурам. Да и кому, как не ей — дочери индийских эмигрантов, родившейся в Лондоне и выросшей в США, знать, каково быть чужаком среди новых сограждан.
“Значит, вы играете роль “толкователя недугов”? Недугов тех, кто не прижился в новой культуре”, — уточняет корреспондент журнала “Ньюсуик”. “Дело не в роли, — поясняет Джумпа. — Просто я как носитель двух культур способна видеть мир иначе, чем остальные. В Индии я рассказываю об Америке, в Америке — об Индии, но ни тем, ни другим моим слушателям не дано воспринять эти страны так, как я: ведь они там не жили. К тому же не все умеют четко выражать свои мысли. Но для меня такие персонажи привлекательны: хочется досказать за них”.
Где же сама Джумпа чувствует себя как дома? В ходе интервью выясняется, что точного ответа у “толкователя” нет. Поначалу, то есть лет до семи, застенчивой смуглянке было очень одиноко среди не похожих на нее американских сверстников, и она находила утешение в детских рассказах (сначала тех, что в книжках, а потом и в “романах” собственного сочинения страниц на десять). Зато в Индии она была не просто среди своих, а и любимицей всех дядюшек и тетушек: они обожали малышку и выполняли все ее капризы. Собственного жилища заокеанские гости не имели, да оно и не требовалось: их поочередно принимали многочисленные родственники. Здесь кровные связи были пропуском повсюду, в Америке же всякое сближение и приобщение требовало усилий. “Но с годами гостить у индийских родственников становилось морально труднее, — продолжает Джумпа. — Ведь в Нью-Йорке у меня была своя комната, где я закрывалась, если хотела побыть одна; и по городу я ездила без сопровождения. А в Калькутте мы становились членами другой семьи, так что приходилось жить по их правилам и считаться с их нуждами”.
Однако, прежде чем стать чужой, Калькутта успела внести свою лепту в творческую биографию будущей писательницы. Именно там, подолгу живя у бабушки, она начала увлеченно фантазировать. Ее нынешние истории и герои волнуют читателя, словно все происходит на самом деле: между тем, сюжеты вымышлены, а образы полуреальны или собирательны. Так воображение, развитое в детских фантазиях, помогло уже взрослой Джумпе вживаться в ситуации, оставаясь вне их. Стоит ли удивляться тому, что она — молодая и незамужняя женщина — очень проницательна, например, в супружеских делах? Правда, писательница не скрывает, что в ее жизни был опыт серьезных любовных отношений: помноженный на мысль и наблюдательность он и заполнил пробелы. К тому же со стороны, как известно, виднее.
Подп. к илл. на с. 80: Джумпа Лаири — писательница с индийскими корнями
По материалам газет “Паис” (Испания), “Стампа-Туттолибри” (Италия), “Глоб энд мейл оф Кэнада” (Канада), журналов “Ньюсуик” (США), “Планета” (Великобритания).