(Перевод с английского А. Борисенко и В. Сонькина)
Шервуд Андерсон
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 1999
Шервуд Андерсон
Творчество Гертруды Стайн
Однажды зимним вечером, несколько лет назад, ко мне пришел брат и принес с собой книгу Гертруды Стайн. Книга называлась “Нежные кнопки”, и как раз в это время американские газеты вовсю ее обсуждали и высмеивали. К тому времени я уже прочел одну книгу мисс Стайн — “Три жизни”, и, на мой взгляд, некоторые ее страницы можно было назвать величайшим достижением американской литературы. Меня заинтересовала ее новая работа.
Мой брат накануне присутствовал на некоем литературном сборище, где читали отрывки из “Нежных кнопок”. Вечер удался на славу. После первых же строк чтеца прервали взрывы хохота. Все согласились, что автор достиг больших высот в искусстве эпатажа, своими эксцентричными высказываниями привлек всеобщее внимание и на некоторое время внес оживление в нашу безумную, бездумную жизнь.
Оказалось, что брат не вполне удовлетворен расхожей трактовкой творчества мисс Стайн, поэтому он купил “Нежные кнопки” и принес мне; мы долго сидели и читали эти странные предложения. “Знаешь, у слов появляется какой-то новый, удивительный привкус, — сказал он наконец, — и в то же время знакомые слова кажутся почти чужими”. Вот так брат заставил меня задуматься об этой книге, а потом ушел и оставил наедине с моими мыслями.
Прошли годы. Мне довелось не раз сиживать с мисс Стайн у ее очага на улице Флерюс в Париже. И теперь меня просят написать несколько слов в качестве предисловия к ее новой книге.
В Америке существует некое представление о мисс Стайн — неверное и ложноромантическое, и в первую очередь мне хотелось бы развеять это заблуждение. Я сам слыхал россказни про длинную мрачную комнату, где на диване лежит томная женщина, курит сигареты, потягивает абсент и смотрит на мир усталым, презрительным взглядом. Время от времени она слегка склоняет голову набок и роняет несколько слов, и к дивану устремляется трепещущий секретарь, готовый немедленно подобрать и увековечить драгоценные перлы.
Я не раз затаив дыхание слушал подобные сказки и — совсем как Том Сойер — надеялся, что все это, может быть, правда. Представьте же мою радость и изумление, когда вместо томной дивы я встретил женщину необычайной жизненной силы, с мощным и утонченным интеллектом, понимающую в искусстве больше, чем любой известный мне американец или американка, к тому же обаятельную и блестящую собеседницу.
Я сказал “радость и удивление”? Позвольте мне описать свои чувства еще раз. С тех пор как я впервые столкнулся с творчеством мисс Стайн, я всегда думал о ней как об отважнейшем первопроходце в литературе моего времени. Меня не раздражает хохот публики, который неизбежно сопутствует появлению каждой ее новой работы; но мне бы хотелось, чтобы писатели — в особенности молодые писатели — постарались хоть немного понять, что она пытается сделать и, по моему убеждению, делает.
Вот что я об этом думаю. Каждый художник, работающий со словом, должен временами испытывать глубокую неудовлетворенность из-за ограничений, налагаемых самим материалом. Чего только он не мечтает соткать из слов! Перед ним расстилается сознание читателя, и он хочет создать там новый мир ощущений или, точнее, пробудить к жизни все мертвые и уснувшие чувства.
Можно сказать, что творец хочет расширить владения своего искусства. Тот, кто работает со словами, хочет ощущать на губах их вкус, вдыхать их запах, пересыпать их, словно горсть камушков, и слышать, как они гремят и стучат друг о друга; он хочет, чтобы слова на белой странице сразу останавливали взгляд, чтобы они выскакивали из-под пера и до них можно было дотронуться, как прикасаются к щеке возлюбленной.
Я думаю, что книги Гертруды Стайн в самом прямом смысле дают словам жизнь.
Мы, писатели, всегда торопимся. Нас ждут всякие важные дела. Во-первых, надо написать Великий Американский Роман; потом, целебной силой нашей драматургии, поднять из руин американскую и английскую Сцену. А эпические поэмы, а сонеты во славу очей прекрасной дамы, да мало ли еще что… Мы все заняты грандиозными планами и высокими замыслами, которые должны вылиться на страницы книг.
И что нам, полководцам этих великих битв, что нам до простых солдат, до маленьких, ничтожных слов!
Есть город английских и американских слов, и это покинутый город. Сильные, широкоплечие слова, которые могли бы маршировать по бескрайним просторам под голубыми небесами, корпят над конторскими книгами в пыльных и тесных скобяных лавках, юные, невинные слова вынуждены знаться со шлюхами, ученые слова пробавляются ремеслом могильщиков. Не далее как вчера я видел: слово, некогда поднявшее на борьбу целый народ, было унижено до рекламы туалетного мыла.
Я вижу работу Гертруды Стайн как строительство, как возрождение жизни в городе слов. Нашелся один художник, готовый принять насмешки, готовый отказаться от чести написать Великий Американский Роман, поднять из руин англосаксонскую |Сцену и увенчать себя лаврами великого поэта, готовый жить среди слов-садовников, слов-работяг, слов-хулиганов, среди усердных и бережливых, безропотных и покинутых обитателей этого святого, полузабытого города.
И какая это будет чудесная, какая тонкая шутка богов — если в конце концов творчество именно этого художника останется в веках как самое значительное из того, что создано словометателями нашего поколения!
Перевод с английского А. БОРИСЕНКО и В. СОНЬКИНА