(Перевод с польского и вступление Натальи Астафьевой)
Ларри Лезер
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 7, 1999
Адам Земянин
Стихи из цикла “Польские коврики”
Перевод с польского и вступление НАТАЛЬИ АСТАФЬЕВОЙ
С Адамом Земяниным познакомила нас в октябре 1979 года Анна Свирщиньская. Далеко идти не нужно было. Земянин жил в том же доме, что и она, в знаменитом доме 22 по улице Крупничьей, в котором жили и живут многие краковские поэты. Нас встретили радушно, той домашностью, в которой Земянин, уроженец старинного польского городка, вырос. Домашностью, певцом которой он стал.
“Дом моей памяти горит” — так начинаются стихотворение Земянина “Коврик из горящего дома” и одноименная книга, вышедшая в 1985 году. В ХХ веке, в мировых войнах и в других катастрофах и пертурбациях, гибнет “дом”. Рушатся традиции, вековые устои жизни. Символом уходящего традиционного польского быта стали для Земянина памятные ему с детства настенные польские коврики. Прежде это были коврики из шерстяной и полотняной ткани с вышитой на них картинкой и вышитой же пословицей или сентенцией. Позже, в наше время, подобные “коврики” стали писать на холсте, полотне, сатине масляной краской, воспроизводя и варьируя привычные мотивы и привычные композиции. Эти “коврики” (например, “Коврик классически слащавый”) так же аляповаты, как олеографии, украшавшие в прошлом веке и русские и польские дома в провинции и в деревне, или те “коврики” на клеенке, с прудами и лебедями на них, что продавались в России еще на нашей памяти на послевоенных базарах. “Коврики”, вдохновляющие Земянина, — конечно же, типичный кич. Но таким же кичем были и малярной работы вывески дореволюционного Витебска, вдохновлявшие всю жизнь Марка Шагала. Не случайно образ Шагала (и шагаловского коня) возникает у Земянина в одном из стихотворений цикла:
…и мы домой вернемся
на белом коне который
вырвался внезапно
из цветущего сада
глянь
Марк Шагал или кто-то похожий
тянет праздник весны за собою(“Коврик из Пшемысля”)
Цикл Земянина “Польские коврики” насчитывает 43 стихотворения. “Коврики” стали развернутой метафорой, своеобразным поэтическим жанром. Стали той рамкой, в которую Земянин вставляет и кадры сугубо современной жизни, жизни маленького человека большого города:
Серый трудяга в берете
тащится к первой смене…(“Коврик на сером холсте
семидесятых годов”)Стихи Земянина освещает присутствие автора, доброжелательного, полного любви и сочувствия к людям. Облик Земянина рождает желание сравнить его с кем-то из литературных героев. Один из краковян, писавших о Земянине, вспоминал в связи с ним Швейка. Можно вспомнить и Санчо Пансу. Вот только губернатором даже самого маленького острова даже на самый короткий срок Земянин никогда не был. К политике и к политикам он относится с откровенным недоверием, этого “медведя” поэт советует не будить, не то “он будет нами править”.
По окончании учительских курсов Земянин учительствовал в глубине Карпат, учился на филологическом факультете Ягеллонского университета в Кракове. Был журналистом. Но бывал и сплавщиком леса на горной реке Попрад, был даже пилотом планера. Еще в середине 70-х он ездил по Карпатам вместе с молодым ансамблем “Свободная группа Буковина”, исполнявшим композиции на его тексты. Сейчас песни и блюзы на тексты Земянина исполняют польские певцы, многие пластинки джазовых ансамблей и солистов включают тексты Земянина и названы по его стихотворениям и циклам. Из десяти его книг стихов некоторые издавались дважды и большими для Польши тиражами.
Он лауреат премии польского Фонда литературы, но мне особенно приятно было узнать, что он получил — один из первых — установленную краковскими литераторами премию имени Анны Свирщиньской.
Коврик из горящего дома
дом моей памяти горит
я прыгаю в огонь
выношу что удастся
и вот он первый коврикнад озером поблекшим
от старости пересохшим
вольный стрелок охотник
в шляпе почти тирольскойв дикую утку
глядя с прищуром
целится неспешно
довоенной дробьювсе давно привыкли
никто не тронется с места
утка освоилась со смертью
и стрелок берет тоном нижееще лишь подпись которая
не очень-то вразумительна
ссора и вражда
не доводят до добра
но это уже философияКоврик с ангелом
легче всего тебя встретить
над глазированной бездной
где ты по дырявой кладке
двоих детей переводишьгорит на щеках румянец
как будто одухотворен ты
туберкулезом легких
а свою доброту неземную
ты ключом запираешь небеснымночью ты может хотел бы
от стены оторваться
но гвоздь крыло продырявил
и ты остаешься с нами
ты уж нас не покинь
на веки веков аминьКоврик классически слащавый
она молодая блондинка
а он с усами высокий
она собой как малина
а он довоенный полковникзвездочки падают с неба
они же идут себе рядом
за руки держат друг друга
и лица их светятся счастьемнад ними голубь с голубкой
воркуют в любви да совете
из клювика вьется фраза
любите друг друга детиКоврик с танцующей Саломеей
танцует она с кружкой пива
и с ярким макияжем
все ее лапают жадно
кто взглядом кто желаньем
губы ее приоткрыты
хватают воздух мокрый
от дыма и от эрекций
алкогольныхсолдаты заказали
по две котлеты сразу
один уже теряет
голову на нее глядятолько она это знает
меж столиками танцуя
и с кружкой пива
как СаломеяКоврик на сером холсте семидесятых годов
серый трудяга в берете
тащится к первой смене
в термосе китайские тени
и завтрак с собой в портфелена сером холсте предрассвета
плетется он еле-еле
берет в киоске газету
толстую от благосостояньяпотом в тоскливом трамвае
он едет вместе со всеми
уже он не самый серый
уже он в толпе затерялсяна коврике сверху
спит старый медведь спит крепко
будить его не будем
боимся как разбудим
он будет нами правитьКоврик пасхальный
На скатерти белой
твои и мои руки
праздничные наконец-то
в пасхальное утро
сахарный барашек
озирается сладко
будто делает глазки
космическому пространству
расписное яичко
с лиственным узором
ждет чтобы мы воскресли