(Перевод с английского С. Силаковой)
Эндрю Копкинд
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 1999
ЭНДРЮ КОПКИНД (1935—1994) —американский журналист. Публикуемый очерк взят из сборника его репортажей “Тридцатилетние войны” (1996).
Эндрю Копкинд
Стать взрослым в эру Водолея
Вудстокский фестиваль музыки и искусства проходил вовсе не в Вудстоке; музыка на нем играла далеко не первостепенную роль; искусства как такового практически не было; а определение “фестиваль” подходило к этому событию не более, чем к Великой французской революции или к землетрясению в Сан-Франциско. То, что произошло в минувший уик-энд на ферме Макса Язгура у подножия Катскилских гор, не укладывается в расхожие представления и общепринятые классификации. Там воплотилась в жизнь некая ужасная и прекрасная метафора, явленная миру исключительно через единство противоположностей: слились рай и концлагерь, щедрость и погоня за прибылью, небо и грязь, любовь и смерть. От порывов поколения, которому принадлежит это десятилетие, заходили ходуном леса и луга, и никто не мог сказать: кто же родится в размалеванных краской “дей-глоу” яслях — свирепый зверь или пестрая птичка?
Дорога, ведущая с западного берега Гудзона к озеру Уайт, бежит по холмам, похожим на зеленые пироги-кныши: внутри — мягкая начинка из чернозема, сверху — поджаристая корочка рощ и камней. Следы человеческого присутствия являют собой сельский эквивалент Ист-виллидж, где “мамашами”, как и положено, зовутся старушки-божьи одуванчики в шалях, а не продвинутые радикалы с пушками. “Автомагазин Сигала”, “Эльфенбаум: Бакалейные товары” — никаких тебе коммун и нарколабораторий. И по этой-то дороге, точно киностатисты мимо задника-фона, длиннющей вереницей потекли чудики в своих микроавтобусах и дерьмовозках, на мотоциклах и на своих двоих. Выехавшие на природу обитатели Бронкса поднимали головы от своих картишек и вязанья — и с испугом понимали: начался сезон ведьм.
“Битники рванули деньгу зашибать!” Вудсток был прежде всего искусственной средой обитания, сотворенной кучкой хиппи-бизнесменов, чтобы консолидировать дело культурной революции и настрелять денег у ее солдат. Мечта о Вудстоке родилась в голове двадцатипятилетнего Майкла Ланга, бывшего торговца тяжелыми наркотиками из Бенсонхерста. В качестве стартового капитала он задействовал крупное состояние, унаследованное двадцатишестилетним Джоном Робертсом, а также привлек к предприятию еще ряд организаторов и инвесторов. Для Ланга хип-культура и хип-капитал — вполне совместимые вещи; поклявшись сделать первый миллион к своему двадцатипятилетию, он исполнил задуманное — и не стал останавливаться на достигнутом. Одетый от “Виллидж/Дюранго”, разъезжающий на белом “порше” Ланг выглядит как хиппи, ведет себя по-хиповски — да и натура у него хиповская; его интерес к финансовым накоплениям — всего лишь логическое продолжение мечты любого хипа о том, как бы слямзить в супермаркете целый мешок всякой всячины. Он так кайф ловит.
Название “Вудсток” было избрано исключительно как аллюзия на героику культурной революции — в этом поселке на Гудзоне обосновался Дилан. Вудсток — место, где тусуется группа “Бэнд” и ходят толпами культовые личности; именно здесь Мик Джаггер (если верить слухам) как-то съел начиненный кислотой пирожок прямо из промежности одной знаменитой группи. Подобные легенды отлично помогают продавать билеты, но сам фестиваль изначально предполагалось устроить в сорока милях от Вудстока — в Уолкилле, штат Нью-Йорк.
К началу лета окрепло ощущение, что Вудсток станет суперрок-фестивалем всех времен и народов, и организаторы дюжины других летних фестивалей принялись ожесточенно раскручивать собственные проекты, чтобы повернуть на свою мельницу потоки рекламы и народного энтузиазма. Рок-музыка (как живая, так и в записи) по-прежнему остается одним из самых легких способов заработать на новой культуре — наряду с бутиками по продаже одежды и украшений, торговлей постерами, наркотиками и походным снаряжением, журналом “Эсквайр” и курительной бумагой “Зиг-Заг”. Но шумиха вокруг Вудстока встревожила добрых бюргеров Уолкилла, а стражи закона, приняв их страхи как руководство к действию, запретили впускать подозрительную тусовку в город. Другие общины оказались не то менее чопорными, не то более алчными; в тот же день, когда Уолкилл дал организаторам от ворот поворот, они получили аж шесть серьезных предложений относительно площадки для проведения фестиваля. Всего за месяц до его начала контора “Вудсток венчерс” выбрала ферму Язгура в шестьсот акров (плюс несколько других участков) у озера Уайт.
Реакция местных жителей была неоднозначной. Некоторые соседи Язгура были очень недовольны тем, что он сдал землю (по слухам, за пятьдесят тысяч долларов) под Вудсток. Но слово “прибыль” их в итоге вразумило. Процитируем письмо одного горожанина, опубликованное в местной газете: “Не их дело, как Макс распоряжается своей землей. Если они не могут пережить, что Макс заработает на своей земле немножко долларов, пусть сами попытаются воспользоваться ситуацией и тоже подзаработать. Пусть сдают место под кемпинги или просто торгуют водой и лимонадом”. Чтобы снять страхи перед хипповскими злодействами, бизнесмены сулили горожанам бешеные доходы: “Некоторые из наших сограждан близоруки — они не понимают, что делают эти молодые ребята. Благодаря им в нашем округе начнется экономический бум, который не будет стоить налогоплательщикам ни цента”.
Авангард чудиков появился как минимум за неделю до официального открытия фестиваля. К среде шоссе № 17В напоминало “Тропу Хо Ши Мина” — люди шли беспрерывным потоком. Первые ласточки в большинстве своем были закоренелыми маргиналами: их прически, манеры и жаргон свидетельствовали, что эти ребята давно уже сдвинулись на своих коммунах, политическом радикализме или контркультурном стиле жизни. В прохладной звездной ночи они играли на музыкальных инструментах, танцевали и сидели у костров, жаря коноплю и покуривая гашиш. Никакого шмона, свинчивания и “свиней”-копов — полное единение и улет с отпадом.
К вечеру следующего дня, четверга, дух блаженной неги на травке сменился взрывчатой атмосферой городских джунглей. Люди опрокидывали легкие и низкие загородки (призванные регулировать движение толп, не давя при этом на психику); по лугам, подпрыгивая на ухабах, разъезжали грузовики и легковушки; среди валунов и коровьих лепешек вырастали палатки. Городок строился всю ночь до утра; передвижные туалеты уже воняли, и бумага в них кончилась, начались перебои с едой, к цистернам с водой выстроились длинные очереди. А утром в пятницу, когда до всех дошло, как же перенаселена наша планета, появилось ощущение блокады: если пробиться на фестиваль было очень сложно, то уехать назад и вовсе невозможно.
Практические проблемы обеспечения порядка с самого начала тревожили устроителей фестиваля. Беркли, Чикаго, Зэп ╬ действующие модели поведения толп молодежи ╬ показали, что взрыв возможен при малейшей провокации или вообще безо всякого повода. Набрать охранников организаторы решили из числа свободных от дежурства нью-йоркских полицейских. Из восьмисот человек, пришедших на собеседование (типичный вопрос: “К вам подошел подросток и выдохнул вам в лицо струю марихуанного дыма. Ваши действия?” Неправильный ответ: “Арестую”. Правильный ответ: “Глубоко вдохну дым и улыбнусь”.), было отобрано около трехсот. Им выдали новенькую форму. Но в последнюю минуту под давлением полицейского управления они были отозваны, и организаторам пришлось нанимать вожатых из детских летних лагерей, учителей физкультуры и просто местных жителей.
Охранники не имели права применять силу и арестовывать участников фестиваля; их задача сводилась к тому, чтобы “присутствовать”, сверкая своими красными флуоресцентными майками с “пацификой”, а также регулировать движение и при необходимости оказывать первую медицинскую помощь. Подлинные заботы о поддержании порядка ╬ бог с ней, с законностью ╬ были возложены на членов коммуны “Поросячья ферма”, которых привезли из Нью-Мексико вместе с ребятами из других хиповских скитов чартерным авиарейсом (обошедшимся в шестнадцать тысяч долларов). В аэропорту Кеннеди их встречали автобусы, раскрашенные в “психоделические” цвета.
За практической проблемой поддержания порядка крылось концептуальное внутреннее противоречие фестиваля: как стимулировать энергию новой культуры, одновременно получая со своего детища прибыль и не выпуская его из-под контроля. Вудсток стал для авангардного капитализма экзаменом в этом искусстве. Ту же самую ситуацию, но в более смазанном виде, мы наблюдаем в случае “черного капитализма”, в индустрии СМИ и шоу-бизнеса, на примере новых моделей образования и экономического развития “третьего мира”. Здесь же проблема была сконцентрирована на одном отдельно взятом поле во время одного уик-энда: если “Вудсток венчерс” вылетит в трубу или механизмы контроля не сработают, рассыплется вся эта микровселенная.
Устроители, очевидно, чувствовали лежащую на их плечах ответственность. Они постарались воплотить в жизнь все аспекты теории кооптации. Политическим организациям и андерграундной прессе были выделены тысячи долларов за участие в фестивале. Это должно было “узаконить” мероприятие в глазах хиповской общественности и удержать деятельность радикалов во “внутрисистемных” рамках. (И андерграунд купился на эту идею.) Настоящим полицейским было строго запрещено входить на территорию лагеря. Распространились слухи, что за употребление наркотиков вязать не будут — правда, крупным торговцам советовали держаться подальше. Еда, вода, места для палаток — все совершенно бесплатно. В итоге бесплатной оказалась даже музыка. Опорой порядка стали “поросятофермеры”, впечатлявшие народ своей несомненной продвинутостью. Они заразили тусовку этикой “любви и вруба”, нейтрализуя в зародыше “антисистемные” акции своими ненавязчивыми хиповскими проповедями о том, что лучше заниматься любовью, чем воевать, о магической цельности нашей планеты и о том, как важно делать свое, индивидуальное дело, желательно в одиночку. “Поросятофермеры” были единственными толковыми организаторами в лагере. Они руководили раздачей бесплатной еды (овсянки и риса), безо всякого торазина выводили кислотников из “неудачных полетов” и оказывали медицинскую помощь, когда в ней возникала необходимость.
Несколько десятков политических активистов, присутствовавших на фестивале, слонялись без дела. После ливня в ночь на пятницу пошли разговоры, что вот-вот начнутся массовые волнения, но активисты обнаружили, что недовольство дурной погодой — не та идея, которая может поднять народ на политическую борьбу. Непогода буквально заблокировала собравшихся на территории, и в этом смысле ферма Язгура действительно стала концлагерем — или хипповской резервацией, — но все были под кайфом и счастливы. Потом дождь перестал, взревела музыка, подвезли еду и воду. Наркотиков было полно, и распространяли их в открытую; в уютном прохладном лесочке “химики” установили свои портативные лаборатории, а торговцы, сидя на пеньках, преспокойно занимались коммерцией: кислота, меск, псилоцибин, гашиш… В этом полумиллионном полчище ни один человек при всем старании не избежал бы “включения”: косяки передавали с одной подстилки на другую, комочки гашиша возникали невесть откуда, аки манна небесная, а “Синих Смешинок”, кислоты “Солнышко” и розового мескалина было просто завались.
С какого бы бока, под каким бы углом вы ни посмотрели на армию, заполонившую отлогие склоны холмов у сцены, взгляд всюду натыкался на картины, неподвластные обыденному воображению. Такие силы не мобилизовывала еще ни одна из демонстраций или политических акций. Ни один съезд, ни одно культурное событие доселе не вызывали такой необходимости в единении и самоанализе. Амбивалентность и противоречивость этой искусственной среды обитания рождали тревогу, но не заметить, с каким восторгом обживалось новое поселение, мог только человек с одномерным восприятием мира.
Журналисты, оставшиеся “снаружи”, видели однородную массу. Внутри же различия были более заметны. Примерно половину толпы составляли “хиппи выходного дня”, прикатившие с Лонг-Айленда, чтобы разок окунуться в заманчивую стихию чудиков. Другая половина уже имела стаж погружений. В нее входили племена, посвятившие себя любым богам, которые сейчас кажутся “реально работающими”, и любым мифам, в которых можно черпать энергию выживания: Мехер-Бабе, Матери-Земле, “уличным бойцам”, Дженис Джоплин, Атлантиде, Джими Хендриксу, Че.
Склоны стали их домом. Рано утром в субботу, после долгой дождливой ночи, прошедшей под музыку Рави Шанкара, Джоан Баэз и многих других, они все еще не собирались расходиться. Двадцать — сорок тысяч человек (точная статистика утратила свой смысл — тут ошеломляли не цифры, а само зрелище) в каменном молчании сидели на грязной земле, неотрывно глядя на пустую сцену.
В этой стране в этом столетии доселе еще не видывали “общества”, столь свободного от какого-либо давления. Все купались голяком в озере, секс был доступнее завтрака, а “свиньи” только улыбались и раздавали овсянку. Для людей, не наблюдавших воочию интенсивной, общинной сплоченности политических борцов (Народный парк, Париж в мае 1968-го, Куба), Вудсток навечно останется образом счастья, уготованного нам всем после революции.
Итак, это была иллюзия — и не иллюзия. Для всех, кроме самых закоренелых, бал кончен, и косяки погасли; у Монтиселло вновь начинают шмонать. Устроители придумали “уик-энд свободы”, дабы поплотнее набить свои карманы; повториться он может, только если будут гарантированы прибыли (сейчас уже почти точно известно, что “Вудсток венчерс” потеряла свой капитал). Хранители старой культуры, наслушавшись идиотской болтовни СМИ насчет смертей и передозировок, уже приходят в ярость. Истеблишмент ничуть не изменился — просто на время одного уик-энда он оставил изгоев в покое.
Что здесь не иллюзорно, так это реальность новой оппозиционной культуры. Она прорастает из разлагающихся старых форм, зараженных всеми этими нелепыми и деструктивными ценностями частнособственничества, конкуренции, коммерции, погони за прибылью и элитарности. Новой культуре пока лишь предстоит сформировать свои институты в массовом масштабе; никакими ресурсами для этого она не обладает. На данный момент ей приходится удовлетворяться — или не удовлетворяться — ролью кочегара, подбрасывающего в топку старой системы новые идеи, рок, наркотики, любовь и прямоту суждений. Все это вернется назад в извращенных и испохабленных формах — из “Коламбиа рекордс”, Голливуда, магазина “Блумингдейл”. Но что-нибудь да уцелеет, ибо нет на свете лекарства, исцеляющего от тошноты и отвращения. Ныне речь идет не об “увлечениях молодежи”, а об основополагающем событии; возраст его участников имеет отношение лишь к нынешней его фазе. Ясно, что тошнота пока еще не может служить базой для политического объединения масс; радикальным политикам еще предстоит понять, что культурная революция — море, в которое им следует погрузиться, подобно тому как борцы за права черных погружаются в “черную культуру”. Но кровь кипит все сильнее, и когда наркоманы, нудисты, “love-ники”, сектанты-экологи и музыкальные фанаты узнают, что за любовь нужно сражаться, —чертям жарко станет.
1969 г.
Перевод с английского С. СИЛАКОВОЙ