Из старинной китайской поэзии (Перевод с китайского и вступление Ильи Смирнова)
Литературное наследие
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 1999
Литературное наследие
“Бамбук шелестит под осенним ветром…”
Из старинной китайской поэзии
Перевод с китайского и вступление ИЛЬИ СМИРНОВА
Перед читателями “ИЛ” — подборка стихотворений, созданных китайскими поэтами, жизнь которых уместилась в триста лет правления Сунской династии (Х—ХIII вв.). Не пытаясь объяснять стихи, позволю себе тем не менее предварить эту публикацию несколькими соображениями, которые, надеюсь, окажутся небесполезными.
Напомню, что вплоть до начала нынешнего века китайцы были привержены династийной периодизации собственной истории. Сколько бы ни длилось правление той или иной династии, это время всегда воспринималось как законченное историческое и культурное единство. Поэтому самое общее определение, к примеру “сунский Китай”, применительно к трем сотням лет истории гигантской страны — гораздо меньшая условность, чем привычные нам “николаевская Россия” или “викторианская Англия”.
Так что объединение в одной подборке поэтов, разделенных полутора сотнями лет, не своеволие переводчика, а строгое следование китайской традиции, внутри которой “сунская поэзия” — при всем многообразии имен, направлений, стилей — отчетливо ощущалась как художественное явление, единое в главных своих чертах и, безусловно, отличное от предшествовавшей “танской поэзии” или от последующей “юаньской”, хотя и связанное с ними общими истоками, цитатами, намеками, символикой, темами, наконец. Замечу в скобках, что и самый тонкий знаток “со стороны”, не прошедший традиционной китайской выучки, в девяти случаях из десяти не сможет датировать старое китайское стихотворение, не говоря уж о том, чтобы назвать его автора — ну разве что попадется самое что ни на есть хрестоматийное.
Одна важная особенность средневекового взгляда на изящную словесность, может быть, не вполне осознается современными читателями. Дело в том, что по китайским представлениям ценность литературы — далеко не только в ее вершинных достижениях. Как природный ландшафт не состоит из одних гор, так и пейзаж словесности достоверен только в единстве всех создающих его имен и произведений. Поэтому намного выше, чем сборники отдельных, пусть самых замечательных поэтов, ценились в Китае разного рода антологии.
Составление антологий почиталось особым искусством. Необходимо было на сравнительно небольшом пространстве создать полноценный поэтический пейзаж с подъемами и спадами, высшими взлетами поэтического гения и поучительными неудачами — иными словами, передать пульсацию того своеобразного ритма, который, отражая ритм природы, одухотворяет любые явления человеческого бытия. Главное, что воплощалось в лучших изборниках, — это пропорция имен, тем, жанров, своеобразная игра с традиционными репутациями, доступная только подлинным знатокам.
Европейский поэтический вкус воспитан на иных образцах, в иной традиции. И выбирать из старой китайской поэзии стихотворения для перевода, руководствуясь исключительно собственными оценками, было бы неоправданной самонадеянностью. Все поэты и все стихи, представленные в нашей подборке, уже несколько столетий назад помещены в самые авторитетные китайские собрания поэзии эпохи Сун и наравне с другими составили ее поэтическую славу. На этих журнальных страницах — своеобразный фрагмент стихотворного пейзажа за несколько столетий, каким он виделся китайцам эрудитам.
Однако не всегда и не во всем можем мы без потерь следовать за вкусами носителей традиции. Скажем, легко заметить пристрастие переводчика к пейзажной лирике, весьма важной в системе китайского поэтического универсума, но его далеко не исчерпывающей. К сожалению, высоко ценимые в Китае стихи, к примеру на исторические сюжеты, требуют в переводе бесконечных примечаний и пояснений, в которых без остатка тонет поэзия. Точно так же в нарушение принятых в классических собраниях пропорций из всего обилия поэтических форм явное предпочтение отдано так называемым “оборванным строфам” – самым лаконичным стихам, которые с наибольшей полнотой воплощают редкостное умение старых китайских мастеров “прозревать великое в малом”.
Надеюсь, однако, что, несмотря на эти вынужденные компромиссы, в нашей подборке сохранилось одно из главнейших свойств всякой средневековой антологии — ее внутренний сюжет, перекличка поэтов и стихотворений. Именно в диалоге с похожими по теме, форме, художественным приемам стихами становятся явственнее тончайшие оттенки привычных смыслов, какие-то новые грани лирического сюжета.
Поводом для китайского стихотворения почти всегда служило воспоминание и нередко — об известном с детских лет знаменитом произведении великого поэта-предшественника; о соперничестве и речи не шло, но стремление как-то оттенить памятную строку, слегка сместить акцент, расцветить новой деталью, конечно же, присутствовало. Поэтому столь зорок взгляд китайца стихотворца и так изощрено его внимание к самомалейшим переливам звуков, красок, чувств. И всегда хранил он в памяти средневековую максиму: “строка кончается, мысль безгранична”.
Наконец, стоит отметить, что в нашей подборке представлена только классическая поэзия — стихи с регулярной длиной строки и весьма строго ограниченным набором тем. В эпоху Сун рядом с поэтической классикой расцвела любовная лирика — новый жанр так называемых “мелодий”, тесно связанный с музыкой и гораздо более свободный и формально, и содержательно. Но это уже в самом деле “другая песня”.
Сунская поэзия переводилась у нас в стране. Выходили сборники нескольких наиболее известных поэтов. Наша публикация знакомит читателей с новыми поэтическими именами — стихотворцами замечательного таланта, чьи стихи и через тысячу лет волнуют ум и сердце. А разве не в этом назначение истинной поэзии во все времена?
Ли Гоу (1009—1059)
Вспоминаю реку Цяньтанцзян
Парус поставив, в утлой лодчонке
к дому хмельной возвращался;
Горы стеной впереди темнели,
чуть освещенные солнцем.Гладь речная сияла-сверкала
в светлых лучах заката;
Разом речные нарциссы надели
розово-алое платье.Проводы весны
На террасе Ичунь — Весны Благодатной —
с грустью весну провожаю;
Слезы текут в золоченую чашу,
а я и не замечаю.
Печальной иволге — мне показалось —
скорбь людская понятна,
Она высоко летает и видит:
всюду цветы облетают.
Чжан Лэй (1054—1114)
Cлушаю сверчка
1.
Бамбук шелестит под осенним ветром,
об осени напоминает;
Впервые на опустевших ступенях
услышал сверчка ночного.
Хотя и скитаюсь-брожу на чужбине,
а все же почувствовал радость —
Сегодня этот знакомый голос
с жизнью меня примиряет.
2.
Два года странствовал по воде,
отдавшись во власть волнам;
Лицо старика, седина на висках —
всё, что я приобрел.
Под кровлю заглядывает луна,
гнется под ветром бамбук.;
Сегодня впервые в этом годуголос сверчка услыхал.
Весенним днем
Кружит мошкара, паутина реет,
словно трепещет воздух,
И долгие думы текут неспешно —
с днями длиною схожи.
Весенние травы двор полонили,
редко скрипнут ворота;
Высокое солнце сияет в окнах,
пусто в светлых покоях.
Ночью слушаю ветер и дождь
В буддийском храме заночевал,
домой возвращаться поздно;
Слышу шуршание струй дождевых
в изгороди поределой.
Печали своей не умерит гость,
гонимый, как ряска, ветром;
В монашеской келье читаю стихи,
подслушанные у ливня.
Из стихов “В праздник Фонарей”
1.
Ранним утром призвали меня
в государев дворец Дамингун;
Удостоился высочайших даров,
в полночь вернулся домой.
Десятилетие службы, как сон,промчалось — и я старик;
Вместе с годами ушла любовь
к ветру, к горной луне.
2.
На побережье огни мерцают
осенними светляками;
Песни горцев слух утомили —
столько в них горя-печали.
Сам удивляюсь: этой весною
ко всему безразличен;
Книги читаю один в тишине
и от вина отказался.
В шестую луну на шестом году эры правления Юанью (1092) я был освобожден от должности помощника составителя Истории и назначен на должность помощника начальника секретариата. Через много лет возвращен на должность помощника составителя Истории и, по совместительству, на должность советника Исторической палаты. Поэтому пришел в свой прежний кабинет и сделал на стене следующую надпись:
Деревья дворцовые
признали во мне знакомца,
Хотя возвратился
старик с седой головою.
С унылого неба
осенняя сеяла морось,
Но все же заметил,
как сильно выросли сосны.
Строфы без названия
1.
Недавно с софоры опала листва,
а сколько уж голых дерев.
Бессмысленно жалуется сверчок,
ночами печально стрекочет.
За домом моим на тропинке лесной
осенний мох появился;
На пыли, укрывшей столик для книг,
следы от мышиных лапок.2.
Поздняя осень; проспал до полудня —
а все холодна подушка!
С гнутых углов черепичной кровли —ливня звенящие струи;
Сохнут в корзине лечебные травы —
нужен огонь пожарче;
Дверь затворив, воскурю благовония
на подставке для свитков.
Слушаю пение птиц
Так долго странствовал по Янцзы —
уже борода седа;
И слышу вновь, как птицы весной
с восходом солнца поют.
Покинул северный край, но навек
в душе останется след:
Бамбук ледяной, слива в цвету,
гряда желто-бурых холмов.Ночью сижу в одиночестве
Двор пустынен, безлюден, тих;
полная блещет луна;
Кажется, иней скоро падет —
воздух ночной посвежел.
Только утун не хочет признать,
что срок увяданья пришел:
Редкими листьями на ветру
все шуршит и шуршит.
Е Мэн-дэ (1077—1148)
Сочинил в беседке Вэйшаньтин
Беседка на склоне, а выше — громады
двух скалистых утесов;
Бамбуковой рощицы не хватает,
чтобы шумела листвою.
Зато немолчный голос потока,
словно чистая яшма —
Печаль и тоску по далекому дому
в сердце сумел умерить.
Лю Цзы-хуэй (1001—1147)
Скала Спокойного Созерцания
Буйно-густая
роща персиков диких;
Сенью древесной
скрыты замшелые камни.Если отшельник
предался созерцанью,
Значит, мечтает
прочь отринуть стремленья;Не возвращаются
к ночи домой дровосеки…
Холодно. Горы
в дождь, как зеленая яшма.
На реке
Кажется, до небес достигает
гребень волны приливной;
Вечер прохладен, и за рекою
легкий туман на деревьях.
Третий день, как северный ветер
разметал переправу;
К тихому берегу притулилась
утлых лодочек стая.
Ранний отъезд
Петел в деревне
криком рассвет возвестил;
В утреннем небе
истаивает луна.
Странник на лошади
затемно тронулся в путь;
Меркнет светильник,
пуст гостевой покой.
Под беспредельным небом
Окоем без границ, одинокий парус,
тайные мысли о доме;
В полнеба закат горит-изгорает,
свет на западе тонет.
Воронье от холода сбилось в стаю —
сколько их, птиц летящих!
Устремляются к дереву в устье потока,
чтоб на ночлег угнездиться.
Сюй Цзи (1162—1214)
Поздняя весна
Стихает ветер. Сады одеты
в нежно-зеленое платье;
Весенние краски едва сгустились
и вновь безнадежно тают.
У листьев лотоса на мелководье —
головастиков племя;
Вино молодое струит ароматы,
ивовый пух летает.
По дороге в Цзяньцзянь
В тумане и тучах горные пики,
без счету — крутые уступы;
Извив ручья — я немного помедлил,
извив — и помедлил снова.
Но только возле стремнины потока
смиряет шаги свои странник
И слушает разом: шумящие сосны
да чистой влаги журчанье.
Перебираюсь через хребет Цзюлин
Теснят дорогу отвесные скалы,
немолчно звенят ручьи;
Едва спустился к подножью и снова
к вершине стремишь свой путь.
Следишь неотрывно, как горные пики
скрывает облачный дым,
И не замечаешь, как сам погрузился
в пелену облаков.Начало осени
Осень пришла и первым дождем
омыла заставу-лес;
Краски заката прозрачно-чисты,
необозрима даль.
Ветер утих, в поднебесье парит
гряда заревых облаков;
Горные склоны, вершин череда,
уступы отвесных скал.Осенние прогулки
Стрекот осенних цикад похож
на треск воздушного змея;Праздный брожу вдоль прозрачных ив,
внимаю шумливым цикадам.
Незамутненные воды ручья
сравнимы с зеркальной гладью;
Ласточка чиркнет влагу крылом —
бегут мельчайшие волны.
Сюй Чжао (?—1211)
1.
Как же давно
уехали вы, господин!
Следом за вами
стремится моя душа.Танские свитки
я со стены сорвала;
И паутина
опутала стопки книг.2.
Как же давно
уехали вы, господин!
Пылью покрылся
украшенный яшмою цинь.Лотоса семя
уже цветком проросло;
Скоро ль настанет
время новых корней?3.
Как же давно
уехали вы, господин!
Стала лениться
брови густые чернить.
Горькие думы —
тонкие нити дождя —
Не прерываясь,
текут, текут и текут.
Стихи об ущелье Санься
С гор низвергаясь,
с ревом мчится река;
Вдоль побережья
клены встали стеной.
Крик обезьяний
не горек для обезьян;
Странника душу
вдруг пронзает тоска.Напев о листьях ивы
Чудится, будто ветер порывистый,
нежные листья осыплет
Светло-зеленые и бледно-желтые
в пруд прозрачный глядятся.Деве-красотке покуда неведома
горечь долгой разлуки.
Тонкий свой стан изогнула причудливо —
учится красить брови.Чжао Ши-сю (ок. 1170—после 1225)
Надпись на свитке стихов даоса из храма Сычэнгуань
Персика цвет, словно алый шелк,
ветхую кровлю укрыл;
Возле реки в облаках листвы
ивы и тополя.
Разве что в ясную пору, днем,
кто-то сюда забредет;
Утренний сумрак в дымке дождя
принадлежит только вам.
Пригласил гостя
В пору цветения желтых слив
льют проливные дожди;
В лужах, в пруду, на полях заливных —
хор лягушачий звенит.
Гостя позвал, но он не пришел,
полночь давно позади;
Шашки передвигаю один,
в лампе тает фитиль.
Несколько дней
Уж несколько дней как осенний ветер
больному терзает душу:
Он сдул покрывало из желтых листьев,
трава во дворе обнажилась.
За лесом прозрачным вдруг проглянула
далекой горы вершина;
Потом наползли внезапные тучи —
гора стала вдвое ниже.
Вэнь Тянь-сян (1236—1282)
Канун Нового года
Небо с землею
пустынны — кругом ни души;
Лета и луны
прошествовали чередой.
В поздние годы
измучен ветром с дождем,
У края обрыва
суровы иней и снег.Судьба на излете,
кончается жизненный срок;
Мое поколенье
в забвении сходит на нет.
Мне больше не снится
вина новогоднего хмель…
Светильник мерцает;
ночую в старом дворце.
Южное море
Берег Южного моря
пред моим распахнулся взором.
Павших воинов столько —
не сочтешь, — что соломы в поле.
Даже волны морские
источают тления запах…
Дикий яростный ветер
треплет злобно мои седины.Все погибло-исчезло,
ни горы не видать, ни потока,
Ни страны не осталось,
ни единой семьи, ни приюта.
У великого мужа
устремлений — на тысячелетья,
И земной моей жизни,
я уверен, предел не положен.
Почтовая станция в Цзинлине
Старый, заросший бурьяном дворец;
светлый закатный луч;
Белое облачко в небесах —
где его дом-приют?
Как и всегда, услаждает взор
гор и рек красота;
Разве что прежних друзей не сыскать
в городе и окрест.Пух тростниковый реет-кружит,
лег и на плечи мне;
Ласточка, жившая под стрехой,
где она вьется теперь?
Минули годы, настала пора
нынче покинуть Цзяннань;
Стану кукушкой рыдающей я,
в горе домой возвращусь.