(Перевод со словенского Жанны Гилевой)
Алойз Ихан
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 1999
Алойз Ихан
СТИХИ
Перевод со словенского ЖАННЫ ГИЛЕВОЙ
Современная словенская поэзия многолика, восприимчива к новому, хорошо вписана в европейский контекст. В ней конкурируют различные стили, авторские поэтики и индивидуальности. В подобном многообразии молодому поэту легко и затеряться. Однако с Алойзом Иханом этого не случилось. Его очень “земные” стихи подкупают ощущением полноты бытия, вкусом к жизни. Поэт не стремится уйти от действительности в виртуальный мир художественной условности, а обнажает истинную суть вещей. Жизнь интересна ему в ее самых бытовых проявлениях без патетики и иллюзий. В основе его мировидения — “овеществленная”, “реанимированная” повседневность, просвечиваемая то ироническим, то саркастическим рентгеном. Ихан — певец того самого “сора”, тех мелочей, маленьких радостей, неудач, разочарований, побед, из которых, по сути, и складывается жизнь.
Объяснение этому, вероятно, можно найти и в фактах его биографии. Он не только поэт, но и ученый-иммунолог. В родной Любляне, где он родился в 1961 году и закончил университет, он преподает, ставит эксперименты в лаборатории и одновременно редактирует литературно-критический журнал “Содобност”.
Литературный дебют студента-медика состоялся в 1985 году, и первый сборник стихов “Сребреник” был отмечен тремя премиями — в Словении, Хорватии и Македонии — как лучшая книга молодого автора. С тех пор вышло еще четыре стихотворных сборника, книга эссе и два романа. В 1996 году Алойз Ихан был удостоен одной из самых престижных литературных наград, которую может получить поэт в Словении, — премии Симона Енко. Его стихи переведены на европейские языки.
“От Водника до Ихана” — так озаглавлено вступление к антологии словенской поэзии “Полуденные подсолнухи”, вышедшей в 1993 году и представляющей всю двухвековую историю словенского стихосложения. Попасть в такое издание — честь и признание, завершать ряд его авторов — большая ответственность.
Надежда Старикова
ДИПЛОМ
Она подошла ко мне прямо на улице
и сказала, что приглашает выпить,
потому что как раз дописала диплом по моей поэзии.Ее пышные бeдра, как у фаршированной курочки,
казались хрустящими, как запеченная корочка,
и я не смог отказать,
мысленно отменив все важные встречи
и уже предвкушая много пива и пиццу.В своей работе она отнеслась удивительно строго
к стихам моим, рифмам и языку.
Меня забавляло, как страстно она, эта женщина,
судила мои творения.
У нее от экстаза подрагивал подбородок,
что я понимал как волнующую прелюдию,
про себя задаваясь вопросом,
когда же она свернет на конкретную тему,
чего я, признаться, желал каждой клеточкой, каждою жилкой.Съев пиццу и выхлебав пиво,
я заказал еще здоровенную кружку,
и тут меня насторожило,
что она продолжает вещать о поэзии, в то время как я
готов облизать ее всю, с головы и до пят.
Она талдычила о моем поэтическом языке,
будто я не имел настоящего языка,
исходившего сладкой слюной!
И тогда я разгневался на эту женщину,
которой поэзия представлялась важнее, чем все мои
жизненно важные органы,
тем паче что их усмирить я уже был не в силах.“Я тебя раскусил, о садистка!” — вскричал я,
высосал пиво
и ушел, преисполнен презрения
к этой ничтожной женской душонке,
что готова лишь брать, ничего не давая взамен.
Я поклялся, что впредь ни одна из подобных особ
не введет меня в заблуждение,
терпеливо дождался ее ухода, схоронясь за углом,
затем вернулся и заказал еще одну кружку —
давно я не пил тaкoгo xоpошeго пива!ПРИСЯГА
Когда присягают солдаты, у всех, кто при этом присутствует,
к глазам подступают слезы. Подступают, лишь стоит подумать
обо всех этих юных жизнях, обо всех этих людях,
с каким упорством они когда-то, в околоплодной слизи,
жадно ловили воздух и наконец задышали,
как неуклюже карабкались, поднимались, держась за стул,
и вот научились ходить,
как висели на волоске между оспой и скарлатиной
и все же пошли на поправку, и стали
узнавать первые буквы, прочитали первую книжку,
за ней — другую, третью, десятую, сотую и попутно
задирали ровесницам юбки,
метко бросали мячи в корзину, собирали наклейки
с портретами лыжников и футболистов, мечтали… мечтали
о чем только можно, головы их полны были грез,
полны были планов, желаний, любви,
а теперь, не колеблясь, они готовы пожертвовать всем,
абсолютно всем, чтобы грудью встретить врага,
чтобы его застрелить, заколоть
или как-то еще уничтожить; нет, не в силах никто
удержаться от слез при виде такой решимости;
плачьте, матери, плачьте, отцы, плачьте, сестры, плачьте, девчонки, —
плачьте все, плачьте же, плачьте вовсю,
другого не остается.КОРМУШКИ
Среди зимы повесишь в саду кормушку
для птиц и видишь: ее захватили
большие и сильные птицы, а маленьких
не подпускают. Тогда насыплешь
побольше пищи, чтобы хватило
на всех, но те, что помельче, по-прежнему
голодают, падают в снег и коченеют.
Тогда развесишь побольше кормушек,
а крупные птицы по ним рассядутся
и прогоняют меньших. Тебя это сердит,
и ты, увидев большую птицу,
пытаешься отогнать ее, только первыми в страхе
разлетаются мелкие и дольше не смеют вернуться.
Тогда, чтобы с этим покончить, берешь ружье
и стреляешь по крупным птицам. И вот уж
их нет, однако наглеют средние;
постепенно кормушки пустеют,
птицы их избегают, но ты
решаешь не отступаться.
И вдруг вспоминаешь,
что просто хотел покормить
птиц.МИРКО
Вчера ни свет ни заря приплелся ко мне мой приятель Мирко,
славный малый, известный профессор; снова ныл,
что ему тяжело в институте, что все его угнетает,
хоть плачь: полчаса просидишь в кабинете —
и хочется пить валерьянку или грушевую водку,
после которых его как магнитом тянет к кому-то из нас,
друзей и коллег, знающих, что его погубила
чрезмерная доброта: когда-то он, увлеченный преподаватель,
выбрал из множества лучших студентов длинноногую Минцу,
взял ее в штат, вырастил до магистра, а эта лахудра
вышла замуж и стала качать права — подавай ей декретный отпуск
и пособие на детей; потом — грудастая Петра:
девица казалась святошей, ни мальчиков, ни развлечений,
только наука да вечерами лабораторные опыты,
под его руководством она защитила в рекордные сроки
докторскую и, когда наконец дозрела духовно,
ясно дала понять, что она лесбиянка,
предоставив беднягу наставника его сварливой жене;
или вот секретарша Весна, которую удалось вытащить на пикник
лишь однажды, когда решался вопрос о приеме ее на работу, а после — ни-ни,
а случится, повысишь голос — она тебе в нос долгосрочный контракт, —
я вполне соглашался с Мирко, что такие контракты изжили себя,
ибо только мешают начальству налаживать
отношения в коллективе, но тут вся беда в политике,
бюрократии и централизме, а также имеет место скрытый диктат:
политикам ненавистны творческие работники,
им что бельмо на глазу ведущие институты, рассадник свободомыслия, —
так утешал я его, и, выпив стакан или два, он согласился,
что надо терпеть, что поделаешь, страдание возвышает,
главное — не отчаиваться, до последнего вздоха! —
с жаром откликнулся я на эту мудрую фразу,
и мы наливали еще и еще, пока не иссякли запасы живительной влаги,
так что пришлось paзмышлять, не пойти ли в ближайший кабак.
ГЕНЫ
В лаборатории бросили жребий,
кто пожертвует порцию крови.
Выпало мне — отвертеться было нельзя.
Выделив гены из моего материала,
ввели их в мышиный зародыш.
Мышка с моими генами родилась у меня на глазах.
Я наблюдал, как она развивалась,
каждый день измерял ее рост и вес,
следил за ее самочувствием,
подвергал испытаньям,
оценивал интеллект.
Результаты были не бог весть какие:
мышь не блистала смекалкой,
грызла пшеничные зернышки,
а насытясь, сорила объедками.
Еще полгода тоскливых замеров —
и мы решили сворачивать эксперимент.
Мышь поместили в камеру,
я уже собирался пустить смертоносный газ,
но, сжалившись, передумал:
при всей ее бестолковости —
родные все-таки гены…
И я спас мою мышь. Теперь
она живет у меня —
уж не знаю, где она поселилась.
Я не стесняю ее свободы
и под столом для нее оставляю крупу и сыр.
Вечерами я слышу, как она скребется за шкафом.
Порой мне приходит на ум,
что она где-то там в темноте сочиняет стихи —
возможно, ей достался и этот ген.
Уходя, я всегда проверяю — хорошо ли закрыты окна,
а у дверей ставлю блюдечко с молоком,
не забыв размешать в нем яд,
даже в малейших дозах смертельный для кошек.ФОТОГРАФИЯ
Я не мог и мечтать, что у них это выйдет,
ведь я был без работы
и без жилья, и все было так безнадежно.
Я пришел к ним, заранее зная,
что у них ничего не выйдет.
Но когда меня усадили на стул
и сказали: “Сейчас вылетит птичка!” —
рот сам собой растянулся от уха до уха.
Вспышка — и все было кончено,
и уже ничего не поделаешь,
так и останусь навеки счастливым, и каждый
восхитится: “Вот это улыбка!” —
не допуская и мысли, что все
совершенно не так, просто у них, как всегда,
отчаянно здорово вышло!Я СТОЮ НА ЗЕМЛЕ
Я стою на земле
на шаре
где все так шатко
и нелогично
ибо кто преклонит колени
достигнет высот где обитают ангелы
и укрытый навек землею
приблизится к небесам
Потому надлежит молчать
чтоб иcпoвeдaть душу
и пребывать в покое
если хочешь кратчайшим путем
добраться до края света
Ведь если не двигаться с места
то через десять часов к тебе приползет Китай
а через пятнадцать прибьется Америка
как потерянная собачонка
вновь обретшая своего хозяина