(Перевод с испанского П. Грушко)
Сесар ВАЛЬЕХО
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 1999
Сесар Вальехо
Парижские хроники
“Ротонда”
Вот он — двусмысленный склеп, радужный притон, гудящий улей космополитической чесотки. Вот оно, шумное кафе, излюбленное пристанище художников и артистов, бродяг, снобов и сомнительных женщин, от Мими до Маргариты, от гризетки до garconne.
“Ротонда”! Бульвар Монпарнас осенней ночью под печальным дождем, где у самых твоих висков текут воздушные провода с вестями от далеких лагун, петляющие в каштанах бульвара около прогуливающихся теней и бледной ушной раковины изгнанника. “Ротонда”! Таинственный костер с шаткими языками пламени в оливковой роще Ночи.
“Ротонда”! Тут и бесконечно длинные, обволакивающие тебя канапе, и разъяренные полотна последней выставки “NOVIESPACIAL”, и метрдотели с маленькими усиками, в безукоризненных куртках. Многоязыкое скопище заполняет танцевальные залы, амурные салоны и террасы. Тут мы видим Айши, смеющуюся сенегалку в зеленом травяном тюрбане, не забывающую позировать для Монпарнасской академии, и известного шведа, расслабленного и печального, в белом складчатом тюрбане, какие носят в Хайдарабаде… В одном уголке, где уминают абрикосы два багровых, не от мира сего, британца, видна тучная фигура японского художника Фудзиты в больших роговых очках, из которых выкарабкиваются выразительные ликующие глаза. Вот-вот появится мадам Лурити из театра Питоева, позже — Хильда де Нис, прелесть, а не певица, которая не так давно дала замечательный концерт Вагнера…
“Ротонда”! В этом кафе обычно витийствует Морис Метерлинк, встряхивающий своей пышной, почти белоснежной шевелюрой, а рядом — не менее состарившийся, неразлучный с ним Энрике Гомес Карильо, там разительно бледный Клод Фаррер коротает дождливые сумерки, невозмутимо созерцая окружающее, а здесь Тристан Тцара, Макс Жакоб и Пьер Реверди со всей своей дадаистской братией пьют и гримасничают для галерки, являя публике свои личины нелепых ловцов случая.
Куда как завлекательный вид у этого шумного средоточия всеобщей нервозности, имеющего оргийную славу, похоже, что здесь тлеет фитиль, сплетенный из многих раздражителей, будоражащих артиста, художника и писателя, — это и эксцентричные богатеи, заглядывающие сюда из чистого любопытства, чтобы поглазеть на бессмертных, и сверхсовременные парижанки, и туристы, и сибариты. Двусмысленный склеп, сказал я, радужный притон, гудящий улей космополитической чесотки, где наличествуют и ногти — расчесывать наши самые интимные и неизъяснимые язвы.
Сердце ищет свое местечко слева и постукивает со звуком спичечного коробка — не осталось ли спичек, и знай себе запаляет всю ночь эти свои желтые палочки. Дождь как лил, так и льет, и порой спичка роняет большие капли сладкого жира. <…>
1924 г.
Редкие звери и птицы Парижа
В Париже в моде редкие птицы и звери. В первую голову леопард, помимо этого видели огромного ужасного орла, севшего на одну из оград музея Клюни, — он обмахивал крылами обломанные загривки меровингских быков. Позже одна из газет оповестила, что на Северном вокзале, в то время как на него прибывал поезд с находящимся в нем инкогнито главой британского правительства сэром Болдуином и его супругой, из пустых вагонов вылетели две птицы с Британских островов — каркающие и словно бы раненые. Накануне вечером, спасаясь невесть от каких невидимых преследователей, в Оперу проник молодой дурно пахнущий лис, и актриса, которая в это время репетировала роль в “Борисе Годунове”, упала в обморок и навсегда потеряла голос. В кинотеатре “Могадор” начался показ “Дикого броска” — это фильм о бизоне, которого одновременно полюбили и оспаривают друг у друга женщина и невиданных размеров черепаха с трехметровым панцирем. <…>
Не чурается зверей и литература: прибывший из Экваториальной Африки Эмиль Громье, представитель Музея естественной истории, повествует в журнале “Иллюстрасьон” о своих похождениях среди дикой фауны черного континента в окружении поистине страшенных, но великолепных слонов; он рассказывает, как дорогостоящие клыки пасутся, любят своих подруг, описывает пылающие закаты в пустыне, ярость этих гигантских тварей божьих при виде человека и многое-многое другое…
А в Германии только что раскрыт ку-клукс-клан, куда более звериный, нежели в Соединенных Штатах, хотя германский Орден рыцарей пылающего креста насчитывает уже несколько тысяч приверженцев, имеет несколько уровней и управляется своего рода сенатом, то бишь Вальхаллой под руководством служащего электрокомпании “Сименс”. Большинство членов общества, включающего предшествовавшие ему объединения “Стальные каски”, “Бисмарк” и другие, — это мелкие скромные служащие, рабочие, а также, в наименьшем числе, коммерсанты и студенты.
Формула клятвы, которую все члены общества должны давать, сводится к нижеследующему: “Будучи достойным германцем, клянусь исполнить мой долг по освобождению германского народа. Я использую все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы сражаться с евреями, французами, поляками, китайцами, японцами, неграми и прочими цветными…” <…>
Подобная клятва дается перед черепом, за которым должно быть знамя с вышитым черным крестом.
Французы испытали шок. А газеты тут же сообщили, что свой ку-клукс-клан только что создан и во Франции. Да не узнают об этом господин Кашен и посол России господин Красин.
Вчера было сообщено, что поединок между предполагаемым французским ку-клукс-кланом и передовым отрядом Советов может состояться на церемонии открытия памятника Мопассану в парке Миромениль, где помимо тех и других будут присутствовать представители правительства. В чем провинился посредственный новеллист, что на его родной земле намерены подраться красные и желтые? В том, что его произведения повлияли на русскую литературу и что для Ленина они стали любимым чтением, как сказал министр просвещения господин Моузи?..
6 ноября 1925 г.
Негры завоевывают Париж
<…> Сейчас я хочу сообщить о крайне любопытном событии — о завоевании Парижа негритянским театром, привезенным непосредственно из негритянского квартала Нью-Йорка в Мюзик-холл на Елисейских полях. Негритянский балет — нынешняя парижская сенсация.
Театр на Елисейских полях, где директором симпатичнейший Рольф де Маре, всегда отличался своей любовью ко всему экзотическому и неизвестному: здесь были явлены Парижу шведский балет, танцы Айседоры Дункан, украинские хоры, футуристические концерты и русский балет. И сегодня он представляет в Париже, также впервые, негритянский балет, чей огромный успех — еще одно свидетельство большого духовного потенциала Африки, этого племени, которое берет жизнь за рога. Бедный Гийом Аполлинер задрожал бы в своей героической усыпальнице, уловив в воздухе быстротекущего времени шумный успех расы, чью тазобедренную пластику он усвоил раньше всех — еще на заре кубизма.
Отрывки настоящего негритянского танца я уже видел на пленке в доме Мориса Рейналя, главного специалиста по Пикассо и кубизму. На этот раз речь идет не столько о пластике танца, сколько о пластике звуковой. О настоящем, первородном джазе во всей его неведомой дикости: тромбон, вызывающий зуд в зубах, разнообразные барабаны и тарелки, вибрация которых складывается в торжественную, улюлюкающую, суховатую, воинственную, протяженную, печально-сладострастную полифонию, скрип костей в танце с неожиданными, но тонко продуманными по стилистике замираниями в синкопах или под шлепающий звук внезапно падающего с головы цилиндра с двумя гармоничными тактами. Что это — незаконнорожденный вагнеризм на радость кларнету желания?.. Как бы там ни было, Париж поражен. Никогда он не имел дела с такой музыкой, со столь чудовищными инструментами, со столь дикими, скандально-анатомическими плясками — разве семь католических уздечек нашей цивилизации в силах обуздать таинственную скорбь животного, которое поворачивается спиной к человеку! Танец тропической чащобы, перед почти зоологической откровенностью которого бессильны какая-либо мораль или критика.
Пикассо, Жан Кокто на верху блаженства. Если бы жив был Эрик Сати — как бы порадовался этот великий старый подросток!..
Многие критики, враги Бернарда Шоу, радуются, что успех негритянского ревю совпал со спектаклем “Святая Иоанна”, который в эти же дни показывают в Театре искусств. Однако, вне всякого сомнения, выше всех похвал искусство Людмилы Питоевой, исполняющей роль Жанны д’Арк в этом произведении Бернарда Шоу. Ни Ида Рубинштейн в “Идиоте” Достоевского, ни Сесиль Сорель в “Муках святого Себастьяна” Д’Аннунцио не могут сравниться с ней.
Похоже, эта русская актриса сегодня является наиболее яркой представительницей французской сцены. Особенно в роли святой амазонки, гарцующей на боевом коне под носом у самого архиепископа Реймского, — кристально чистая гуманность Питоевой, ее простота, самородное золото ее таланта, не подверженного ни плавке, ни какой-либо ремесленной обработке, настолько далеки от старцев и повивальных бабок “Комеди Франсез” и “Одеона”, в том числе — Ламберта и Мадам Лизики, которые только что показали “Полифема” Самэна в руинах Алжира…
11 декабря 1925 г.
Смешение языков
Эсперанто мало-помалу прокладывает себе путь. В прошлом году Министерство народного образования Франции рекомендовало изучение этого языка во французских школах. В Японии только что сделали то же самое. В общем, эсперантистские заведения приумножаются в Соединенных Штатах, в Германии, в России, в Скандинавских странах. С каждым днем растет потребность в международном языке. Нынешняя пора — пора сердечного взаимопонимания между народами, а когда такие слова, как мир и счастье между людьми, произносит Вильсон, они обретают и политическую значимость. Оборонительные договоры, договоры о гарантиях, о разоружении, пакты — Лондонский, Парижский, Женевский… Слово начинает пользоваться своим древним правом на уважение. <…>
Впрочем, всегда полезно поразмыслить — необходим ли международный язык? Некоторые отвечают утвердительно. А кто против? Господин Муссолини, к примеру, — он объявил о серьезных санкциях для тех в Италии, кто публично вознамерится использовать какой-либо язык сверх языка Данте. Не меньше битва за лингвистический национализм и во Франции. Я сказал — национализм. Для несведущих: Франция не только не допускает умаления ее языковой сокровищницы, но и не прочь навязать ее всему иноговорящему миру. Что это — языковой национализм или политический империализм? Слышали бы вы, как кудахчут в Париже, воюя против употребления чужеродных языков. Не одного иностранца силком заставили изъясняться публично не на родном языке, а непременно на французском.
— Либо говорите на французском, либо молчите! — такое можно услышать не только на улице, но и в театре.
В Париже враждебность к иностранным языкам проявляется яростно, агрессивно. Еще бы! На площади Пигаль, в театрах, на Больших бульварах и в кафе можно услышать дьявольское смешение языков. В этом огромном городе есть места, где французский звучит в столь малых дозах, что кажется робким иностранным языком — петухом в чужом курятнике. Парижанин готов лопнуть от ярости, он изнемогает от патриотической боли.
Смешение языков — свершившийся факт, и избежать этого в Париже не представляется возможным. Одна из газет уже подстрекала правительство решительно запретить во Франции употребление какого-либо языка, кроме национального. Издаст ли правительство подобный декрет?
В любом случае — каким образом смогут проверить исполнение подобного декрета? Тем более в семьях. Помимо этого, кто сможет указать лингвистическому национализму, каких границ он должен придерживаться? <…>
В языке, как и в политике, неизменно приходится выбирать между Нацией и Интернационалом.
14 марта 1926 г.
Перевод с испанского П. ГРУШКО