Анкета «ИЛ»
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 1999
Анкета “ИЛ”
Мировая литература: круг мнений
- С чего началось и как развивалось Ваше знакомство с зарубежной литературой?
- Творчество каких авторов, какие книги оказались для Вас принципиально важными?
- Главное, на Ваш взгляд, событие мировой литературы этого столетия.
- Дутые величины и недооцененные авторы в зарубежной литературе XX века.
- Обоснованны ли разговоры о кризисе мировой литературы?
- Отдаете ли Вы предпочтение какой-либо определенной национальной культуре?
- Как Вы оцениваете воздействие зарубежной культуры на современную отечественную?
- Как влияет Ваша профессиональная деятельность на восприятие литературы?
- Ваши открытия последних лет в области зарубежной литературы.
- Назовите, пожалуйста, книги, без которых, на Ваш взгляд, немыслим круг чтения в детстве, отрочестве, юности.
- Что бы Вы могли посоветовать журналу “Иностранная литература”?
Евгений Попов,
писатель
1. Мое знакомство с зарубежной литературой ознаменовалось в юном возрасте чтением книги “Мордовские народные сказки” (1941 г., Саранск, название издательства не помню). Эти сказки были напечатаны на серой шершавой бумаге и содержали, в отличие от известных мне к тому времени дистиллированных и адаптированных для юного возраста отечественных сказок, мотивы и сюжеты “идейно ущербные, находящиеся на грани клеветнических, с элементами цинизма и порнографии”, как выразились в так называемом “прокурорском предупреждении” через 30 примерно лет после указанного знакомства сотрудники КГБ по Москве и Московской области, арестовавшие мой архив и запретившие, согласно литзаключению какого-то до сих пор неизвестного мне говнюка из Союза советских писателей, существование на территории СССР и всего мира ряда моих сочинений, написанных, как я только теперь запоздало начинаю понимать, явно под влиянием не только окружавшей меня в те годы реальности, но и вследствие этого раннего чтения. В мордовских сказках совершенно не было того самого Патриотизма и той самой Духовности, о которой всегда любили и любят толковать хитрые озабоченные большевики. В них описывались пьяные и скабрезные похождения народных мордовских граждан, глумящихся над властью и собственным телом, фигурировал обделавшийся священник “в испачканной и провонявшей одежде”, орудовали разбойники, засолившие в бочке женские груди, а суровой принципиальной нравственной оценки происходящим на серых шершавых страницах безобразиям дано не было, отчего закономерно отсутствовал катарсис, если не считать таковым бессмысленное пьяное уханье и другие пластические дикости, столь любезные сердцу смешливого ребенка, тянущегося к культуре, как подсолнух.
Позже появились и другие хорошие книги. “Робинзон Крузо”, “Гекльберри Финн”, “Похождения бравого солдата Швейка”, Ремарк, Хемингуэй, Фицджеральд, Бёлль, Сэлинджер, Петроний, Воннегут, Кафка, К. Абэ, “angry young men”, Хаксли, Джойс, Оруэлл — много есть хороших зарубежных книг на свете. Читалось все это, разумеется, в переводах — официальных или самиздатских. “Без языка” — клеймо моего поколения. Еще знакомство развивалось с помощью малотиражного бюллетеня, который назывался “Современная художественная литература за рубежом”. Там кратко рецензировались свежие книги, как “буржуазные”, так и “стран народной демократии”, давалась им принципиальная партийная оценка, из которой следовал простой вывод — если книгу ругают, она хорошая, а если нет, то — нет. Кроме того, существовали труды типа “Модернизм без маски”, из которых тоже можно было почерпнуть немало полезных сведений о текущем мировом литературном процессе, а также отдельные статьи в “Литературной газете” и литературных журналах, где злобно облаивались Набоков и др.
2. Принципиально важными для меня были книги “Похождения бравого солдата Швейка” Гашека, “Сатирикон” Петрония, “Не жалейте флагов” Ивлина Во, “Уловка-22” Хеллера, “Том Джонс” Филдинга, “Гулливер” Свифта, “Одиссея” Гомера, “Тропик Рака” Г. Миллера и весь Джойс. Я говорю только о Зарубежной и только о Художественной литературе. И не вторгаюсь в область живой, еще не забронзовевшей литературы.
3. “Улисс” Джойса. Это книга для читателей и писателей. Если меня лишат всех других книг этого столетия, а оставят только “Улисса”, я не почувствую особого дискомфорта. Равнозначной Джойсу величиной является в русской литературе Андрей Платонов. Они соотносятся, как Маркс и Ленин.
4. Дутыми величинами являются Сартр, Камю, Экзюпери, а также Макс Фриш, герой которого от не хрена делать прикинулся слепым. Недооценен Гашек.
5. Совершенно не обоснованны. Плохих, средних, хороших, гениальных, а также непризнанных писателей ровно столько же, как и всегда. Количество вдумчивых и поверхностных читателей осталось практически прежним. Кино не вытеснило театр, телевидение не вытеснило кино, так чего же бояться литературе, если в основе практически любого жанра и вида искусства находится Слово? Даже масскультура не может обойтись без концентрированного слова, которое потом разбавляется ее бредом, как это делает продавец дешевых, недобросовестных спиртных напитков. Другое дело, что изменилась общественная роль писателя, и это особенно болезненно воспринимается в нашей традиционно идеологизированной стране. Писатель традиционно воспринимает себя как сакральную персону, и его совершенно не устраивают лавры виртуозного лжеца, искусного сказочника или умного веселого собеседника, с которым приятно провести вечерок, но которого вовсе не обязательно впускать в дом, семью и душу. Все бы ему, как диктатору, “властвовать думами”, как гестаповцу или чекисту, “жечь сердца людей” или, как ВОХРовцу, “пасти народы”. Поскромнее бы надо быть, помня, во-первых, о грязной тоталитарной литературе и ее роли в угнетении трудящихся, а во-вторых, о том, что ни один культурный шедевр не избавил человечество от мерзостей XX века, включающих сюда ГУЛАГ, Хиросиму, голод, геноцид и две мировые войны. Разумеется, я рассуждаю об этом, глядя со своей российской колокольни. Так ведь я и живу в России, а не еще где-нибудь. Конкретно у нас перманентный кризис чего угодно, но только не литературы, в том числе и мировой. А как в других странах — не смею компетентно судить, пусть они там сами разбираются. Нам же книжек — читать не перечитать, и книжек этих очень много, в том числе и новых, в том числе и зарубежных. Поэтому какой уж там кризис, когда писателей на исходе второго тысячелетия от Р. Х. развелось немерено и среди них попадаются очень интересные!
6. После русской я отдаю предпочтение англосаксонской культуре. Она, фигурально выражаясь, для меня такой же хороший собутыльник, каковым для лесковского Левши был английский “полшкипер”.
7. Воздействие зарубежной культуры на современную отечественную я оцениваю положительно, равно как и обратный процесс. В свое время русские классики XIX века сильно воздействовали на умы западных писателей и в какой-то степени породили Фолкнера и Хемингуэя. Хемингуэй и Фолкнер породили шестидесятников, а те — “другую литературу”. Механистический поп-арт расцвел на нашей родине пышным, долгие годы плодоносящим соц-артовским древом, концептуализм он и есть концептуализм, а постмодернизм — это вообще “реализм без берегов”. “Обэриуты” появились, когда Ионеско и Беккет еще ходили в гимназию и колледж. Восточные философии укрепили дух не только Сэлинджера, но и многих наших поэтов. Все смешалось в международном Доме культуры, и как мне кажется, к явной пользе для участников его кружков и секций. А вдруг это есть строительство новой Вавилонской башни, а вдруг на этот раз все закончится хорошо? “Американизация” же грозит только тем, кто с утра до вечера смотрит телевизор, но это их частная медицинская проблема.
8. Поскольку я есть читающий писатель, то помимо гедонистического удовольствия от чтения я извлекаю из зарубежных книг нечто неопределенное, но помогающее мне в моем собственном хозяйстве. Я присматриваюсь к чужому производству, но думаю о своем. Мне кажется, что не ворую и не заимствую. Хотя… рецензируя мой роман “Прекрасность жизни”, некоторые критики поминали Бориса Пильняка и Артема Веселого, а я-то, вводя в текст советские газетные вырезки за 25 лет, с 1961-го по 1985-й, скорее ориентировался на трилогию “U.S.A.” Джона Дос Пассоса.
9. У. Б. Йейтс с его “Кельтскими сумерками”, опубликованными (как бы для иллюстрации моего ответа на вопрос № 7) в саратовском журнале “Волга”. Новая финская проза, опубликованная в совместном русско-финском сборнике “Семеро братьев”.
10. Все, какие только попадутся, сказки, “Алиса в Стране чудес” Кэрролла, “Остров сокровищ” Стивенсона, “Робинзон Крузо” Дэфо, “Том Сойер”, “Гекльберри Финн” М. Твена, “Дети капитана Гранта”, “Пятнадцатилетний капитан” и “Таинственный остров” Ж. Верна, “Над пропастью во ржи” Сэлинджера в переводе Р. Райт-Ковалевой, “Три товарища” Ремарка, “Рыжик” Ренара, “Фиеста” Хемингуэя, “Квартал Тортилья Флэт” Стейнбека, “Смок Белью” Джека Лондона, Библия.
11. Я советую журналу “Иностранная литература” найти спонсора-шестидесятника, не разорившегося после 17 августа 1998 года, и убедить его больше не заниматься всякими глупостями типа спекуляций на бирже или вкладывания денег неизвестно куда, а, согласно принципу раскаяния и самоограничения, отдать все свои деньги на издание новых номеров журнала, оставив себе лишь необходимую сумму на проживание, икру, шампанское, теннис и одно экзотическое путешествие в год. Ему следует напомнить, что журнал “Иностранная литература”, несмотря на свою прежнюю КГБшную подоснову, неизбежно связанную с тесным общением представителей коммунистов с внешним культурным миром, свою функцию выполнил и социализм разрушил, тем самым позволив легально существовать таким типам, как этот вычисленный потенциальный благодетель.
Кроме того, хочу при содействии вашего журнала извиниться перед теми любимыми мной зарубежными писателями, которых я случайно забыл упомянуть в пылу ответов.
Лев Рубинштейн,
поэт
1. Разумеется, с “Робинзона Крузо”. С кого же еще? Это первая книга, которую я прочитал самостоятельно. С тех пор регулярно и перечитываю. Вот так знакомство и развивалось. Приходилось в детстве и позже читать и разных “прогрессивных” авторов, ибо их в основном и переводили.
2. В классе примерно десятом я прочитал несколько рассказов Кафки (в вашем, кстати, журнале). Позже прочел целую его книгу (черная такая). Это было очень существенно для меня. Потом — Пруст, потом — “Лолита”. С тех пор я заподозрил, что словесность — это не совсем то и даже совсем не то, что ею было принято считать до этого. Это было важно.
3. Одного главного события нет и быть не может. XX век слишком уж разнообразен, и много в нем вполне конгениальных явлений. Многие полагают, что Джойс фатально повлиял на пути мировой литературы. Возможно. Но вообще я бы так вопрос не ставил.
4. Кем дутые? В советской издательской традиции “дули” писателей — “наших друзей”. Кто такой, например, Джеймс Олдридж? А кто такой Теодор Драйзер? В конце 50-х годов неадекватно большую роль в жизни интеллигенции играл Лион Фейхтвангер. Потом Ремарк. Потом Хемингуэй, вообще ставший на какое-то время знаменем ранних шестидесятников. Потом его с таким же неадекватным азартом свергали. Как будто он виноват в чем-то. Писал себе и писал. Но ведь и там, на местах, тоже всегда кого-нибудь раздувают. Это нормально. К серьезному читателю это отношения не имеет. Что же касается недооцененных, то опять-таки — что это значит? Кем недооцененных? Я таких назвать не могу.
5. Разговоры о кризисе мировой литературы велись всегда и всегда были обоснованны. Ощущение кризиса, даже искусственно созданное, очень плодотворно для появления новых художественных идей. Кризис — правильная вещь.
6. В общем-то нет. В разное время возникали разные приоритеты. Конечно, огромную роль всегда играла англоязычная словесность. Было увлечение немецкими романтиками. Потом — венской поэтической школой. Долгое время — Дальний Восток. В смысле — древний и средневековый. Никогда не разделял повального в 70-е годы увлечения латиноамериканщиной. Исключение — Борхес. Но это — скорее европейская традиция.
7. Это воздействие несомненно, но, как правило, опосредованно. Широкий доступ информации появился лишь в последнее время. В советские же годы сложилась своеобразная традиция конструировать свой собственный Запад на собственной кухне. Иногда это чрезвычайно стимулировало воображение и давало интересные результаты. Так или иначе, но горячий интерес к тому, что происходит ТАМ, был всегда. Причем интерес этот был обратно пропорционален объему информации.
8. Понятно как. Хочешь или нет, но ищешь чего-нибудь эстетически близкого. А когда находишь, то это вроде бы укрепляет в осознании собственной правоты.
9. Бывает чтение занимательное или не очень. А открытий нет, и подозреваю, что уже не будет. Дело, разумеется, не в литературе, а во мне. Просто есть время, когда испытываешь внутреннюю необходимость в эстетических взрывах. Тут-то они и происходят. Тут-то и подворачиваются “открытия”.
10. То есть я должен составить рекомендательный список внеклассного чтения? Не буду. У каждого свой опыт и, соответственно, своя иерархия. Мне в детстве было бы плохо без того же “Робинзона”, или “Острова сокровищ”, или “Уленшпигеля”. У другого поколения существует культ Толкиена. Ну и что?
11. Нынешняя стратегия журнала мне кажется в целом вполне адекватной. Может быть, следует отказаться от восходящей к советским временам традиции публикования во что бы то ни стало огромных, неподъемных романов, а больший упор сделать на что-нибудь обзорно-аналитическое. Вроде уже существующего в “ИЛ” достаточно квалифицированного и оперативного “Литературного гида”. Впрочем, он уже есть. Так что и посоветовать нечего.