(Перевод с французского Н. Кулиш)
Ларри Лезер
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 2, 1999
Жозеф Кессель
Комедия сухого закона
Из всех тем, какие есть на свете, это самая избитая, но в то же время и самая животрепещущая. Откровенное, радостное, безмятежное и общепринятое беззаконие так прочно укоренилось в американских нравах, что даже в самом непритязательном и кратком очерке о жизни в Соединенных Штатах нельзя не упомянуть о двух-трех из множества случаев нарушения запрета на продажу спиртного. Но можно ли тут вообще говорить о “нарушении”? С законом попросту не считаются, его игнорируют как бесполезную и глупую затею.
Люди, побывавшие там, рассказывают поразительные вещи, однако, чтобы представить себе подлинные масштабы этой комедии, надо увидеть все собственными глазами. Увидеть — и выпить, разумеется. Ибо прекращение легальной продажи спиртных напитков в США привело к парадоксальному результату: американцы непременно хотят показать иностранцу, особенно французу, что в их стране можно напиться так же успешно, как и в любой другой. Они делают это с детской радостью, с чувством долга и дружелюбной настойчивостью, которой очень трудно сопротивляться. И в этой якобы непьющей стране за день приходится выпивать больше коктейлей и порций виски, чем в обычной стране за целую неделю.
Я начал постигать эту истину, еще не успев сойти с парохода. А приобщил меня к ней один англичанин из Южной Африки, с которым я познакомился на борту. Его богатая приключениями жизнь началась в бескрайнем вельде, где он верхом на лошади пас громадные стада. От тех далеких лет у него сохранились яркие воспоминания и кнут длиной в пять метров, с которым он никогда не расставался. Былой сноровки он не утратил и действовал этим кнутом метко и ловко, словно циркач. Он мог обвить концом кнута любой предмет на расстоянии пяти метров. Однажды утром, когда мы были на палубе одни, он таким образом вырвал у меня изо рта недокуренную сигарету. Согласившись подвергнуться этому эксперименту, я заслужил его дружбу.
И вот перед тем как сойти на берег, он сказал мне, что привез своим нью-йоркским знакомым четыре бутылки прекрасного шотландского виски, и попросил меня пронести две из них через таможню. Признаюсь, я немного волновался, когда засовывал эти плоские бутылки в карманы брюк. Таможенник, который досматривал наш багаж, случайно задел рукой оттопыренный брючный карман моего спутника. Они взглянули друг на друга, улыбнулись, и этим все было сказано.
Друзья, которым был предназначен этот маленький контрабандный груз, ждали на пристани. Получив виски, они заставили нас отведать его вместе с ними в отеле, еще до того как багаж был распакован. Затем один из них заявил, что виски, конечно, превосходного качества, но он знает подпольный кабак, где подают такое же. Чтобы у него не возникло впечатления, будто ему не поверили, пришлось немедленно отправиться туда.
Это был маленький особняк, обнесенный крепкой решетчатой оградой. Мы позвонили, и в окошке показалось лицо, отмеченное той особой бледностью, какая появляется от ночной жизни. Нас очень внимательно рассмотрели; затем, узнав нашего приятеля, швейцар в смокинге открыл дверь.
— Боитесь полиции? — спросил я у него.
Мои спутники от души расхохотались.
— Шутите, — сказал один из них. — Они просто хотят удостовериться, что их клиенты — приличные люди.
С виду заведение походило на дорогой клуб для избранных. Первая из комнат была библиотекой, где на полках стояли серьезные книги. В следующей помещался бар: подававшиеся там напитки вполне соответствовали лестным отзывам о них. Дальше был зал ресторана, служивший также для танцев.
— Правда, приятное заведение? — с наивным удовлетворением спросил тот, кто нас привел.
— Мое, пожалуй, еще лучше, — заявил другой.
— Вы забыли про мое, — подхватил третий.
Это было первое знакомство с тем, что мне предстояло наблюдать во все время моего пребывания в Нью-Йорке, — я имею в виду почти спортивное состязание за звание лучшего подпольного кабака и лучшего поставщика спиртного.
Ибо в Нью-Йорке существует тридцать тысяч тайных погребков всех разрядов и для всякого кошелька, по крайней мере тридцать тысяч официально зарегистрированных. Кто мог составить такую статистику, если не полиция? Эти кабаки платят ей дань и потому пользуются ее покровительством. Но сколько других заведений, у которых нет на это средств, остаются вне контроля?
Я видел подпольную торговлю спиртным в офисах небоскребов, в негритянских трущобах Гарлема, в роскошных гостиничных апартаментах. В моем отеле имелся свой бар с богатым набором напитков, хотя стоили они очень дорого, однако можно было заплатить сразу за ночь вполне умеренную цену в 10 долларов. Это не оскорбляло общественной нравственности. Кроме того, у каждого посыльного отеля был свой поставщик спиртного, которого он называл, не дожидаясь, пока его об этом попросят.
Любопытства ради я посетил одного из поставщиков. Он трудился в маленькой комнатке, в стенах которой были устроены ниши, заполненные бутылками; все торговое оборудование сводилось к одному телефону, а штат состоял из десятка молодых людей, доставлявших товар. Правда, телефон звонил не умолкая, а молодые люди непрерывно сновали туда-сюда. Преуспевающий коммерсант курил огромную сигару и принимал деньги. Он продавал как более или менее сносное виски по 10 долларов бутылка, так и “смок” (дым) — чудовищную и совсем дешевую бурду.
Единственными конкурентами, вызывавшими у него опасения, были хитрецы, которые изготавливали себе выпивку самостоятельно.
Я присутствовал при этом процессе в квартире одного маклера с Уолл-стрит, которого застой в делах принудил к экономии. В спирт, полученный от друга-парфюмера, он добавлял безалкогольные эссенции бенедиктина или кальвадоса. На вкус напиток был довольно-таки скверным, но изготовитель этого не замечал: как у большинства американцев, чувство вкуса у него притупилось.
А разве может быть иначе, если в ресторанах подростки заказывают бульон, достают из кармана фляжку со спиртным и добавляют в тарелку изрядную порцию? Ибо владельцы ресторанов закрывают глаза на то, что клиенты тайком приносят с собой спиртное.
Единственные, кому разрешается выставлять его напоказ, — это дипломаты. Никогда не забуду официальный обед, на котором я присутствовал вместе с французским дипломатом: в огромном зале один только наш столик был уставлен винами.
Вино для дипломатов, вино лечебное и вино церковное — официально этим ограничивается употребление вина, дозволенное в Соединенных Штатах. Но можно ли принимать всерьез этот запрет после того, что произошло со мной через неделю после прибытия в Америку?
Как-то вечером в метро меня окликнул человек, которого я сначала не узнал. Потом вспомнил, кто это. Американский майор, у которого я часто бывал в 1919 году во Владивостоке. Такую неожиданную, чудесную встречу следовало отметить возлиянием. На этом настаивал майор, успевший с тех пор уйти в отставку. Мы вышли на первой же станции. Майор не знал района, в котором мы очутились. Где здесь отыскать выпивку? Бывший майор не растерялся. Он спросил адрес подпольного кабака у первого же полицейского, который попался нам навстречу.
А полицейский проводил нас до запретной двери.
Но в то время над сухим законом, с его неповторимым колоритом, его бесполезностью и бессмысленностью, с преступлениями, которые ему сопутствовали, уже нависли тучи. Недавно избранный президент Рузвельт только что нанес ему первый удар. И мне предстояло присутствовать на похоронах.
ПОХОРОНЫ СУХОГО ЗАКОНА
Дело сделано. Сегодня, 7 апреля 1933 года, в полночь, с последним ударом часов в штате Нью-Йорк и в восемнадцати других штатах Америки сухой закон перестал существовать. После тринадцати лет полного запрета опять можно производить, продавать и потреблять пиво и вино.
Разумеется, свобода эта весьма относительна: в разрешенных напитках содержимое алкоголя не должно превышать трех процентов. Само слово “салун”, иначе говоря, бар или пивная, до сих пор наводит такой страх на робкие души граждан, что законодатели штата Нью-Йорк, прозаседав больше недели, так пока и не смогли решить, где и как следует продавать это безобидное зелье.
Переход от сухой эры к влажной произошел при крайне нестабильном режиме с глубоко коррумпированной администрацией. И тем не менее день этот — великий день для Америки. Сделан первый шаг к упразднению закона, научившего граждан презирать законность; он имел своей целью перевоспитать сто двадцать миллионов человек, а вместо этого вынудил их постоянно пить отраву, развратил молодежь, из-за него коррупция и преступность разрослись до невероятных размеров, он лишил государство громадных доходов, навязав ему при этом нелепые и совершенно бесполезные расходы на контроль за соблюдением запретов.
Если бы из всех мер, обеспечивших президенту Рузвельту неслыханную популярность, ему удалось осуществить одну лишь эту, он все равно стал бы национальным героем. Продажа пива и вина, пусть даже крепостью в три градуса, — добрый знак, обещание, начало пути, ведущего к более свободной, лучшей жизни, да еще в такое время, когда кругом царит мрак и могучая нация, обычно всей душой устремленная в будущее, рвущаяся вперед, полная несокрушимой, деятельной надежды, испытывает растерянность при виде крушения главных своих ценностей.
Только так следует рассматривать это событие, если хочешь осознать его масштаб и значение, понять бурную реакцию американцев. Только так можно объяснить напряженное внимание прессы к приближающемуся 7 апреля.
Каждое утро и каждый вечер, начиная с крупных заголовков на первой полосе и кончая краткими заметками на двадцать пятой или тридцатой, пресса сообщала о дебатах, о решениях, принятых в разных штатах по вопросу доступности, как здесь выражаются, пива и вина; о грандиозных приготовлениях к легальному утолению жажды; об интригах партий, каждая из которых хочет использовать к собственной выгоде налоги, отчисления, льготы и другие приятные последствия реформы. Рассказывалось также о том, как бутлегеры стараются оттянуть принятие закона, чтобы успеть продать свое контрабандное пиво, пока оно не обесценилось. По мере приближения роковой даты пишущие машинки в редакциях стучали все быстрее, репортеры и корреспонденты неустанно и нещадно проводили расследования, высматривали, опрашивали.
Все, кто по роду занятий имел отношение к новому закону, трудились день и ночь. Прежде всего, конечно, поставщики, но также и те, кто изготавливал ящики, бутылки, пивные насосы, холодильники, трубы и краны. Владельцы отелей и ресторанов, бакалейщики, продавцы минеральных вод и лимонада, аптекари — в американских аптеках можно выпить и поесть — спешно занялись ремонтом. В одном только Нью-Йорке на это было израсходовано более ста миллионов долларов. Громадное множество людей наконец-то сможет вполне законно и по доступной цене получить то, что хоть немного поддержит и развеселит их. У предпринимателей снова появятся миллионы и миллионы клиентов.
К 6 апреля за лицензией на торговлю спиртным обратились сорок тысяч коммерсантов. Поскольку нью-йоркский губернатор-демократ и конгрессмены-республиканцы не смогли договориться о форме документа, мэр решил выписывать временные разрешения и поручил их выдачу департаменту общественной гигиены. Но это решение приняли в последнюю минуту: служащие были не готовы, бланки лицензий не отпечатаны. И тогда разрешения позаимствовали у службы пожарной охраны. Бланки предоставил отдел горючих и взрывчатых веществ. Огромные кипы бумаги срочно доставили в районные отделы гигиены. Там поверх слов “взрывчатка” и “горючее” на бланк ставили красные штампы: “пиво” и “вино”. Эту работу смогли завершить только после полудня.
А тысячи поставщиков, владельцев пивных, приказчиков уже с шести утра, под проливным дождем, ждали, когда откроются заветные двери. Я видел нескончаемые очереди, выстроившиеся перед отделами гигиены Манхэттена, Бронкса, Бруклина. Лица ожидавших поочередно выражали то усталость, то нетерпение. Среди них было немало женщин, однако каждый и каждая стойко переносили ожидание, стараясь не потерять очереди. Мало-помалу промокшие до нитки люди начали злиться; послышались раздраженные выкрики. Стали стучать в дверь. Понадобилось вмешательство полиции, чтобы ограничить выражение протеста одной лишь руганью.
А за дверью без устали штамповали бланки на выдачу взрывчатки и горючего.
Когда конторы наконец открылись, началась свалка. Первой прорвалась женщина, и во всех газетах появилось имя миссис Джервазо, итальянки по происхождению, которая проявила истинный героизм, сохранив свое место в очереди и получив исторический документ — лицензию № 1 по Манхэттену. И с этой минуты огромные суммы снова стали поступать в государственную казну.
Но пока желающие в невообразимой суете и давке добывали разрешения на легальную торговлю спиртным, нелегальные торговцы в последний раз попытались обмануть судьбу. Во второй половине дня бутлегеры разослали во все подпольные кабаки своих людей с бочонками пива по 36 долларов, которые завтра должны были стать втрое дешевле. Владельцам пивных пришлось смириться с этим вымогательством, ибо во времена сухого закона выработались особые средства убеждения. Лучше потерять деньги, чем получить пулю или быть прошитым автоматной очередью.
Наступил вечер; дождь все еще лил, и это облегчало задачу полицейским патрулям, наблюдавшим за ночными увеселительными заведениями: приближалась заветная полночь, и власти опасались слишком бурных изъявлений радости по случаю доступности пива, поскольку вино, в сущности, никого не интересовало.
Однако поставщики пива сами, и весьма строго, следили за порядком. Сказалась психология американцев, сформировавшаяся за долгие годы, когда спиртное было под запретом, а вокруг царило дикое пьянство. Коммерсанты боялись, что бесшабашное веселье может обернуться для них бедой, что сторонники сухого закона воспользуются этим и добьются восстановления запрета или, во всяком случае, приостановят дальнейшие послабления. Они-то прекрасно знали: если в первые минуты 7 апреля весь Нью-Йорк будет мертвецки пьян, то вину за это свалят на их безобидное трехградусное пиво.
Уже набралось огромное количество заказов, и поставщики могли позволить себе немного выждать; они решили не отгружать пиво до шести утра, исключение было сделано только для отдаленных пригородов.
И ночь, когда прекратилось действие антиалкогольного закона, стала самой спокойной ночью, какую помнят в этом громадном городе.
На Бродвее, где ослепительные огни сверкали сквозь стену дождя, а верхушки небоскребов терялись в тумане, в Гарлеме, где негры прохаживались в костюмах светлых, пастельных тонов, в бедных кварталах, где дома сотрясались от проносившихся по металлическим мостам поездов, на берегу Гудзона, в многолюдном Бруклине — повсюду эта удивительная бессонная ночь прошла без происшествий, благодаря предосторожности поставщиков и скверной погоде. Каждый знал, что завтра сможет пить не таясь и по дешевке, а потому в эту ночь было выпито меньше, чем в другие ночи. Лишь немногие фанатики пошли за шутовской похоронной процессией: в гробу лежал бочонок безалкогольного пива, который несли к месту последнего упокоения — канализационному люку.
Единственным зрелищем, поистине достойным события, стала перевозка пива. В дело пошли многие сотни грузовиков самого разного возраста и всевозможных марок, от допотопных до новейших. Бригады специально нанятых грузчиков перетаскивали сотни тысяч ящиков, бочек, бутылок. И все это повезли в рестораны, бакалейные лавки, аптеки, к поездам, на корабли и даже в аэропорты. То же самое происходило по всей Америке. Ревели грузовики, рокотали винты самолетов, тряслись на рельсах вагоны: “янтарная волна”, как здесь ласково называют трехградусное пиво, свободно разливалась по стране.
Ровно в полночь, в Белом доме, бочонок этой “янтарной волны” вручили как символический дар президенту Рузвельту.
1933 г.
Перевод с французского Н. КУЛИШ