(Перевод с итальянского И. Кормильцева.)
Габриеле Д'Аннунцио
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1999
Габриеле Д’Аннунцио Речь, произнесенная с балкона Капитолия
17 мая 1915 годаПубликуемая речь — одна из многих, произнесенных Д’Аннунцио после его возвращения в Италию в 1915 году, незадолго до вступления страны в войну на стороне Антанты. Секретный Лондонский договор, аннулировавший обязательства Италии в отношении Тройственного союза, уже заключен. Король Виктор Эммануил III и правящий кабинет Саландры боятся реакции парламентского большинства, возглавляемого Джованни Джолитти. Получив вотум недоверия, кабинет 16 августа подает в отставку. В Риме и Милане вспыхивают народные волнения, сторонники войны проводят бурные манифестации. Д’Аннунцио принимает самое активное участие в этих событиях.
Римляне! Вчера вы явили миру возвышенное зрелище! Огромное и стройное ваше шествие было подобно шествиям наших древних предков, когда они, собравшись у храма Юпитера Величайшего и водрузив на колесницы священные истуканы, направлялись вслед за ними к Капитолийскому холму. Вы освятили своей процессией улицы, по которым прошли, и каждая из них имеет отныне право именоваться Священной дорогой — Via Sacra. Ведь и вы следовали за воссиявшим над незримой колесницей прекраснейшим образом нашей Великой Матери.
Благословенны матери Рима, которых я видел вчера в процессии: торжественно несли они на руках, словно подношение богам, детей своих. Благословенны матери, на чьем челе читалась неколебимая отвага, чьи лица озарял свет спокойной готовности на жертву, знак посвящения в любовь, которая выше материнской!
Да, это было воистину возвышенное зрелище! И дух наш должен ждать сигнала к бою, стража наша еще не подошла к концу! Мы не дадим ни обольстить себя, ни застигнуть врасплох. Ибо, говорю я вам, вражеская банда еще не сложила оружие.
Впрочем, нет нужды в словах, когда вопиют даже камни, когда народ Рима уже готов вывернуть булыжники из мостовых, по которым стучат копыта коней; тех коней, что должны были мчаться в атаку по дорогам Истрии, но вместо этого униженно охраняют логовища зловредных тварей, дома изменников, потеющих от страха, и пот их сочится сквозь неправедно нажитый жир!
Так давайте же крикнем: “Слава нашей армии!” Вот великий лозунг дня!
Среди моря подлостей, совершаемых джолиттианской сволочью, одна подлость вызывает особое омерзение: это злонамеренное очернение нашей армии, сил нашей национальной обороны. Вплоть до вчерашнего дня можно было безнаказанно сеять недоверие, подозрение, пренебрежение к нашим солдатам — нашим смелым, честным, благородным, неукротимым солдатам, цвету итальянского народа; можно было злоумышлять против тех, кому предначертано стать героями грядущего дня.
С каким тяжелым сердцем бойцы повернули штыки против народа, который хотел только одного — отомстить за свою армию!
Но явим же братское сочувствие к их великой печали, явим сострадание к их незаслуженному унижению — не станем множить их испытания. Дождемся наступления утра, сохраняя наш боевой пыл.
Позавчера, когда я выходил от еще не сложившего свои полномочия премьер-министра (он, к нашему счастью, остался на своем посту во имя общественного спасения и к позору всех тех, кто думал только о спасении собственной шкуры), сколько надежды, сколько душевной отваги прочел я в глазах юных солдат, стоявших в карауле!
Юный, еще безбородый офицер, благородный и дерзкий, такой, каким, вероятно, был Гофредо Мамели , подошел ко мне и, не промолвив ни слова, вручил два цветка — красный и белый, а еще — зеленую ветку .
Никогда не доводилось мне видеть более изящного, более возвышенно простого жеста. Сердце колыхнулось у меня в груди от радости и благодарности. И я сохраняю этот букет как величайшую драгоценность. Я сохраняю его для себя и для вас, во имя поэзии и во имя итальянского народа. Зеленый, белый и красный! Трехцветное сияние нашей весны!
Поднимем же выше наши знамена, пусть вьются по ветру, а мы громко крикнем:
“Да здравствует армия!”
“Да здравствует армия великой Италии!”
“Да здравствует наша освободительная армия!”
В этот самый час пятьдесят пять лет тому назад бойцы гарибальдийской “Тысячи” выступили в поход из Калатафими, освобожденной и навеки прославленной той кровью, что была ими пролита, той кровью, что и доныне кипит подобно крови первомучеников; опьяненные мыслью о прекрасной смерти, они двинулись на Палермо.
Приказ, зачитанный перед маршем гарибальдийским бригадам, гласил: “Солдаты итальянской свободы, с вами для меня нет ничего невозможного”.
О мои восхитительные товарищи, каждый честный гражданин должен сегодня стать солдатом итальянской свободы. Ради вас и с вами мы победили. С вами и ради вас мы сокрушили предателей.
Слушайте, слушайте! Предательство их изобличено и доказано. Нам известны их бесславные имена. Настал час возмездия.
Не дайте обольстить себя, не дайте обмануть себя, не дайте разжалобить! Ведь этому сброду неведомы угрызения совести, раскаяние и стыд. Кто может отучить от кормушки с помоями скотину, которая привыкла возиться в ней и кормиться от нее?
20 мая, когда торжественно соберется представительная ассамблея нашей нации, мы не потерпим бесстыжего присутствия в ее рядах тех, кто в течение долгих месяцев торговался с врагом о судьбах Италии. Нельзя позволить, чтобы паяцы, прикрывшись трехцветным знаменем, позорили священное имя своими нечистыми глотками.
Составляйте проскрипционные списки, составляйте их, забыв о жалости. Таково ваше право, более того — таков ваш гражданский долг. Кто спас Италию в эти дни всеобщего помрачения, если не вы, если не сплочение народа, если не высокие порывы народной души?
Помните об этом. Только бегство избавит их от нашей кары.
И если они побегут, что ж, попутного ветра! Это единственное снисхождение, которое они могут ждать от нас.
Разве еще нынче утром кое-кто не пытался подштопать паутину, которой жирный германский паук дерзнул оплести благоухающие розовые кусты на нашей вилле? А теперь вилла эта будет возвращена нам!
Мы ни на мгновение не поверили, что кабинет министров, сформированный по указке господина Бюлова, может быть утвержден или хотя бы поддержан нашим королем.
Ибо в случае его утверждения нашу отчизну ждали бы дни еще более мрачные, чем те, что последовали за перемирием, заключенным Саласко .
Король Италии благородным сердцем своим вновь внял призыву Камилло Кавура: “Пробил решительный час для савойской монархии!”
Да, он пробил, пробил вот в этом самом небе, о римляне, в небе, что нависает над вашим Пантеоном, в небе, которое, о римляне, мы видим над вечным Капитолием.
Открой для нашей доблести двери грядущих владений…
Так пел итальянский поэт, застигнутый смертью в то время, когда вершил на морях свой царский жребий. Ныне так восклицает уже не одинокий поэт, но целый народ, прозревший и готовый ко всему.
Римляне, итальянцы, развернем наши знамена, будем тверды, и пусть не покинут нас вера и надежда!
Здесь собирались римские плебеи, дабы узаконить своим одобрением каждый новый шаг по расширению границ Империи; здесь консулы призывали сограждан к оружию и приводили солдат к присяге; отсюда пускались в путь магистры, чтобы принять на себя командование войском и управление провинциями; здесь Германик возложил на алтарь в храме Веры трофеи победы над германцами; здесь Октавиан объявил о подчинении Риму всех территорий Средиземноморья; и теперь здесь же мы предлагаем свои жизни в дар Родине, приносим эту добровольную жертву, исполняем пророчества, возглашая:
“Да здравствует наша война!”
“Да здравствует Рим! Да здравствует Италия!”
“Да здравствует наша армия!”
“Да здравствует военно-морской флот!”
“Да здравствует король!”
“Честь и победа!”
(На каждый призыв народ, заполнивший площадь, улицы, лестницы, единодушно отзывается громкими криками. Оратор берет в руки прислоненную к ограде балкона шпагу Нино Биксио, показывает ее толпе и извлекает из ножен.)
Это шпага Нино Биксио, второго из “Тысячи”, но всегда первого среди бойцов. Это великая шпага, которую его наследник приносит в дар Капитолию, римлянам. Это необоримый залог победы.
Ведь мы словно видим его воочию — этого железного легионера, верхом, у ворот Сан-Панкрацио. Вот он хватает за шиворот вражеского капитана и тащит его за собой в гущу своего войска, громко требуя, чтобы враги сложили оружие. Он один берет в плен триста человек! Орлиное племя, душа, выкованная по образцу и подобию наших Горациев, бесстрашный лигурийский корсар, привычный к абордажам и рукопашным! Он родился героем, как другие рождаются князьями; образец для всех солдат Италии.
И я дерзну за вас за всех поцеловать выбитые на лезвии этой шпаги имена наших побед.
(Снова от рева толпы вихрится воздух, окрашенный яркими красками заката. Клич “Война! Война!” заглушает все.)
Бейте в набат! Сегодня Капитолий ваш, как в те далекие времена восемь веков назад, когда народ стал его хозяином и избрал здесь свой парламент. О римляне, вы и есть истинный парламент, ибо сегодня здесь вы сами начали войну, сами объявили ее!
(Возбуждение нарастает. Нескольким отважным гражданам удается проникнуть на колокольню, и они начинают бить в набат. Народ под колокольный звон продолжает выкрикивать призывы к войне.)
Перевод с итальянского И. КОРМИЛЬЦЕВА