Жак Ваше
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1999
Жак Ваше Письма с войны
Х., 5 июля 1916
Дорогой друг!
Я как-то слишком быстро выпал из круговорота событий в нашем дорогом Нанте, прошу меня за это извинить. — Однако министр обороны (или г-н Министр Военных Дел, как у них принято говорить) счел необходимым мое присутствие на фронту, да поскорее… — что поделаешь, пришлось подчиниться.
В качестве переводчика я прикомандирован к английским частям. — Содержание офицерское и вполне сносное, а именно — лошадь, багаж без ограничений и денщик, что в военное время совсем нелишне. — Уже начинаю пахнуть, как заправский британец (лак для волос, чай и светлый табак).
И все же, и все же — что за жизнь! Вокруг (разумеется) никого, с кем можно было бы поговорить, ни единой книги, а на рисование толком даже нет времени. — Иначе говоря, я чудовищно одинок. — I say, Mr. The Interpreter… — Will you… Эта дорога ведет в…? Have a cigare, sir? — Интендантский эшелон, местные жители, скуксившийся мэр и мандат на подселение — вот и все, что меня здесь окружает. — Снаряды, упорно талдычащие о своем, и дождь, дождь, дождь — утром дождь — ночью дождь — и сотни две грузовиков, конца и края не найдешь — найдешь, найдешь, найдешь, парам-пам-пам.
Короче говоря, меня гложет умопомрачительная скука (см. выше) от занятий абсолютно бесполезными вещами. — Чтобы как-то развеяться — а что делать? — я мечтаю. Представляю, будто англичане — на самом деле немцы, и на фронту я с ними… да что там, просто за них. Если как следует затянуться душистой сигареткой, офицер “на службе Его Величества” без труда превращается в крылатого андрогина и выделывает бесовские коленца эдакой вампирской пляски, пуская слюни с остатками своего любимого чая с молоком. — А я просыпаюсь в знакомой до боли в костях кровати и отправляюсь на разгрузку подвод с овсом.
О, хватит, черт возьми! — Довольно! Это уж чересчур… Черный костюм, острая, как нож, стрелка на брюках да напомаженные волосы, вот что мне подавай! Париж — метры тканей в полоску — шелковые пижамы и лениво неразрезанные книги — где мы ужинаем сегодня вечером?.. Ах, эти милые довоенные привычки, ушедшие в ностальгическое небытие — А потом — а что потом? Мы просто рассмеемся — не так ли?
И верно, хватит! — Довольно!.. чересчур —
Сидней и Мельбурн — Вена — Нью-Йорк, в оба конца — Вестибюль Отеля — яхта с лакированными бортами, багажная квитанция, Управляющий — Подозрительные типы у входа — и Назад.
Как же скучно, дорогой мой друг — видите сами… впрочем, я вас, наверное, утомляю, а потому немедля завершаю свои досужие размышления.
Не забывайте, я всегда испытывал к вам самые теплые дружеские чувства (придется уж вам с этим смириться) — которые меж тем тотчас же уничтожу (возможно даже, без особых терзаний) — как только вытяну из вас все ваши потенциальные возможности.
Прошу вас самым серьезным образом — пишите почаще…
Приветствую народ польский согласно всем установленным ритуалам — храните в душе наилучшие воспоминания о вашем друге
J. T. H.
P. S. Перечитывая свое письмо, нашел его — в общем и целом — непозволительно запутанным — и вообще написанным из рук вон плохо — еще раз простите меня, мой друг.
Dont acte
4.6.17
Надеюсь в скором времени (числа 15-го—20-го) оказаться в Париже и повидать вас — В принципе, нечто похожее я уже написал Народу Польскому, но ответа от него до сих пор нет. Похоже, наши коварные почтари умудрились затерять сие послание, а потому ответьте мне вы — задержит ли вас Париж до этой даты?
Кругом стена огня и клубы пыли, пот так и льет — сердиться бесполезно, это наверняка какой-то вселенский заговор. — Вереницы огромных грузовиков сотрясают раскаленный воздух и застилают золоченую монету солнца своими ядовитыми испарениями. Как это все смешно! — ну чистый Аполлинер — что ж, тем хуже! — глянцевые журналы с лакированными блондинками и блестяще-взмыленные ноздри штабных лошадей одинаково прекрасны. The girl I love is on a magazine cover. Ну и пусть! Тем хуже! — Все без толку, тут уж ничего не поделаешь. Однако мне порядком надоели эти томные лилии, что вскипают во время артобстрелов белыми одинокими столбами, а затем опадают, точно после старого как мир наслаждения — ах, эти лилии — вы помните цветочные ряды, раскидывавшиеся летом прямо на асфальте, и лейки, лейки продавцов, которые нет-нет да и замочат чье-то воскресное платье? — Стоит жара, и непонятные субъекты, лорнируя толпу, с важным видом домохозяек рассуждают, судя по всему, о биржевых сводках. Да… Правда, вас быстро возвращает к реальности аромат раздавленных дынь под ногами толпы и запах из сточной канавы неподалеку! А потом благоухание сырости меж ног у молоденькой шлюшки в линялом белье, висящем пузырями! И тут вы видите, как раздувшаяся зеленая муха плавает в вашем стакане чая, бессильно распластав крылышки — Ну и черт с ним, тем хуже — вот и все — Well.
Well — Коли будет на то ваша воля, я жду от вас письма, покуда окутанные монотонным ревом самолеты прихорашиваются пуховкой бомбовых разрывов, а какая-то ужасная птица исчезает в режущей глаза синеве, оставляя по себе лишь ядовито-уксусную струю мочи прямо мне на голову.
Ваш друг
J. H. T.
19.12.18
Мой дорогой Андре!
Мне также очень бы хотелось вас повидать — Существа утонченные, решительно, исчезающая раса. — Как я вам завидую, ведь вы в Париже, где пруд пруди людей, что так и просятся быть одураченными! — Я же снова оказался в Брюсселе, в дорогой моему сердцу атмосфере легкого танго часа в три утра, а как займется день, сижу, обогащенный чудесными открытиями, перед каким-нибудь чудовищным коктейлем с парою соломинок и кровоточащей улыбкой напротив. — Тружусь над нашими забавными рисунками, цветные карандаши замечательно ложатся на шершавую бумагу, а на полях так хорошо писать заметки обо всем на свете — и ни о чем конкретно. Признаться, я пока никак не соображу, когда смогу закончить: вы пишете о театральной постановке (ну помните: персонажи, вы так точно их описали) — а потом гравюры на дереве к вашим стихам — успеем ли вовремя? Извините, может, я не все понял в вашем донельзя загадачном последнем письме: чего вы от меня хотите? — опять подробностей о йуморе?.. — Мой дорогой Андре, это не так-то просто пояснить в двух словах. Во всяком случае, речь не идет о каком-то там неонатурализме. Может — при случае — напишете, как видите проблему вы? — Помнится, мы договорились оставить мир в изумленном и нерешительном неведении до какого-нибудь убедительного и даже, может быть, скандального явления сего феномена. Так или иначе, предоставляю вам самому набросать неисповедимые пути этого Бога-обманщика — пусть временами и насмешника, но всегда жестокого громовержца. — Вот увидите, будет действительно забавно, когда настоящее новое сознание вырвется на волю!
Получил ваше письмо — все из наклеенных вырезок — и был ему несказанно рад. — Все очень красиво, я бы добавил лишь фрагмент какого-нибудь железнодорожного расписания, как это вам?.. У Аполлинера в наших глазах не так уж мало заслуг, и он, конечно, все еще жив — впрочем, он просто вовремя остановился. — Не раз уж было говорено, однако повторимся: во многом он определил свое время. Сколько прекрасных вещей стали возможными только теперь!
Прилагаю отрывок из моих недавних заметок — может, поместите их с вашими стихами в этих, по словам Т. Ф., “газетенках с недоброю славой” — а кстати, где нынче этот субъект? Напишите обязательно. Вот уж действительно кто выиграл войну!
Пробудете ли вы какое-то время в Париже? — Надеюсь выбраться где-то через месяц и обязательно вас увидеть.
Ваш друг
Генри Джеймс