(Перевод с английского и вступление Г. Кружкова)
Из книги "Лучшие американские стихи 1998 года"
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1999
Из книги “Лучшие американские стихи 1998 года” Перевод с английского и вступление Г. КРУЖКОВА
Ежегодник, который я сейчас держу в руках, одиннадцатый по счету. Издатель серии Дэвид Леман начал выпускать сборники лучших стихов, опубликованных за год в периодике, в 1988 году. В книге триста страниц, семьдесят пять поэтов и такое же количество стихотворений и поэм — представительный срез современной поэзии Соединенных Штатов.
Возможно, это прозвучит диссонансом к тому, что надеется услышать читатель, но американская поэзия, по ряду признаков, переживает сейчас не лучшие свои времена. Разумеется, это не означает, что в Америке больше нет ни достойных стихов, ни поэтов. И все же тревожных тенденций, по-моему, достаточно, чтобы говорить о серьезном и затяжном кризисе.
Причин тому несколько. Во-первых, эмоциональное оскудение стиха. Эта болезнь, поразившая поэзию нашего века, возведена в норму американской академической критикой. Бог весть, откуда взялся сей недуг. Некоторые считают его травматическим следствием информационного взрыва, за которым человек не способен поспеть, и в результате его чувствительность к миру как бы притупляется; он судорожно пытается уследить за мелькающим калейдоскопом знаков на экране дисплея, не пытаясь даже проникнуть в глубину вещей, в значения этих знаков.
В качестве второй причины кризиса можно назвать пресловутую “политическую корректность”, этот американский извод мировой демократической идеи. Считается, что никакой человек не лучше другого и — следовательно! — каждый может писать стихи, выражать в них свои чувства и требовать равного с другими права на внимание.
Третья причина — центропупизм. Сознание, что ты живешь в лучшей на свете стране, само по себе ущербно для воображения, но, когда к этому прибавляется самодовольная уверенность, что и время наше — самое лучшее, провинциализм души возводится в квадрат. “Наши теории самые лучшие, потому что они новые. Живая собака лучше дохлого льва. В мире есть реальные проблемы. Все эти допотопные шекспиры и китсы заедают, отнимают у нас жизненное пространство, которого и так мало”. Так создается антикультурная установка: создается везде, где современный травмированный интеллектуал борется за выживание. Не обошла она и священную область поэзии.
Все это лучше видно со стороны, чем изнутри. Но и изнутри американской поэзии (а также неразрывно с ней связанной университетской критики) нарастает некое сопротивление господствующим тенденциям — так сказать “культурный резистанс”. Это особенно заметно в нынешнем томе ежегодника, составленном видным поэтом и критиком Джоном Холландером, — заметно в его вступительной статье, в резкой сатире Энтони Хекта, в ностальгически проникновенных стихах Дерека Уолкотта о старой Европе.
Вступительная статья Джона Холландера во многом оборонительная. От кого или от чего защищается критик? Во-первых, от требований “отражать жизнь”, соответствовать каким-то возведенным в закон моральным, политическим или общественным установкам. Во-вторых, от навязываемой искусству концепции “разнообразия” (“ diversity”), когда при раздаче любых похвал и наград стараются прежде всего не обидеть никаких “угнетенных меньшинств”.
Холландеру приходится защищать даже право поэта писать в рифму! “В конце пятидесятых, — пишет критик, — масса третьестепенных поэтов организовала крестовый поход, продолжавшийся несколько десятилетий, под лозунгом, что все, кроме свободного стиха, есть “формализм”, ретроградство и даже в каком-то смысле антиамериканизм”. А в самое недавнее время появилась некая школа “новых формалистов”, вывернувших старый сюжет наизнанку и ополчившихся уже против верлибристов. Разумеется, эта “борьба борьбы с борьбой” не имеет никакого отношения к искусству. Метод, которым поэт организует язык, настолько интимное дело, что устанавливать здесь правила почти неприлично.
Выбрать для перевода несколько стихотворений из большой книги оказалось непросто. В частности, потому, что составитель антологии не ограничивал себя размером включаемых произведений, а журнальная площадь весьма и весьма ограниченна. Из-за этого пришлось отказаться от замечательного, но длинного стихотворения Дерека Уолкотта “Символы” и, разумеется, от всех поэм. Вообще средний объем стихов в сборнике ближе к ста строкам (теоретический идеал Эдгара По), чем к двадцати — тридцати (русский стандарт). Я выбирал не поэтов, а стихи; но так уж вышло, что выбрались поэты известные. Двое из них (Уилбер и Хект) относятся к поколению двадцатых годов, которое, несмотря на понесенные в последние годы потери (Джеймс Меррилл, Аллен Гинзберг), доныне является ведущим в американской поэзии. Между прочим, однажды в интервью И. Бродского спросили, стал ли бы он поэтом, если бы родился в Америке. “Я думаю, что да, — ответил Бродский, — и даже знаю, кем бы стал. Я стал бы Энтони Хектом, или Ричардом Уилбером, или отчасти похожим на одного из них и отчасти на другого. Или на обоих сразу”.
Ричард Уилбер Ричард Уилбер родился в Нью-Йорке в 1921 году. Награжден высшими поэтическими отличиями США, в том числе званием поэта-лауреата. Тонкий лирик, виртуозный мастер поэтической формы. В комментариях к своему стихотворению (составитель обратился ко всем участникам антологии с просьбой прокомментировать свои стихи) Уилбер пишет: “Это стихотворение посвящено моей жене; его очень удачно, ко дню св. Валентина, опубликовали в “Нью-Йоркере”… Самым трудным для меня было соблюсти верный тон — сказать то, что я хотел сказать, с безусловным сочувствием ко всем влюбленным и без тени самодовольства”.
*** Лифт громыхнет дверьми — и оборвется
Куда-то вниз; немного погодя
Она возникнет там, в струях дождя,
Махнет ему рукой со дна колодца
И, взяв такси, вольется в плотный ряд
Машин, лавиной мчащих на закат.Как много разных у любви разлук!
Бывает страсть, как танец, мимолетна;
Бывает — все решив бесповоротно,
Глядят в глаза друг другу, как во мглу
Беды последней; а у этих юных,
Стоящих на лугу средь пятен лунных,В зрачках лишь блики падающих звезд;
А эти, на причале, грузом горя
И багажа придавленные, — моря
Потребно им три тыщи вязких верст,
Чтоб перетерся волнами и тьмою
Бурливый след, бегущий за кормою.Любовь моя, мы лишены таких
Блюд горько-сладких, бездн неодолимых,
Где страсть и жизнь сгорают в бледных дымах,
Не знаем их пронзительной тоски,
Затерянности в ледяном пространстве;
Но есть и в нашем долгом постоянствеСвоя, притом особая, цена:
Естественная выдержанность чувства,
И аромат, и тайный хмель искусства —
Вельможность вещи, что сотворена,
Как скрипка или запах роз чудесный,
Витраж оконный или свод небесный.
Марк Стрэнд Марк Стрэнд родился в Канаде в 1934 году. Как большинство американских поэтов, он преподает в университете (в Балтиморе). Был поэтом-лауреатом, получал самые престижные премии. Стрэнд пишет свободным стихом, который сразу узнается благодаря особому изгибу мысли и настроения, а оно у Стрэнда всегда подвижно, почти ребячески капризно, но подразумевает при этом некую нешуточную экзистенциальную драму. О своей “Перспективе” он пишет: “Я посвятил стихотворение Дереку Уолкотту потому что 1) он тоже мне когда-то посвятил стихотворение, 2) что-то в моих стихах напомнило мне его стихотворение, описывающее сцену из фильма, происходящую на балконе. И еще — когда я писал это стихотворение, мне представлялся какой-то Карибский остров, тропические пальмы, океанская ширь”.
Перспектива
Дереку Уолкотту
Место то самое. Белые стулья, сияющие столы.
Посетитель оцепенело глядит в этот матовый блеск.
Ветер врывается раз за разом, продувая кафе
Насквозь. “Место что надо”, — проскальзывает в уме.
Он всегда признавал роль погоды в ритуале разлук,
Рассчитывая так, чтобы горе — даже самое сокровенное —
Прочитывалось издалека. Длинная гряда облаков
Нависла над морем, за край которого медленно опускается
Бесцветное, тусклое солнце — смягченный вариант
Притчи, что рассказывают лишь раз, и всегда слишком поздно.
Официант приносит бокал, он поднимает его и глядит
Сквозь вино на угасающий свет — один краткий миг.
Красный блик падает на рубашку. Небо все больше темнеет,
Ветер стихает, и даль проясняется. Лиловый простор
Кажется, в этих легчайших сумерках, более чем
Причиной, чтобы покориться и ждать, чем-то вроде
Счастья, и кажется, что это счастье — навек.
Энтони Хект Энтони Хект (род. в 1923 г.) до недавнего времени преподавал в Джорджтаунском университете в Вашингтоне. Получил Пулицеровскую, Боллингеновскую и другие важные премии, но, кажется, не был (единственный из этой тройки) поэтом-лауреатом. Кроме сборников стихов, издает литературоведческие труды, в частности, книгу об Одене (“Тайный закон”, 1992). О стихотворении “ Rara Avis in Terris” он сообщает, что написал его на Новый год жене; в нем также сказалось ощущение, что свирепость внешней и внутренней политики, тяга к силовым решениям “достигли наконец и спокойных коридоров академии, где я так долго был счастлив среди своих студентов и коллег. Но вдруг, как бы внезапно, литература, которую я любил и преподавал, свелась к изучению каких-то социальных язв, гендерных, сексуально-ориентационных, реакционно-расовых и других базисных проблем, вскрыть которые можно лишь с помощью специальных методов, не только имеющих косвенное отношение к литературе, но и откровенно ей враждебных. Философы, давным-давно объявившие о смерти Бога, провозгласили недавно и смерть автора, таким образом оставшись полными и единовластными хозяевами факультетов английской литературы. Я счел за благо уйти на пенсию”.
Rara Avis in Terris
Елене Ястребы в небе господствуют. Оглянись:
Тенью их крыльев зловещих исхлестана высь;
Вороны, кречеты, коршуны злые и прочий
Сброд,до потрохов оголтело охочий… Это какой-то джихад или крестовый поход.
Взмыли — и с карканьем, с клекотом в диком полете
Мчатся, оставив поляну в крови и в помете.Это облезлые грифы с ракетой в когтях,
Рея над миром на жутких своих скоростях,
Копчики старые с истерическим писком
Миру грозятна языке кровопийском И, расфуфыря свой натестероненный зад,
Нам демонстрируют стиснутый лапою атом
И боевую окраску фруктовым салатом.В академических рощах — картина все та ж:
Взор ледяной, острый коготь и варварский раж
Все изничтожить, что в мире известно и чтимо:
Разницы нет —слава греков, величие Рима, Песни Кэмпиона, баллады, Толстой, Архимед…
Для культуролога, критика и стиховеда
Заповедь первая — деконструируй соседа.Впрочем, и это не худшее; есть батальон
Фурий отъявленных, яростных дев и матрон,
Страшных мужчинам, с клювами остро-стальными;
Алчно глядят,нет ли в поле поживы под ними, И, углядев, утоляют свой бешеный глад
Падалью “белых самцов европейских” — добычей
Наинужнейшей для их вакханалии птичьей.Где же, ты скажешь, подружки-пичужки мои? —
Робкие символы верной и нежной любви,
Голуби-неразлучники и попугаи,
Стайки щеглов,лебедей белоснежные стаи, Все, кого кормит с руки своей Бог-птицелов,
Все, что от века богине Венере желанны,
Чтимой у галлов под именем Птичьей Дианы.Вот они, милая, в мраморном воздухе тут —
Видишь? — свой полог атласный и шелковый ткут:
Птахи, вспорхнувшие с палубы зыбкой Ковчега,
Что наугадрыщет в волнах без дна и без брега; Вот они, с веткой оливы над нами парят, —
Символизируя этой бессмертной листвою
Нашу любовь, что уже четверть века со мною.