Кристиана и Гёте. Из семейной переписки (Перевод с немецкого Г.Косарик)
ЭПИСТОЛЯРИЙ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1999
“Храни меня в своем сердце!” К 250-летию со дня рождения Иоганна Вольфганга Гёте
ЗИГРИД ДАММ
“Ах, но ты же не оставишь меня одну!” Кристиане Вульпиус двадцать три года, когда Гёте избирает ее своей спутницей жизни. Ему тридцать восемь. Кристиана так и останется единственной женщиной, с которой он обзаведется хозяйством и будет иметь детей. Они проживут вместе более четверти века — восемнадцать лет в свободной любви и десять лет в браке.
В детстве и юности на формирование представлений Гёте о женственности оказали сильное влияние его мать и сестра Корнелия. Две женщины, совершенно разные и являющие собой с трудом вообразимую противоположность друг другу. И если первоначально — в случае с Шарлоттой фон Штейн — Гёте увлечен женщиной того же типа, что и сестра, то, став зрелым мужчиной, он выбирает себе другую — по образу и подобию матери. Жизнерадостная натура, называет он ее, говорит о том животворном веселье, которое такие женщины распространяют вокруг себя, не предъявляя в дальнейшем никаких претензий.
Шиллеру представляется идеальной супруга Виланда: крайне малые запросы и бесконечная хозяйственность. Выбирая из двух женщин, Виланд предпочитает взять в жены ту, с которой у него общение на мертвой точке, относительно же другой, живущей миром искусства, он резюмирует: неизбежно один из нас предъявлял бы слишком много требований к другому. Ницше, чтобы осилить свою сверхтрудную жизненную задачу, хотел бы видеть рядом с собой такую женщину: Она должна быть юной, очень веселой… мало- или вовсе необразованной и… хорошей хозяйкой, но по собственному убеждению и внутренней склонности. Для человека, как я, пишет он своей сестре, брачных уз не существует, это должно быть в стиле нашего Гёте.
Гёте особо говорит о даре Кристианы Вульпиус уметь быть счастливой . Радуйся жизни, пока горит ее свет /Розу срывай, пока не увял ее цвет, напишет она одному из своих друзей в поэтический альбом для гостей. Эти слова из песни могли бы стать эпиграфом к ее жизни. Для Гёте она маленький Эротикон, его возлюбленная крошка, его клад и бесценное сокровище: в доме, на кухне и в постели, добавляет его мать. Начитанная, интересующаяся политикой и страдающая литературным зудом, говорит Гёте Кристиане, это все качества, которые тебе как раз несвойственны. Для Виланда она служанка — Гёте, и ее официальный титул в течение восемнадцати лет в Веймаре — домоправительница у господина фон Гёте.
Став зрелым мужчиной, Гёте не нуждался больше в женщине, которой надо было бы сообщать, как его утонченно-интеллектуальной сестре, о всех своих творческих замыслах; не нуждался он больше и в поучительных сентенциях Шарлотты, которая в своей любви к нему в какой-то мере становилась его вторым “я”; тем более не нуждался он в женщине, которая пишет сама и делает встречные наброски вариантов к его стихам, как поступила Шарлотта с его стихотворением “К луне”.
Достигнув середины жизни, он захотел видеть рядом с собой женщину, которая даст ему плотское ощущение счастья, окружит его уютом и сделает жизнь приятной — в постели, за столом, в доме. Он возвращается к тому, что провозгласил, еще будучи студентом, в Лейпциге в разговоре с гравером Штоком. На его вопрос, по какой части отдать тому в учение своих подрастающих дочерей, Гёте ответил: Только по части домоводства и ничего другого. Пусть они научатся хорошо готовить, и это будет самое лучшее для их будущих мужей. Таков же, собственно, и женский идеал Руссо, оказавшего влияние на формирование взглядов молодых сторонников романтического движения “Буря и натиск”. Когда Гердер похвалил свою будущую жену за тонкое суждение об искусстве, та возразила: Разве я когда хотела стать одним из этих пугал, такой, как все эти ужасные ученые женщины?.. Нет, это было бы чудовищно! Лучше уж не видеть ни одной книги, чем уметь судить об искусстве или — чего доброго! — превратиться в синий чулок. Образованная, эстетствующая женщина считалась чуть ли не исчадием ада, существом, противоречащим природе. По Руссо, такая женщина — бич для своего мужа, детей, своих друзей, слуг и всего ее окружения.
Одно из своих ранних писем к Гёте Кристиана Вульпиус подписывает твое маленькое дитя природы. За годы совместной жизни с ней — а это для него период между тридцатью восьмью и шестьюдесятью семью годами — он создает свои самые великие творения. Неуклонно следует своему страстному внутреннему стремлению… возвести ввысь острие пирамиды своего существования. Его творчество — самое главное для него, оно всегда стоит на первом месте. Кристиана осознает это и смиряется вскоре после первых попыток бунта. Служа Гёте всю свою жизнь, она никогда не привязывает его к дому, не препятствует свободе его передвижения, столь необходимой ему для творчества и вдохновения, вообще предоставляет ему полную свободу и всячески поддерживает его, взяв на себя все житейские заботы, чтобы он только мог беспрепятственно творить. О ее роли в его творчестве — больше, чем любой другой женщины, — до сих пор так и не оцененной по достоинству, остается только догадываться, как и о том, насколько далеко эта роль выходит за рамки простых будней и быта. То, что Кристиана не была начитанной, не интересовалась политикой и не страдала литературным зудом, априори исключало всякую возможную угрозу, которая могла бы исходить для его творчества от женщины. Выбор Гёте с точки зрения его собственных интересов жизненно мудр, но, пожалуй, он не менее мудр и в отношении интересов его спутницы жизни также.
Жена великого писателя Толстого делает в своем дневнике 2 апреля 1898 года следующую запись: Все эти дни обшиваю Л. Н. Заметила ему гладью платки, сшила новую блузу, буду шить теперь панталоны. Мои знакомые меня спрашивают, почему я потухла, стала молчалива, тиха и грустна. Я им ответила: “Посмотрите на моего мужа, зато он как бодр, весел и доволен”. И никто не поймет, что когда я жива, занимаюсь искусством, увлекаюсь музыкой, книгой, людьми, — тогда мой муж несчастлив, тревожен и сердит. Когда же я, как теперь, шью ему блузы, переписываю и тихо, грустно завядаю — он спокоен и счастлив, даже весел. И вот в чем моя сердечная ломка! Подавить, во имя счастья мужа, все живое в себе, затушить горячий темперамент, заснуть и — не жить, а durer, как выразился Сенека о бессодержательной жизни.
Такой проблемы у Кристианы Вульпиус не было. И это связано с ее происхождением . Она родилась 1 июня 1765 года в Веймаре, где ее окрестили, дав имя Кристиана, она — дочь юриста, служившего архивным писцом при княжеском дворе, но получавшего крайне низкое жалованье. Все небольшое количество денег в семье уходит на обучение детей — брат Кристиан-Август ходит в гимназию, где изучает юриспруденцию. Кристиане всего четыре года, когда умирает ее мать. Ей исполняется семнадцать, и ее отец, совершивший служебный проступок, теряет свое место. Кристиане приходится идти зарабатывать деньги на жизнь, она берется за черную работу на цветочной фабрике. Отец умирает. В двадцать она круглая сирота. И должна заботиться о своей тетке и маленькой сводной сестре, живет вместе с ними и своим братом, который пытается пробиться на писательском поприще. Детство Кристианы и ее юность проходят под знаком лишений и нужды. Отнюдь не за вышиванием на пяльцах, не в игре на фортепиано, не за чтением романов и уроками французского или итальянского. В лучшем случае — выход в комедию, по всей видимости, с братом. И чтение его литературных трудов. Ее жизнь не чужда искусству, но в ней нет односторонней направленности только на интеллектуальные и театрально-музыкальные развлечения, как было принято в светском обществе, напротив, она нацелена на практическую деятельность и будничное выживание. Так что Кристиана не страдала недостатком в воспитании, на который сетовал супруг Корнелии, говоря, что та слишком мало уделяет внимания кухне и погребу. И ей не нужно было, как жене Толстого, подавлять в себе все живое и тихо и грустно завядать. Она с наивной легкостью может следовать завету матери Гёте: Будь хорошей супругой и немецкой домашней хозяйкой, и тогда ничто не сможет нарушить твой внутренний покой и мир в твоей душе.
Домоводство — предмет честолюбивой гордости Кристианы. Она варит, жарит и запекает, сама выращивает спаржу, сажает на зеленном поле картофель, ухаживает за садами, получает урожаи артишоков, консервирует и сушит фрукты, держит домашнюю птицу, забивает ее, разливает по бутылкам вино, наполняет бочки в погребе квашеной капустой и солеными огурцами, следит за запасами на кухне и в погребе. И даже тогда, когда у нее для всех этих хлопот давно уже есть слуги, она трудится не покладая рук. Это наполняет ее радостью, нет ни малейшего признака неудовольствия с ее стороны. Всего за несколько дней до смерти она прибирается в кабинете Гёте. Двадцать восемь лет печется она об уюте. Наводит лоск в комнатах для гостей и устраивает для них застолье. Она — полновластная хозяйка в доме. На ней лежат заботы об одежде и белье для Гёте. Она шьет ему ночные рубашки и сорочки. Скорее всего, сама метит его носовые платки. Когда они, заключив сердечный союз, начинают жить вместе, у него — согласно записям прачек — пятьдесят четыре носовых платка, тринадцать из них помечены инициалами И. В. Г., несколько только В. Г., а остальные ф. Г. Кроме того, галстухи — сорок две штуки, — чулки, льняные, хлопчатобумажные и шелковые — всего 81 пара, — и все помечены его инициалами. Кристиана стирает сама, не подпускает к его вещам чужих прачек. О стирке, отбеливании, развешивании, глаженье и пересчете белья она без конца заводит речь: сегодня мне гладить, и утюги уже раскалились, так что мне писать тебе больше некогда .
Хорошая хозяйка по собственному убеждению и внутренней склонности. Не в этом ли тайна их совместной жизни? Гёте неоднократно говорил о своей любви к классу людей, который называют низшим, или простонародьем, говорил о них как о самых лучших людях. …Тут ведь все добродетели вместе: наивность и простота мышления, нетребовательность, прямота, верность, радость по поводу приобретения любого, самого жалкого житейского добра, бесхитростность, терпение — терпение — выносливость… Так можно было бы охарактеризовать и Кристиану. В 1808 году Гёте скажет о ней: Можно ли поверить в то, что эта особа прожила со мной уже двадцать лет? Но мне как раз и нравится в ней, что она ничего не утратила из того, что свойственно ее натуре, и осталась такой, какой была прежде. Такой, какой ее сформировала веймарская беднота.
Ее происхождение, социальный разрыв между сословиями, сам факт, что она круглая сирота, делают для Гёте беспрепятственным вступление в 1788 году в свободный брак с двадцатитрехлетней девицей. Ни отца, ни семьи, которая могла бы высказать протест, выдвинуть жесткие требования. Сын имперского советника, барон, как называет его мать, Гёте все решает сам. Ставит себя вне закона. Избирает для себя особую форму частной жизни на глазах всего Веймара — в конечном счете всей Германии и всего мира, поскольку он лицо общественное, государственное, — это такая же провокация, как и вхождение двадцатишестилетнего франкфуртского бюргера по приезде в Веймар в придворные круги и правительство княжества. И если в одном случае возмущение утихает очень скоро — герцог на его стороне и ставит всех на место, одергивая недовольных, произнося о своем друге слова: Не использовать у себя такого гения, не позволить ему развернуть свои выдающиеся талант, — означает преступно злоупотребить ими… то в другом — относительно его свободного брака — неудовольствие держится долго. До сегодняшнего дня. Вызывающей распутной связью называет Томас Манн их сожительство, которое общество никогда не простило ни ему, ни ей. Ему, пожалуй, все-таки простило. Вина с Гёте снимается, поскольку виновной во всем объявляют Кристиану Вульпиус. Самые нелестные суждения в адрес Кристианы исходят как раз от самых великих почитателей Гёте. Для Томаса Манна она un bel pezzo di carne, то есть просто красивый кусок мяса, глубоко необразованная особа, для Ромена Роллана — nullite d’ esprit, абсолютный нуль в духовном отношении. Роберт Музиль в “Человеке без свойств” вкладывает в уста Бонадеи слова о женщине с полунеприличной фамилией , известной сексуальной партнерше стареющего олимпийца. Потомки в своем осуждении едины.
Но ведь и современники смотрят на нее так же. Шарлотта фон Шиллер называет ее круглым ничтожеством, Беттина фон Арним взбесившейся кровяной колбасой. Друг Гёте и меценат герцог Карл-Август так никогда и не признал Кристиану. Эта Вульпиус все испортила, отдалила его (Гёте) от общества, скажет он снова даже в 1824 году.
В последнем есть доля правды, только в противоположном смысле. Карл-Август имеет в виду аристократическое общество. От него Гёте действительно отдалился из-за своей любви к Кристиане Вульпиус, этому бедному созданию, как он называет ее в письме к своей аристократической подруге Шарлотте. Это происходит в 1788 году, когда Гёте возвращается из Италии с ультимативными требованиями к своему меценату. Впредь никакого присутствия на государственной службе, никакого лакейства и низкопоклонничества, никакого деления на государственного чиновника и поэта, он хочет отныне творить… со свободной душой и только в любви. Он выбирает Кристиану Вульпиус, и свободная любовь с ней в высшей мере отвечает представлениям Гёте послеитальянского периода об идеальном существовании его как художника и гостя в Веймаре.
Брак принудил бы его к соблюдению принятых в светском обществе норм. А так он создает себе свободное пространство, выстраивает неким образом замкнутое оппозиционное существование, отказывая в доступе туда и двору, и знати, и даже его сиятельному меценату. С Кристианой он становится тем другим человеком, которого имеет в виду в своем прощальном письме к Шарлотте: если отношения нельзя сохранить такими, как они устоялись… значит, я стал другим человеком и должен буду впоследствии измениться еще больше. Став этим другим человеком, Гёте становится и другим поэтом и художником, соприкосновение с судьбой Кристианы Вульпиус, прожитые с ней годы отразились в его творчестве. “Римские элегии”, “Бог и баядера”, “Коринфская невеста”, “Аминт”, “Метаморфоза растений” — все это ее следы в его произведениях.
Эксперимент Гёте со свободной любовью — вне рамок права и закона — делает его для возлюбленной той единственной персоной, через которую она общается с остальным миром; он для нее отец, церковь и государство в одном лице. Кристиана Вульпиус разделяет с ним этот эксперимент — спрашивали ее о том или нет, нам неизвестно, — во всяком случае, очень мужественно, за все восемнадцать лет в ее письмах ни разу не всплывает ни слова о браке.
Гёте прикрывает Кристиану, методично ограждает ее от веймарцев, знати, сторонних визитеров, даже от своего друга Шиллера. Уединяясь с ней, запираясь от всего мира, уменьшая до минимума неизбежные трения со светским обществом, он верит в то, что сумеет сохранить для себя в целости и невредимости отвоеванное им у общества свободное пространство вместе с той, которую он называет маленькое дитя природы.
Это обернется потом иллюзией. Площадь Фрауэнплан — не остров. Подобный эксперимент вряд ли мог удаться в реальной действительности конца X VIII — начала XIX века. Вопреки открытой позиции Гёте или именно потому, что она была столь откровенно открытой. На отказ от соблюдения условностей общество вместо ожидаемого от него понимания и лояльности реагирует санкциями. Открытыми и тайными. Целятся в обоих. Но Гёте защищают власть и слава великого поэта. В Кристиану попадают без промаха. Суждения о ней — те же обвинения, издалека бьющие в цель, ибо она никого не интересует как личность; в высказываемых мнениях муссируется на все лады неудовольствие языческим отступничеством Гёте, его пренебрежением к священному институту брачных уз, его вызывающая распутная связь; в эти суждения вплетаются зависть, недоброжелательство и мещанское высокомерие. Тут не одни только придворные аристократы и стражи закона, судящие и злословящие, так говорит почти без исключения все его окружение: знакомые, друзья, даже самые ближайшие соратники, включая Шиллера.
Что за свобода тогда им добыта, если чашу весов, на которую положена свобода от условностей, постоянно перевешивает другая — публичное порицание и санкции? И кроме того: другой человек, каким Гёте становится с Кристианой, это только одна грань его личности, на более длительный срок ее маленький мирок оказывается для него непривлекательным; он остается привязанным ко двору, к власти и властям предержащим, к целому огромному миру, этой неотъемлемой части его существования как человека, художника и творца.
Оглядываясь назад, Гёте расценивал свой жизненный эксперимент с Кристианой как провалившийся, и этому есть много неоспоримых доказательств. Одно из них — своего сына он женил на аристократке. Двор и город одобрят союз, который создаст основу для довольно милых компанейских отношений — комментирует он свое решение, и это как раз то, чего ему так и не удалось достичь за двадцать восемь лет совместной жизни с Кристианой. Другое — его оценка женитьбы Виллемера. Тот жил с Марианной многие годы в свободном браке, узаконение их отношений Гёте охарактеризовал как спасение маленькой женщины, поступок Виллемера как большое нравственное благо. И наконец, его письмо 1821 года. Один молодой человек восхищается Гёте и его жизнью в свободной любви, его внешним видом и подчеркнуто античными манерами и признается, что не обладает таким мужеством, да и не художник он вовсе, поэтому решается на ординарный шаг и скоро женится. Гёте отвечает ему: Но прежде всего хочу дать Вам свое благословение на скорейшее вступление в брак… Все, что Вы об этом говорите, это так, и [я ] готов подписаться под каждым словом, поскольку, пожалуй, смею высказать, что все то плохое, даже самое плохое, с чем мы имеем дело в рамках закона, касается ли это природы человека или его гражданских прав, физических или хозяйственных сторон его жизни, все это и в тысячной доле не может сравниться с теми неприятными последствиями, с которыми нам приходится сталкиваться, если мы [ходим] рядом, или вне закона, или паче чаяния перечеркиваем закон и устойчивые традиции и еще к тому же ощущаем необходимость оставаться в гармонии с самими собой, другими людьми и нравственными устоями миропорядка.
Те ли это неприятные последствия, которые побуждают Гёте молчать о Кристиане и после ее смерти? Не выставлять напоказ публике свою частную жизнь, ее интимные черты — естественная самозащита. Ведь и о Шарлотте он тоже молчит. Тем важнее для нас подлинные свидетельства — письма. Шарлотта свои уничтожила. Сохранился только его монолог. В случае Гёте и Кристианы мы имеем дело с диалогом.
Дошедшая до нас переписка Кристианы Вульпиус, она же фон Гёте, и Иоганна Вольфганга фон Гёте содержит 601 письмо. 247 писем Кристианы к Гёте, 354 его письма к ней. Это далеко не все письма, что они написали друг другу. Гёте уничтожил в 1797 году, устроив великое аутодафе, ранние любовные письма Кристианы и свои собственные, написанные до 1793 года. Таким образом, мы лишились свидетельств их первого, счастливого периода. Акты сожжения предпринимались еще не раз; предположительно жертвой их пали также письма более поздних, полных внутреннего напряжения лет. Например, не сохранилось ни единого письма Кристианы к Гёте за период почти в семь лет: с 1804-го до середины 1810 года.
Письма Кристианы удивительны. Точны в своей непосредственной выразительности и радостны в самых своих мельчайших деталях. Эта женщина находит слова для передачи ощущений своего тела, своей женственности, своей сексуальности, что весьма необычно для того времени. Таким же необычным кажется и то, с какой словоохотливостью описывает она свою повседневную работу. Нам открывается удивительная женщина — решительная, непрерывно занятая трудом, она ведет хозяйство на два дома, под ее присмотром земельные угодья, два сада, зеленное поле. Она улаживает наследственные дела, делает подготовительные шаги по приобретению земли и совершению торговых сделок, осуществляет денежные операции. Она может править санной упряжкой. Она путешествует одна на дальние расстояния и держит при себе старинные ружейные пистолеты. Когда ей встретились солдаты, она выдвинула дула чуть вперед, чтобы их было лучше видно. Она любит поесть. Любит выпить вина, особенно шампанского. Умеет радоваться, умеет праздновать. Обожает ярмарки и праздники стрелков с непременным состязанием охотников в стрельбе по мишеням, изображающим птиц, а еще фейерверки и игру в кегли. Она превосходно танцует и, будучи уже сорокапятилетней, берет уроки танца у танцмейстера. Она не прочь пококетничать с мужчинами, строит им глазки, как это называется на общем у них с Гёте языке, предпочитает мундиры, любит стройных, красивых мужчин высокого роста, ее партнеры в танцах — офицеры и студенты. Она охотно окружает себя молодыми людьми. Дружит с актерами. Любит комедию. В “Эгмонте” Гёте ей особенно нравятся сцены Эгмонта с Клэрхен. Читать она любит меньше, она делает это только при плохой погоде или от скуки. Она не может долго сидеть на одном месте. Разве что когда Гёте читает ей вслух: “Рейнеке-Лиса”, первые части “Поэзии и правды”, дает ей рукопись “Избирательного сродства”, хочет услышать ее мнение о романе. Ее ответное письмо не сохранилось. Все его поручения она исполняет с величайшей аккуратностью. Когда он однажды недосчитался одного пакета, она пишет ему: Ты больше никогда не услышишь, что письмо или пакет, который ты отправил мне, где-то затерялся… А что он не пропал у меня, за это я ручаюсь своей жизнью.
Эпистолярный стиль Кристианы радостный, остроумный, игривый, привязанный к конкретному моменту. Рассказывать любимому про себя не представляет для нее никакого труда. Другое дело, как это изложить на бумаге. Оригиналы ее писем свидетельствуют о том, что писать было для нее занятием не из легких. То чернила разливаются, то перо плохо заострено цепляется за бумагу, она начинает сначала, переворачивает листок на другую сторону, пишет одни и те же слова дважды, пробует их сначала на лежащем перед ней письме Гёте, на которое она отвечает. Она слишком глубоко окунает гусиное перо в чернильницу, отсюда по всему письму кляксы. Она пишет без точек и запятых, без обращения и подписи. Строчки бегут вкривь и вкось, и только если на бумаге ручной выделки заметны бороздки от волосяного сита, образующие подобие прочерченных линий, она следует им. Она вовсю сражается и с орфографией. То, что писать и рисовать буквы не входит в число моих прочих талантов — простите уж меня, — в этом виноват мой школьный учитель — пишет она матери Гёте. Виноват, конечно, не учитель, а бедность семьи Кристианы Вульпиус, ограничившая время ее пребывания в школе.
Гёте это нисколько не мешает. Важным для него остается стиль Кристианы, а не огрехи в орфографии в ее письмах. Вчитываясь в них, он слышит, вероятнее всего, ее голос, ее слегка певучую тюрингскую интонацию: t превращается у нее в d, p в b, когда она пишет Borzlan вместо Porzellan (фарфор), Disch вместо Tisch (стол), duhn вместо tun (делать). Однако Гёте ни разу не выразил неудовольствия по поводу правописания своей спутницы жизни.
Страдала ли Кристиана от недостаточности своего образования? Я много сердита на себя, что совсем ничего не могу, напишет она однажды. И в другой раз: Сегодня мое письмо наверняка написано лучше, потому что я о-о-чень старалась… если бы это не было письмом к тебе, я бы уже давно бросила писать.
У тебя уже действительно получается с письмом, тебе надо только больше упражняться — отвечает ей Гёте. Что касается систематического упражнения в письме наподобие уроков (Гёте оплачивает, например, обучение французскому своего слуги Гётце и личного камердинера Зутора на протяжении двух лет по двадцать часов ежемесячно), то в отношении Кристианы Вульпиус на этот счет нет никаких документальных подтверждений. Считал ли Гёте это излишним для своего клада и бесценного кухонного сокровища, или ей просто не хватало терпения? Мы этого не знаем. Позднее Кристиана диктует свои письма и дневники путешествий слуге Генслеру, своей компаньонке Каролине Ульрих, мадам Кирш; в последние годы к ее услугам был личный секретарь Гёте — Фридрих Кройтер. Чаще всего она собственноручно добавляет в конце несколько строк и ставит подпись CvG (ХфГ), написав слитно первые буквы имени, дворянского титула и фамилии.
Если же попытаться вникнуть в ее письма, додумать половинчатые фразы, поразмыслить над тем, что могло пасть жертвой личной цензуры в интимной переписке, воскресить в памяти известные нам биографические факты тех лет, корреспонденция за которые была Гёте уничтожена, обратиться к другим ее письмам, тогда перед нами предстанет совсем другая Кристиана. Женщина, от которой постоянно требуют слишком многое. Она недовольна, ворчлива, капризна и своенравна. Подвержена приступам дурного настроения. У нее случаются депрессии. Пять беременностей не прошли бесследно для ее тела, и она страдала, тяжело переживая смерть четверых своих детей. Подрастает только первенец. Все остальные умирают через несколько дней после рождения.
Кристиана — женщина очень ранимая. И одинокая. У меня… совсем никого нет, кому я могла бы и хотела довериться …Так, вероятно, и должна буду пройти весь свой путь одна. Эти две фразы в 1803-м и 1805-м тайком от Гёте написаны ее единственному верному другу, бременскому врачу Николаусу Майеру.
Женщина, располневшая после пяти родов. Милая моя дочь, пишет ей свекровь, Вы, вероятно, заметно поправились, стали очаровательной корпулентной особой, это радует меня, потому что это признак хорошего здоровья и в нашей семье это принято. Женщина, которая опасается старения, становится ревнивой, потому что с появлением на горизонте молодых интеллектуальных дам для нее возрастает опасность конкуренции. В мае 1810 года она пишет Гёте в Карлсбад: А правда ли, что Беттина приехала в Карлсбад и госпожа фон Айбенберг тоже? И здесь поговаривают, что Сильвия и Готтер тоже отправились туда. Ты что же, хочешь всем им сразу строить глазки? Это уж чересчур. Только не забывай совсем свою старушку, прошу тебя, думай хоть иногда обо мне.
Женщина, которую всю жизнь изводят болезни: у нее гипертония, неблагополучно с почками. Может, она слишком много пила? По сегодняшним понятиям, Гёте и она потребляли много алкоголя. Но никаких упреков в адрес Гёте. И ни в одном из его писем к Кристиане нет ни малейшего указания и даже просьбы о воздержании. Потребность в вине и шампанском как у Гёте, так и у Кристианы — неизменный предмет их разговора в письмах.
Из 354 дошедших до нас писем Гёте к Кристиане часть написана собственноручно, но в подавляющем большинстве продиктована его секретарям. Тон писем Гёте не тот язвительно-колкий, раздраженный и вызывающе интеллектуальный, каким он общается с сестрой Корнелией, и не тот чарующе интимный, пронизанный любовным ухаживанием, как в посланиях к своей духовной подруге Шарлотте фон Штейн, в которых он раскрывает мир своих идей. В письмах к Кристиане интеллектуальное и художественное самовыражение вообще выносится за скобки. Господствует обыденный тон повседневности, особенно в средний и поздний периоды их совместной жизни, в отличие от первого, когда, напротив, все говорит об их любовной близости.
Их первые годы были самыми счастливыми. И это нашло свое отражение в письмах. В 1792-м Гёте, участник военного похода против революционной Франции, пишет Кристиане: Здесь везде огромные широкие кровати, и ты бы не досадовала, как это случается иногда дома. Ах! милочка моя! Нет ничего лучше, чем быть вместе. Это те годы, когда было не раз, что стихи сочиняя в объятьях у милой,/ мертвый гекзаметра счет пальцев игрой на спине/ тихо отстукивал я… (Перевод Н. Вольпиной ), когда… милый скрипучий звук ходящей ходуном кровати сопровождал их жизнь. Кристиана была, по-видимому, эротически очень привлекательной. Отличалась большой чувственностью. Была талантливой в любви. По всей вероятности, они давали друг другу то, что Гёте описал в своих впечатлениях об Италии как обретенный им там сексуальный опыт: душа обретает свежесть, а тело восхитительную гармонию равновесия. По всему, они были великолепной чувственной парой. Об их любовных утехах и радостях говорит хотя бы то, как многократно возникает потребность в починке кровати. Кровать подбить, заменить шесть пар сломанных петель с гвоздями в придачу… подбить снова сломанную кровать… опять подбить новую кровать — стоит на счетах, поданных Гёте слесарем Шпангенбергом.
Но знаменитое Ах! милочка моя! Нет ничего лучше, чем быть вместе продолжается недолго. Семья, счастье в домашнем кругу и творчество, слава поэта исключают одно другое.
С началом дружбы с Шиллером Гёте переносит в 1795 г. свое рабочее место в Иену, чтобы быть рядом с другом. Вы… снова сделали меня поэтом, каким я, можно сказать, перестал быть, сознается он ему.
Кристиана одна в огромном доме на Фрауэнплан, она жалуется, не хочет с этим мириться: вечера без тебя невыносимы; я выхожу из дому или ложусь в постель. Гёте пытается в письмах сделать ее участницей своих творческих трудов. Это кончается предписаниями с ее стороны. В период его высочайшей творческой продуктивности — в споре с Шиллером рождаются в 1797 году знаменитые баллады Гёте — она советует ему: Мое сокровище, ты должен быть всегда прилежным. А то я так думала, ты еще не начал ничего нового… и теперь какое-то время вовсе больше ничего не делал. Чтобы удержать его при себе, она хочет отвлечь его от работы. Выдвигает возражения и против его намерения отправиться в Италию. Когда же он все-таки едет, предварительно подстраховав ее и сына завещанием и взяв ее с собой только до Франкфурта, она протестует : И если ты поедешь в Италию или предпримешь другое долгое путешествие и не захочешь взять меня с собой, я сяду [с] Густелем на запятки, потому что по мне так лучше терпеть ветер и непогоду и разные неудобства в пути, чем опять так надолго оставаться без тебя. Я так думаю, это просто больше невозможно.
Пугающая картина. Не прошедшая бесследно для творчества. Гёте откликается на нее элегией “Аминт”. Мужчина — дерево, женщина — обвивающая его лоза, грозящая выпить из него все соки. Однако он все же прерывает путешествие и возвращается назад. Я возвращаюсь только из-за тебя и малыша, пишет он ей. Лишь вам одним я и нужен, весь остальной мир прекрасно обойдется без меня.
Снова самообман.
Все последующие годы проходят, видимо, несмотря на любовную близость, под знаком глубоких расхождений и размолвок, хотя письма почти ничего не сообщают об этом. Гёте, скорее всего, вынашивает намерение расстаться. Такое положение вещей, при котором он, и только он, осуществляет связь Кристианы с внешним миром, становится для него обузой, сковывает его по рукам и ногам. Он хочет обеспечить ей независимое существование. Страхи Кристианы в предчувствии расставания приходят к ней во сне (он женится на другой), она так плакала во сне и так громко кричала, что сестра разбудила ее, и вся (ее) подушка была мокрой.
В конце 1798 года с обеих сторон предпринимаются попытки заново урегулировать свои отношения. Поездка в Лейпциг в мае 1800 года, похоже, была тайным свадебным путешествием. Не 1806 год, год женитьбы, а 1798-й является началом их брака в смысле совместного ведения хозяйства. Энергичный протест Кристианы против отсутствия Гёте в доме угасает, воспитательный процесс закончен, она поняла: то, что стояло для нее на последнем месте — его творчество, на самом деле занимает первое, а она должна отступить. И когда ты доволен — что означает “плодотворно трудишься”, — мне это милее всего, пишет она ему.
Он в свою очередь предоставляет ей полную свободу времяпрепровождения: танцы, комедия, игра в карты. Их запросы совершенно различны. То, что развлекает ее, нагоняет скуку на него. Но он никогда не выражает протеста. Он знает, как использовать ее пристрастия, и отправляет ее на несколько недель к месту летних гастролей веймарских комедиантов, она сообщает ему о каждом спектакле, вплоть до размеров театральных сборов. Благодаря своей дружбе с актерами она оказывается для него даже полезной советчицей, ибо без тебя, ты знаешь, я не мог и не хотел бы больше заниматься и дальше театральным делом, пишет он ей. Он уже не может обойтись без нее.
В 1806 году, чтобы получить полное право владения домом на Фрауэнплан, они узаконивают свои отношения. Герцог хотя и подарил дом Гёте, но — из-за его свободной любви — не сделал последнего шага и не закрепил юридически полную передачу дома в собственность Гёте. Но эта женитьба — еще и реакция на изменившуюся историческую ситуацию после Иена-Ауэрштедтского сражения, когда гражданские права обрели свое признание после победы Наполеона и появившегося вместе с ним Code civil (Гражданского кодекса). Нет никаких документальных свидетельств тому, что Гёте женился на Кристиане из благодарности за спасенную ему жизнь в ту ночь после битвы. Кристиана — часть его дома, его жизни, его творчества; собственные манускрипты — вот за что он опасался больше всего, когда наполеоновские солдаты рвались в его дом: Той ужасной ночью, пишет он шесть дней спустя своему издателю господину фон Котта, мои рукописи были главной моей заботой.
После женитьбы Гёте живет совершенно независимо от Кристианы. Месяцами, по полгода проводит он один в Богемии, позднее — в провинциях на берегах Рейна и Майна. Он уделяет внимание другим женщинам. Именно на тот десятилетний период супружества приходится его дружба с Минной Херцлиб, Беттиной Брентано, Паулиной Готтер и Каролиной Ульрих, его страсть к Сильвии фон Цигезар и Марианне фон Виллемер. Эти годы, вероятно, самые трудные для Кристианы. Со стороны Гёте они наполнены не любовью к ней, а, скорее всего, большой благодарностью. Он все время шлет ей подарки. Высказывает в письмах слова признательности, благодарит ее за то, что она терпеливо относится к его долгому отсутствию, дает ему возможность следовать привычному для него образу жизни, снимает с него все тяготы повседневности: Что касается дома и забот о нем, я в каждом случае полагаюсь на тебя и спокойно отправляюсь дальше.
Женитьба в 1806 году поначалу ничего не меняет для Кристианы в ее положении в Веймаре. Только в конце 1808 года Гёте решительно добивается ее признания в высшем свете: …впервые общество гоф-дам города, среди них госпожа фон Штейн, посетило его жену, отмечает Ахим фон Арним. Кристиана сообщает своему сыну: я должна была сделать визиты восемнадцати благородным дамам, и еще о том, что в комедии она больше не сидит на своей старой скамейке, а в ложе рядом с Шопенгауэр. Так что из этого письма ты можешь видеть, что мое теперешнее существование стало совсем иным, чем обычно.
Кристиана, которую всегда избегали и которая после рождения пятерых детей все еще так и оставалась “девицей”, demoiselle Vulpius, и находилась в Веймаре на положении изгоя, была, по-видимому, все же более счастливой женщиной, чем когда стала госпожой тайной советницей фон Гёте, а под конец и госпожой супругой первого министра фон Гёте .
Нельзя не заметить, что именно в период десятилетия супружеской жизни у Гёте накапливается все больше негативных высказываний обобщающего характера в адрес женщин. Невероятно, насколько общение с женщинами тянет назад, пишет он в 1808 году. И в 1809-м: Женщины, кажется, не способны ни на одну идею… они вообще берут от мужчин гораздо больше, чем дают… Его представления о женщинах не умозрительны, а изображенные им женские характеры все лучше тех, какие можно встретить в действительности, скажет он позже. Скрывается ли за этим накопившаяся горечь от личного опыта общения с женщинами, включая и его двадцативосьмилетнюю жизнь с Кристианой? Факт ли его биографии, реальность ли его собственной жизни то недвусмысленное определение тянет назад, не свидетельствует ли оно также и о крахе его идеалов, всей его поэтической концепции — ведь он всегда придавал идеальному женские формы, отсюда и его знаменитые заключительные строки второй части “Фауста”: И женственность вечная/ Сюда нас возводит (перевод Н. Холодковского ).
Какую цену заплатил каждый из них в этой любви, в этом браке, остается только гадать.
Заплатила ли за это Кристиана оттеснением на задний план, своим длившимся месяцами, а в общей сложности и годами, одиночеством? Было ли это то, что слышится как намек в высказывании Гёте: Я пытаюсь дать каждому из находящихся у меня в подчинении слуг возможность свободно двигаться в отведенном ему круге, чтобы он тоже чувствовал себя человеком. Гёте возвел Кристиану в ранг привилегированной особы, но никогда так и не предоставил ей тех привилегий, которые могли бы облегчить ей ее роль. Он полагался на ее терпение — терпение — выносливость, делал ставку на ее природное естество, называя ее мое маленькое дитя природы.
Цена для него? Его колебания на протяжении всей жизни между двумя принципиально разными формами эроса. С одной стороны, эстетически-чувственное влечение к таким женщинам, как Шарлотта, или нимфеткам, его музам, как Минна, Каролина, Сильвия, Беттина, навязывавшим ему воздержание от плотской любви, которую он замещал сердечной интимностью и духовной близостью. С другой — такие женщины, как пассии его юных лет, как его римская возлюбленная, а в середине жизни — Кристиана, физическая близость с которой означала для него блаженство, дарование счастья, заставлявшее его забывать их духовную отдаленность или даже отчужденность. В его отношениях с Кристианой наверняка так все и было в течение первого десятилетия. Но вот в Марианне фон Виллемер шестидесятипятилетний Гёте вдруг впервые встречает женщину, которая объединяет в себе обе формы эроса, всю жизнь существовавшие для него раздельно: духовная и физическая близость создают утопию совершенной, идеальной любви. Использованный им в 1797 году в элегии “Аминт” образ неравенства — мужчина как дерево и женщина как обвивающая его лоза — заменяется в “Западно-восточном диване” (стихотворение “Gingo biloba”) на символику овеянного мифами дерева, раздвоенная форма листьев которого наводит на мысль, что сразу двое предстают в единстве нам, образуя идеальную симметрию и вызывая ассоциацию равноценного партнерства. Гёте болезненно осознавал границы своих отношений с Кристианой. Роман “Избирательное сродство” посвящен тому, чем писателю пришлось пожертвовать в жизни. Беттина замечает, что в этой книге он собрал, словно в урне с прахом, слезы по поводу того, что упустил.
В поздние годы Гёте сомневался в верности избранного им жизненного пути, как бы помеченного знаком Сизифа, видел всю тщетность своих усилий. Это было вечное перекатывание камня, который нужно было постоянно поднимать заново. Гёте осознавал, что ему назначен поэтический труд и нес за это ответственность, а… жизненные дела, напротив, никак не хотели ему удаваться, приходит он к выводу. Относится сюда и четверть века его жизни с Кристианой? Сколько бы света ни проливали письма на детали и подробности их жизни, в общем и целом это так и останется в потемках.
Самым трудным временем, для обоих наполненным большими разочарованиями, были, пожалуй, годы с 1813-го по 1816-й. “Западно-восточный диван” — это новая творческая находка, осчастливившая Гёте в смутную пору наполеоновских войн. Работая над этим циклом, он чувствует себя помолодевшим даже физически, снова становится стройным. А в Кристиане, которая моложе его на шестнадцать лет, наоборот, заметен упадок сил. Она только что пережила первый апоплексический удар, за ним следует другой, она на волосок от смерти. Эта тяжелобольная женщина — обуза и для своего мужа. Ее болезнь сулит ему помехи в работе. Он отправляет ее в Иену, в Карлсбад. Позаботься о развлечениях и оживлении в памяти старых милых картин и образов, пишет он ей. Кристиана, грузная, располневшая, страдающая от параличей после двух перенесенных ударов, впадающая в депрессию, отвечает ему: Здесь я, однако, веселюсь как птичка. Твое бесценное сокровище. До самого своего конца пытается она соответствовать тому образу, который еще живет в его душе.
Она проходит свой жизненный путь в одиночку. 6 июня 1816 года Кристиана фон Гёте умирает в невыносимых страданиях — у нее отказали почки. Ей пятьдесят один год.
Гёте, одержимый своим творчеством, неуклонно возводя ввысь вершину пирамиды своего существования, являясь истинным патриархом, безусловно был трудным партнером, чему есть неоднократные свидетельства; он был подвержен ипохондрии и внезапной смене настроений, был крайне требовательной, авторитарной личностью; вспыльчив и нетерпелив, особенно в периоды творческого спада. Его многолетний помощник филолог Ример пишет, что все, кто был при нем, должны были глазеть на него с разинутым ртом. Семидесятичетырехлетняя Шарлотта фон Штейн жалуется: Даже за самую малость, высказанную не в его духе, можно получить взбучку. Милое дитя, называет он ее, и она возмущается: Словно я десятилетняя девочка.
Кристиана больше других могла бы порассказать об этом. Но ее письма, дошедшие до нас, не содержат ни единого слова упрека. Напротив, ее позиция остается неизменной: Такого мужчины, как ты, нет на всем свете. И: Ты еще и в вечной жизни найдешь меня благодарной тебе.
Последнее письмо Гёте к уже тяжелобольной Кристиане, из тех, что сохранились, написано меньше чем за год до ее смерти, в сентябре 1815 года в Хайдельберге, в страстном любовном опьянении Марианной фон Виллемер, и выдержано в необычном для него задумчивом и самокритичном тоне. Он пишет, что учится терпимости и снисходительности. Если бы дома удавалось прощать людям столь же много, как это делаешь вдалеке, можно было бы распахнуть над собой небо… В сослагательном наклонении — можно было бы. Означает ли это: я не сумел этого? Или это прозрение и признание того, как тяжело все это было для близкого к нему человека, для Кристианы? Последнему письму весомость придает то, что это письмо как бы прощальное. Его можно прочитывать так же, как и просьбу к Кристиане о снисходительности к нему и прощении.
Берлин, февраль, 1998 г.
Кристиана и Гёте: из семейной переписки
Гёте
В лагере под Верденом, 10 сентября 1792 г.
№ 1
Я написал тебе уже не одно письмецо, не знаю только, в каком порядке они до тебя дойдут. Я упустил из виду пронумеровать их и с сегодняшнего дня намереваюсь делать это. Сообщаю тебе вновь, что чувствую себя хорошо, а как сердечно люблю тебя, ты и сама знаешь. Если бы ты только могла быть сейчас подле меня! Здесь везде огромные широкие кровати, и ты бы не досадовала, как это случается иногда дома. Ах, милочка моя! Нет ничего лучше, чем быть вместе. Давай всегда говорить себе это, как только снова окажемся в объятиях друг друга. Представь себе! Мы стоим так близко от Шампани и не можем раздобыть ни глотка хорошего вина. На Фрауэнплан, надеюсь, все будет иначе, как только моя милочка возьмет хозяйство в свои руки и будет сама заботиться о кухне и погребе.
Будь для меня моим истинным домашним сокровищем и устрой мне прелестную квартирку. Позаботься о малыше, храни меня в своем сердце и люби вечно.
Да! Люби меня вечно! Ведь в мыслях я иногда ревную тебя и представляю себе, что кто-то другой может понравиться тебе больше, потому что и сам нахожу многих мужчин привлекательнее и обаятельнее себя. Но ты не должна видеть их такими, ты должна считать меня лучше их всех, потому что я ужас как люблю тебя, и нет мне на свете ничего милее тебя. Ты часто снишься мне и всякий конфузный вздор, но в этих снах мы всегда любим друг друга. И пусть так оно и будет.
Я попросил матушку прислать две пуховые перины и подушки и еще много всяких других полезных вещей. Постарайся только сделать так, чтобы все в нашем гнездышке было как следует, а уж я позабочусь об остальном. В Париже полно всего, да и во Франкфурте есть еще одна еврейская лавочка. Сегодня отбыла корзиночка с ликерами и пакетик со сластями. И я неустанно буду и впредь пополнять твои домашние запасы. Только не оставляй меня своей любовью и будь верной девочкой, остальное приложится. Пока твое сердце не принадлежало мне, все прочее не приносило мне радости, но с тех пор, как оно мое, я хочу, чтобы оно навсегда моим и осталось. Зато и я весь твой. Поцелуй дитя, кланяйся Майеру и люби меня.
Г.
Кристиана
Веймар, 7 июня [1793 г.]
Любимый, я получила красивый платок и все остальное и радовалась от души, но больше всего меня обрадовал привет от твоей милой матушки, от радости я даже заплакала. Не спросясь тебя, я написала твоей горячо любимой матушке и поблагодарила ее, так приказало мне мое сердце, я должна ей написать, ты ведь не будешь на меня за это сердиться? Письмо, может, получилось не очень складное, но попроси свою милую матушку не сердиться на меня и скажи ей, что лучше я не умею. Ах, любимый, если бы ты только был здесь и видел, как я всему этому рада, но больше всего тому, что твоя милая матушка не сердится на меня, это делает меня очень счастливой, ведь временами я очень печалилась. Часто задумывалась над этим. Теперь мне не хватает только одного тебя, любимый, чтобы я могла радоваться вместе с тобой и прижать тебя к своему сердцу и сказать, как я люблю тебя все горячее, и что в мыслях у меня только ты один, и потому всякая радость для меня только вполовину, когда тебя нет рядом. Приезжай поскорее. В доме все идет своим чередом, начал работать обойщик, моя светелка уже готова и на следующей неделе я наведу в ней порядок; я мало выхожу из дому, полно дел, все время копошусь, то одно, то другое, да я и не рвусь никуда. Меня навещают обе душечки, Вернер и Буркхардт, и еще приходило несколько милых и ласковых щебетуний, возможно, из любопытства, чтобы посмотреть, как у меня выпирает живот, словно толстый краб, сейчас уже очень заметно. Мы с малышом здоровы, со мной тоже все в порядке, кроме того, что на одной ноге далеко не ускачешь, а другая сильно раздулась и наступать на нее больно, я разговаривала с доктором, но он меня заверил, что это пустяки и отеки скоро пройдут. Я выезжаю иногда на часок погулять, он мне это разрешил. В воскресенье я надевала новое неглиже и была в церкви, потому что проповедь читал Гердер. После обеда ходили в воксал, там тоже все восхищались моим нарядным платьем и хвалили его. Но Вернер, той всегда весело, она без конца дурачилась и вдруг говорит: завтра у Хушке дел будет полон рот, “потому что завтра все только и будут что посылать за рвотным, я это по их лицам вижу”. Чуть не забыла тебе написать, что малыш очень радуется своей азбуке и хочет выучить все буквы, он говорит: “Чтобы я тоже что-то умел, когда приедет милый папа”. Но ты должен привезти ему саблю и ружье. Прощай и только в бой не ходи, и думай о нас, и храни меня в своем сердце, а я люблю тебя больше всех. Прощай, любимый.
В.
Гёте
Иена, 10 апреля 1795 г.
Я отправляю тебе, моя милочка, пять пустых бутылок и даже пробки к ним, чтобы ты могла видеть, что и я могу следовать хорошему примеру по части аккуратного ведения хозяйства. Меня радует, что вам было радостно и весело в саду, а то я уж думал, что погода испортила вам все удовольствие.
В воскресенье вечером вернется Майер и останется на ночь. Он напомнит тебе про мангольд. Мешочек лежит у меня в библиотеке, и ты сделаешь очень хорошо, если в самое ближайшее время опустишь семена в землю.
Устрой так, чтобы ты смогла, когда приедешь, остановиться здесь на несколько дней. Поцелуй малыша. Мне хотелось бы услышать, что твое недомогание сейчас для тебя вполне терпимо, а может, в скором времени и вовсе даже пройдет. Будь здорова.
Г.
Кристиана
[Веймар, 11 апреля 1795 г.]
Посылаю тебе 6 бутылок вина. Я не думала, что ты так надолго задержишься в Иене. Во вторник или среду я приеду с малышом, он уже заранее радуется этому. Мальчуган очень любит своего папочку, но и мамочка тоже его любит. Я очень рада свидеться с тобой и побыть рядом. Я не приехала раньше, потому что надо было сначала известить людей и определенно написать им, когда мы хотим приехать, а кроме того, надо так много еще сделать по весне в саду и на вспаханном поле, в нижнем саду, надеюсь, дней через 8 все будет в порядке, в саду перед домом все уже приобрело приятный вид. Когда ты приедешь сюда, я угощу тебя савойской капустой. Ты удивишься, какая она сегодня сильная, две делянкивозле нашего алтаря. Сад доставляет мне много радости, я почти не выхожу оттуда. Сегодня собираюсь пойти в старый сад, а вечером в комедию. Прощай, храни меня в своем сердце и не строй всем без устали глазки. Про меня можешь на этот счет не беспокоиться, потому что я выгляжу ужасно, а кроме того, очень-очень люблю тебя. И с нетерпением жду предстоящего путешествия.
Пока, мой милый. Этот журнал пришли назад, как только прочтешь, шесть экземпляров “Вильгельма” я привезу сама, или это сделает господин М[айер].
Гёте
Иена, 9 ноября 1795 г.
Мне здесь довольно хорошо работается, и я сейчас очень прилежен и хотел бы только знать, что ты и малыш здоровы. Напиши мне и отправь поскорее весточку. Возможно, я пробуду здесь до конца недели, потому что в тихом замке очень хорошо думается и пишется.
По вечерам я у Шиллеров, и там мы беседуем до глубокой ночи.
Желаю тебе оставаться в добром здравии и чтобы младенец хорошо ел и пил и прибавлял в весе.
Прощай, будь здорова и храни меня в своем сердце.
Г.
Кристиана
Веймар, 10 н[оября 1795 г.]
Мне очень жаль, что не могу написать тебе, что мы оба чувствуем себя хорошо. Я более или менее здорова и могу уже вставать с постели. А вот малютка два дня как очень слабый и вялый и почти все время спит. И когда ему пора кушать или попить водички, мне приходится его будить. И тогда я кормлю его. Доктор и Либер наперебой утешают меня, а я и не отрицаю, что очень опасаюсь за него. Я не хотела тебе, любимый, пока ничего сообщать, но все же лучше, чтобы ты обо всем знал, и поэтому посылаю к тебе гонца, чтобы сразу получить от тебя весточку и хоть чуть-чуть утешиться. Светлейший герцог посылал сегодня дважды справиться, не возвратился ли ты уже. Густель шлет тебе самые нежные приветы и радуется, что скоро увидит тебя. Будь так добр и напиши несколько строк мне в утешение.
Прощай, жду [тебя] к концу недели. Храни меня в своем сердце.
Гёте
Иена, 15 января 1796 г.
Ожидаю тебя с радостью, мое дорогое сокровище, утром следующего воскресенья. Погода, надеюсь, продержится приличная, но все же возьми мою шубу и закутай себя и малыша. Моя седьмая книга готова, и скоро за ней последует восьмая. Как мне приятно думать о том, что скоро увижу тебя в моем заточении. Подъезжай сразу к замку, и я хочу еще сделать так, чтобы малыша разместили в соседней маленькой комнатке. Прощай, будь здорова и люби меня.
Г.
Кристиана
[Веймар, 14 (или 18?) мая 1796 г.]
Хочу приехать к тебе, дорогой, мое страстное желание увидеть тебя, погода стоит хорошая, и, может, мой приезд снова вызовет у тебя охоту к роману. Малыш совсем обезумел от радости, что поедет навестить тебя. Напиши нам поскорее, когда мы можем приехать, а я так готова отправиться в любое время, и сообщи заодно, должна ли я привезти немного вина или еще чего. Мы можем пожить в соседней комнатке, и я привезу еще с собой какую-нибудь работу для себя. Прощай и люби меня. Я очень радуюсь, что увижу тебя.
Гёте
Иена, 9 сентября 1796 г.
Мое милое дитя, не могу тебе с определенностью сказать, приеду ли я в ближайшие дни, все зависит от того, появится у меня или нет желание снова засесть за работу. Если такое случится, я останусь здесь. Вот идиллия, о какой я только и мечтаю, и тебе об этом известно; если я смогу сделать работу еще в этом месяце, я буду безмерно счастлив.
Пришли мне на всякий случай теплые чулки, потому что по утрам уже чувствуется холод.
Еще прилагаю ключик от моего письменного стола, где в верхнем правом ящичке ты найдешь первые отпечатанные листы седьмой книги моего романа .
Скажи мне, как ты живешь, поцелуй малыша и помни и люби меня.
Г.
Кристиана
[Веймар,] среда, 22 [февраля 1797 г.]
Посылаю тебе, что ты просил: часы, книгу и 6 бутылок вина. Деньги тоже едут; я вынула оттуда 10 серебряных монет, потому что обойщик хочет получить за конский волос, парусину, суровые нитки, гвозди и за обивку стульев и канапе от 14 до 15 талеров. Я подсчитала, и выходит, что это обойдется нам не так дорого, как в прошлые разы.
Желаю тебе, чтобы господин фон Шёнфус заехал к тебе и привел тебя в наилучшее расположение духа и поспособствовал тому, чтобы ты написал стихотворение.
Прощай и не оставляй меня своей любовью.
Твое маленькое дитя природы.
Пятница, 11 августа, днем в 3 часа в Веймаре
Мы оба в добром здравии и благополучно добрались до дому и нашли здесь все в полном порядке. Малыш шлет привет тебе и любимой бабушке. А ты, мой милый, извинишься за меня перед госпожой советницей за то, что я не смогу сегодня написать ей. Я чувствую себя с дороги какой-то очень взвинченной, так что даже эти несколько строк и те дались мне с большим трудом.
Прощай и люби меня, как я люблю тебя.
Кристиана
Веймар, 18 августа [1797 г.]
Даже если я уже давно представляла себе, что наступит день и ты отправишься в путешествие, то сегодня, когда я получила твое письмо, мне все равно стало при этой мысли очень тяжело. Мы с сыном долго вдвоем плакали. Из-за войны повсюду дальше Швейцарии очень плохо. Я прошу тебя, напиши мне поскорее. А когда приедешь в Швейцарию, все время давай о себе знать, и я заклинаю тебя всем на свете, не надо сейчас ездить в Италию! Ты так меня любишь, и ты определенно не допустишь мысли, что я обращаюсь к тебе с пустой просьбой. Как меня все тут кругом пугают, что ты собираешься в Италию, ты даже не можешь себе представить; кому-то сказал об этом сам герцог, кто-то наверняка знает о том от тебя самого, я больше не хочу никого из них ни слышать, ни видеть. Любимый, бесценный, не сердись на меня, что я так убиваюсь, но сейчас мне тяжелее, чем когда-либо, остаться без тебя на такое долгое время, мы так привязаны друг к другу. Не одни дорожки в саду кажутся мне одинокими и длинными, весь дом кажется мне таким большим и пустынным. Не уезжай так надолго, очень тебя прошу. Меня утешает только одно, что это путешествие пойдет на пользу твоему здоровью, потому что сидеть часами дома на одном месте это не очень хорошо; но не уезжай только дальше Швейцарии. Ты даже не представляешь, как я тебя люблю, я все ночи только о тебе и думаю. Сегодня я видела во сне тебя и дорогую госпожу советницу, и я спала сегодня чуть дольше, и меня разбудили, принесли твое письмо. Малышу немножко нездоровится, но доктор говорит, ничего серьезного, это сказывается путешествие и перемена воды. Малыш сам хочет тебе обо всем написать. Если бы ты был так добр и написал господину Цапфу про поставку вина из Франкфурта. А то у меня совсем ничего нет. Черное платье еще не готово, думаю, смогу надеть его в воскресенье и пойти в церковь. Но у меня к тебе большая просьба: черное платье никак нельзя ничем отделать, кроме нескольких красивых и толстых золоченых шнуров с кистями. Они стоят 2 серебряных талера. Напиши мне, могу ли я еще взять из тех дукатов и положить себе на платье понизу отделку. Один дукат мне уже пришлось отдать кучеру, так что у меня есть только два. Серебряных монет хватило до Эрфурта, в Маркзуле была еврейская лавочка, там я купила себе за два серебряных талера хлопчатые шейные платки. Ты ведь сам знаешь, как это будет; всем известно, что я была во Франкфурте, и мне хотелось бы немного произвести впечатление. Ты наверняка не будешь на меня за это сердиться. Когда ты вернешься, я дам тебе полный отчет. В пути я жила очень скромно. Все, что ты написал мне про пакеты и письма, я исполню в точности. Пока ничего не прибыло, кроме одного письма, которое я тебе и переправляю. Сегодня приедут актеры и отправятся завтра в Рудольштадт. Здесь сейчас маркграфиня Баденская с двумя принцессами, одной 14, другой 15 лет; старшая уже обручена с королем шведским, но она еще не конфирмовалась. Конфирмация пройдет здесь, и поговаривают, что и бракосочетание тоже состоится здесь. Король Швеции был здесь инкогнито, но уже отбыл. Все торжества проходят в римском доме, там у бедных слуг скоро ноги отвалятся. Сегодня дают концерт. Прощай. Я желаю тебе приятного путешествия, доброго здоровья и хорошей погоды.
Храни меня в своем сердце и пиши ко мне поскорее.
К. В.
Не забудь написать мне словечко про госпожу фон Ведель.
Гёте
Франкфурт, 24 августа 1797 г.
Прежде всего должен попросить тебя, мое дорогое дитя, не тревожиться так из-за моего дальнего путешествия и не портить себе тех счастливых дней, которые ожидают тебя. Ты убедилась сама, что в здешнем моем положении я работать не могу, а тогда что мне здесь делать дальше? Ведь жизнь-то в городе у всех на виду, и я не удостаиваюсь в этом смысле никакого особого положения, да и не хочу этого. Время года столь прекрасно, что остается только ежедневно завидовать каждому, кто выезжает за городские ворота.
Ты сама знаешь и видела во время последнего путешествия, что я при любых маневрах очень внимателен и осторожен. Ты легко можешь себе представить, что ни с того ни с сего я не полезу туда, где мне будет грозить опасность, и я могу тебя с определенностью заверить, что на сей раз в Италию я не поеду. Держи это про себя, и пусть люди болтают, что им вздумается; тебе же известны все повадки особ женского пола, они скорее нагонят беспокойство и постараются разжечь огонь, чем утешат и ободрят. Содержи в порядке дом и устрой все так, чтобы ты могла принять меня или, может, снова сама приехать ко мне. Теперь ты уже наверняка смогла увидеть, как поступали без тебя твои люди за время твоего короткого отсутствия и что за распоряжения ты должна сделать на тот случай, если будешь отсутствовать дольше. Позаботься о малыше и поговори с доктором, как вести себя впредь в пути, если недуг повторится.
Я очень доволен, что ты купила себе золотые шнуры и хорошенько принарядилась; посылаю также записочку к господину Цапфу, пусть твой брат приложит, как полагается, печать и передаст ему этот заказ.
И о ведре маркобруннского вина урожая 81 года для господина управляющего делами строительства я тоже позаботился, можешь сообщить ему об этом; это очень изысканное вино, я вчера отыскал его и отправлю для большей надежности на свой адрес неоплаченным, ты сразу передашь вино господину управляющему и оплатишь провоз, акциз и питейный налог.
Прилагаю также чек на двести талеров, ты сможешь предъявить его господину тайному советнику Фойту на св. Михаила.
Еще прикладываю для тебя список цен на различные съестные припасы, сколько за них здесь сегодня нужно платить; будешь рада, что ты у себя на кухне обходишься без этой дороговизны.
Дорогая маменька шлет тебе очень красивую чашку и еще немного сластей для малыша и тебя; а ты тотчас же попроси своего брата, если не найдешь сама, отыскать в моей библиотеке книгу Хуфеланда “О долголетии” в двух томах, и отправь ей с бодрым благодарственным письмом. Пусть и малыш сделает приписку, она очень благоволит к вам обоим.
Мой багаж тем временем уже отбыл в Штутгарт, а я только выжидаю, чтобы погода немного устоялась. Восемь дней назад у нас прошла гроза, она длилась 15 часов, и с того времени погода стоит прохладная, пасмурная и переменчивая.
Будь здорова, храни меня в своем сердце, поцелуй малыша и передай ему прилагаемую записочку. Напиши мне поскорее, ты тоже будешь всегда получать от меня весточку.
Г.
Гёте
Тюбинген, 30 октября 1797 г.
Мы отказались, моя милая, от путешествия в Базель и отправились из Цюриха прямо в Тюбинген. И очень правильно сделали, потому что сейчас крайне неприятное время года, дороги плохие и все кругом невероятно дорого. Я еще не знаю, поедем ли мы через Франкфурт или Нюрнберг, но и тем и другим путем нам нужно на дорогу восемь дней; если прибавить еще остановки на ночь тут и там, то до тебя мы доберемся, пожалуй, к середине ноября. Думаю, тебя должно очень обрадовать, что ты сможешь так скоро увидеть своего дружка.
Могу даже еще сказать, что я возвращаюсь только из-за тебя и малыша. Лишь вам одним я и нужен, весь остальной мир прекрасно обойдется без меня. Будь здорова и люби меня так же, как я люблю тебя. Я несказанно рад снова тебя увидеть.
Г.
Гёте
Иена, 5 августа 1798 г.
Посылаю тебе к твоему дню рождения с самыми сердечными пожеланиями немного фруктов, чтобы ты, наслаждаясь ими вместе с Августом, вспоминала при этом о моей любви. Как мне хотелось бы провести этот праздник в тиши с тобой вдвоем, однако я хорошо сделал, что отправился в Иену; даже здесь мне будет трудно снова собраться полностью, и до сих пор я, собственно, ничего путного еще не сделал. На следующей неделе, думаю, дело уже пойдет, и тогда я буду очень доволен, так как время начинает поджимать. Приведи свои дела в порядок и поезжай в Рослу и вкуси радость от тамошних сельских хлопот. Это очень хорошо, если ты сможешь сама увидеть все вблизи своими глазами. Не огорчайся из-за того, что происходит вокруг тебя! — люди не умеют иначе обращаться друг с другом ни в большом, ни в малом. Думай о том, что я люблю тебя и что у меня нет других забот, кроме как создать для тебя условия независимого существования; и мне это, как и многое другое, удастся тоже.
Делай только каждый день то, что нужно, и ничего другого нам не остается ни в хорошие, ни в плохие времена. Заботься о малыше и помни, что у нас ни в чем не будет недостатка, пока мы вместе .
Я хочу приложить все свое усердие и старание, чтобы сделать в срок необходимую работу, и тогда мы снова увидимся. Оставайся в добром здравии. Поцелуй милого Густеля и храни меня в своем сердце.
Г.
Кристиана
[Веймар, 24 ноября 1798 г.]
Благодарю тебя за жаркое из косули. У нас теперь начинается радостная пора зимних забав, и я не позволю ничем ее себе отравить. Веймарцы охотно бы сделали это, но я ни на что не обращаю внимания. Я люблю тебя и только одного тебя, забочусь о своем малыше, строго веду хозяйство и веселюсь. Но они никак не могут оставить меня в покое. Позавчера в комедии подходит Майзель и спрашивает меня не церемонясь, правда ли, что ты женишься и что приобрел уже ради этого сани и лошадей. Я вмиг так разозлилась, что ответила ему чувствительно едко, убеждена, он больше никогда не будет задавать мне вопросов. Но я все время думаю об этом, и сегодня ночью мне это даже снилось. Это был дурной сон, мне надо рассказать его тебе, когда ты приедешь. Я плакала во сне и так громко кричала, что Эрнестина разбудила меня, и вся моя подушка была мокрой. Я очень рада, что это всего только сон. И твое милое письмо опять возвращает мне покой и радость. Лед здесь сейчас уже хорошо окреп, и я хочу снова покататься на коньках, а завтра мы собираемся прокатиться на санях в Кёчау, я, Эрнестина, Матейчек и Боль. А оттуда друзья отправятся в Иену, а мы возвратимся в Веймар. Мы с нетерпением ждем маскерада. Если бы ты приехал, нам было бы еще веселее; но раз я слышу, что твоя работа хорошо продвигается, тогда в этом, конечно, для тебя больше радости, чем от маскерада, и я знаю, когда тебе работается хорошо, ты приедешь потом в хорошем настроении. И тогда мы вдоволь повеселимся вместе. Но судя по всему, зима будет суровой, потому что снег лежит здесь у нас уже толщиною с локоть. Прощай и храни меня в своем сердце.
Матейчек шлет тебе наилучшие пожелания; в среду будут давать “Волшебную флейту”, а в субботу после танцев в редутном зале и в понедельник мы займемся тем, что будем расставлять для меня платье-распашонку.
Гёте
Иена, 25 ноября 1798 г.
Ты написала мне, что поедешь сегодня в Кёчау, и я спешу отправить тебе туда с оказией свой привет. Меня радует, что у вас стоит мягкая погода, и я желаю, чтобы эта приятная поездка, как и другие радости этой недели, пошли тебе на пользу и прогнали бы все твои мрачные мысли и дурные сны.
Моя работа продвигается очень хорошо, и если так продлится еще какое-то время, то на Пасху мы порадуемся хорошим доходам.
Будь здорова и кланяйся от меня твоей веселой компании.
Г.
Гёте
Иена, 12 мая 1799 г.
Грандиозная чистка колодца состоится только в понедельник, 20-го, так что все складывается удачно, чтобы тебе навестить меня, и на этой неделе у меня будет еще время завершить все необходимое.
Итак, ты прибудешь сюда в субботу, 18-го, ввечеру около шести. Гайст выйдет к тебе навстречу, так что подъезжай прямо к саду, где тебе наверняка все очень понравится.
Но привези с собой кое-что, а именно:
Шесть бутылок красного вина,
Несколько флаконов ароматической эссенции для бишофа ,
Немного колбасы сальвелат и
холодной закуски на первый вечер.
Еще несколько штук восковых свечей.
В остальном все уже готово к твоему приезду, и мы сможем провести несколько дней вместе с полным удовольствием и вдоволь наболтаться.
Привези еще немного хорошего растительного масла и что еще нужно, по твоему разумению, для здешнего натурального хозяйства; потому что мне было бы очень по сердцу, если бы ты осталась здесь на какое-то время, и мне ничто не может помешать, ибо я буду работать в замке.
Посылаю тебе два экземпляра “Германа и Доротеи”, один для матушки и один для тебя; но не пускай свой экземпляр долго ходить по рукам, потому что, если он будет замаран, я не смогу тебе снова с легкостью достать другой.
Будь все это время бодрой и здоровой.
Г.
Кристиана
[Веймар, 25 сентября 1799 г.]
Твои комнаты, мой любимый, и весь дом в полном порядке и ждут своего хозяина с величайшим нетерпением. Может, с работой дела здесь пойдут теперь лучше, чем обычно. Ты можешь и здесь, как в Иене, диктовать в постели, и я не буду приходить к тебе поутру, пока ты не позовешь меня. И Густелю тоже не будет позволено заходить к тебе утром. Приезжай только поскорее; ты ведь должен уладить все с театром, а иначе без тебя, как всегда, ничего не будет. Посылаю деньги для Гётцена, пусть Гайст возьмет от него расписку. Прощай.
Кристиана
[Веймар, 9 октября 1799 г.]
Любимое мое, самое дорогое сокровище, я сказала Густелю, он не должен говорить тебе, что мне нездоровится. Пусть мой брат подтвердит тебе это! Но раз уж ты знаешь, я тоже хочу обо всем рассказать тебе. Как только ты уехал, у меня все время болели зубы; я даже прикладывала шпанскую мушку, вроде полегчало. Но вчера утром, не успел Густель уехать, со мной будто обморок приключился. Я послала вчера к доктору, хотела принять соль; но он написал, что делать этого не надо, он думает, раз зубной боли уже не было, значит, дело в другом. Он мне кое-что послал, после этого я правда чувствовала себя лучше, но зуб опять дергает. И мне не станет лучше, пока ты не приедешь, а то сейчас и Густеля со мной нет, и все это мне совсем не нравится. Я думала, ты приедешь в понедельник, чтобы отобедать со мной, или приезжай лучше к столу в субботу вечером. Ожидаю от тебя ответа с утра.
Прощай, я очень рада, что скоро увижу тебя.
Гёте
Иена, 24 ноября 1799 г.
Благодарю тебя, душа моя, что ты ни слова не сказала мне о своем недомогании, пока оно не прошло, ты знаешь, какое сердечное участие я в тебе принимаю. Меня утешает мысль, что милое дитя с тобой.
Мое стремление работать только сейчас по-настоящему набирает силу, как это всегда и бывает после первых двух недель пребывания здесь; благоприятная погода плавно подвигает нас к завершению года, и я надеюсь, что эта зима окажется намного мягче прошлой. Только бы ты оставалась здоровой.
Целую мысленно тебя и дитя, а разлуку с вами мне облегчает сознание, что я буду работать ради вас. Прощайте и любите меня.
Г.
Гёте
Карлсбад, 29 мая 1808 г.
Твое милое, как ранняя пташка, письмо очень порадовало меня, оно первое, которое я здесь получил. Но, возможно, что мое, которое я отправил с кучером, тоже уже дошло до тебя. От эгерской воды ожидаю хорошего действия.
Весна здесь тоже необычайно хороша, все цветет и заново зеленеет среди старых скал и сосен. В этот раз я могу больше насладиться ландшафтом, я чувствую себя очень хорошо и поднимаюсь в гору, как в молодости.
Здесь пока еще очень малолюдно. Кроме знакомых карлсбадцев, я почти ни с кем еще не разговаривал; зато многие дневные часы я провожу под открытым небом, отчасти с Римером, отчасти один, и мне при этом очень хорошо.
Так у меня есть время подумать о многом и разном, и не бывает без того, чтобы я не вспоминал о тебе и о той любви и верности, которые ты мне даришь и делаешь мою жизнь настолько удобной, что я могу следовать привычному для себя образу жизни; но зато и я всем сердцем всегда забочусь о тебе и о милом Августе, который еще принесет нам немало радостей…
В нашем маленьком хозяйстве царит полный порядок, дела ведутся чинно и достойно. Однако нужно оставаться в рамках, воздерживаться от произвольных трат и особенно противостоять желанию неумеренно покупать и делать подарки. Правда, сейчас мое положение более терпимое, чем год назад.
С твоими театральными друзьями продолжай общаться в том же духе и не подавай с самого начала слишком много надежд, чтобы нам потом не пришлось идти на попятную. Оделила ли ты вниманием господина Мойзеля за его добро и участие в нас? Не упусти сделать это!
Других писем от тебя я пока еще не получал. Прощай и будь здорова. Погода великолепная, и я чувствую себя превосходно…
Люби меня и давай будем всегда вместе.
Г.
Гёте
[Иена,] среда, [14 сентября 1808 г., вечером
С этим гонцом извещаю тебя, мое дорогое дитя, что я благополучно прибыл в Иену. И нашел, что мне надо здесь многое сделать, чтобы устроить свою жизнь; и услышал, что вам все еще досаждают неприятельские войска, и поэтому я не хотел бы сразу возвращаться в Веймар. Более того, только отсюда я смогу увидеть кое-что получше и глубже понять.
Поэтому было бы кстати, если бы ты решилась и поехала в Кёчау, скажем, рано утром в пятницу, я тоже имею намерение прибыть туда не поздно ввечеру; ты бы привезла мне все, что получила для меня за это время, если, конечно, это не так громоздко, а я со своей стороны тоже привезу тебе несколько изящных вещиц. Я узнал бы от тебя то, что мне необходимо знать, и мы могли бы вдвоем многое обдумать. Как я хочу увидеть тебя и сказать, как сильно я тебя люблю.
Прощай и поскорее отвечай мне.
Г.
Гёте
Иена, 15 сентября 1809 г.
Первым делом благодарю тебя и твою прелестную спутницу за приятный визит; затем посылаю один томик, но только при следующих условиях:
1. Что вы будете читать при закрытых дверях.
2. Что никто не узнает о том, что вы читали.
3. Что в следующую среду я получу его обратно.
4. Что мне после сразу будет написано о том, о чем вы говорили между собой при чтении.
Больше мне сейчас сказать нечего, как и нет никаких поручений и просьб, поскольку мы вдвоем обо всем переговорили. Впрочем, напиши мне, если вдруг что случится, и не забудь послать мне пакет с рукописью, в ящике стола, среднем, что справа, тот, что перевязан узкой коричневой ленточкой. Будь здорова и позаботься о нашем сносном зимнем существовании.
Г.
Гёте
Иена, 22 сентября 1809 г.
Вчерашние друзья пришли ко мне очень не вовремя. Я уже с утра почувствовал недомогание, и мне следовало бы со всем повременить и от всего воздержаться. Но так как я принудил себя появиться за столом, то под конец мне стало вовсе плохо, и я вынужден был уйти и даже не смог попрощаться. Однако с помощью нашего Штарка я на сей раз довольно быстро справился с этим делом и спал ночь очень хорошо, хотя и просыпался. Сегодня я остался на целый день в постели, но мы смогли, несмотря на это, продолжить нашу работу.
Раз вы так лестно отозвались о первой части романа, пусть половина второй сроком на всю следующую неделю прибудет к вам на тех же условиях. Тот том, который сейчас у тебя в руках, ты отправишь мне назад, а мы тут надеемся добраться в скором времени до конца. Но нам потребуется для этого, если ничто не помешает, еще дней десять. Если ты паче чаяния услышишь, что кто-то собирается приехать сюда ко мне, то отклони поездку, потому что для тех, кто приедет, как я сумел убедиться, на сей раз никакого проку от этого не будет.
Прощай и кланяйся Каролинхен.
Г.
Гёте
Тёплиц, 13 августа 1810 г.
К депеше, которую отправляет надворный советник Фогель, я прилагаю только несколько строк для тебя. Твое милое письмо из Лаухштедта я получил, мне очень жаль, что ты чувствуешь себя не совсем хорошо и что торжественное богослужение не возымело должного успеха. Полечись дома, пока мы опять не будем вместе.
Кланяйся от меня госпоже фон Хайгендорф и пожелай ей счастья в делах ее младшего сына. Ты, конечно, во всем поможешь ей.
Мне здесь очень хорошо, целительные воды несколько забирают силы. Голова совсем не работает.
Беттина вчера уехала. Она действительно была прелестна и приветлива как никогда. Но в отношении других очень нелюбезна.
С Арнимом уж определенно. Будь здорова. Черные кружева привезу.
Г.
Кристиана
Карлсбад, 9 июня 1815 г.
Твое милое письмо из Висбадена я получила еще в Веймаре, а сейчас очень радуюсь тому, как скоро мы добрались. В воскресенье, 4-го дня сего месяца, мы выехали в 6 утра из Веймара и еще засветло прибыли в Кале, оттуда мы на следующее утро в 5 отправились дальше. Кучер запряг белых лошадей и с приветливой улыбкой сел на козлы. В 3 часа мы прибыли в Шляйц, быстро поели и пораньше легли спать. До Хофа, 6-го числа, ничего особенного нам не встретилось. Все шло как обычно, мы были усталые и вскоре легли отдыхать. Однако как только мы покинули Хоф и въехали в лес под Реау, то были приятно поражены: навстречу нам ехало двое дрожек, издали мы приняли их за те, на каких передвигаются русские, и ощутили заметное смятение; но каково же было наше великое удивление, когда они приблизились и мы увидели, что это наш великий герцог. Он очень по-дружески приветствовал нас; а проехав несколько шагов, он спросил своих людей, кто мы такие. И тут же приказал остановиться и вышел и направился к моей коляске. Как я это увидала, я поспешила выйти и пошла ему навстречу. Он был очень милостив и сразу спросил о тебе, справился о моем самочувствии и пожелал мне удачи в лечении. При нем был необыкновенно статный русский, должно быть князь, у него было много орденов, он еще очень молод и из тех, про кого говорят — настоящий красавец. Мы не могли забыть его всю дорогу.
7-го мы благополучно добрались до Франценсбада, где у нас было время только сходить к источнику, пока не полил дождь. Вообще до этого момента все у нас складывалось счастливо, во время всего путешествия у нас не было ни малейшего повода к неудовольствию. 8-го пополудни мы благополучно и в добром здравии добрались до места. И господин Граф, которого мы сразу спросили про квартиру, сказал, что у бургомистра на верхней поляне в “Прекрасной принцессе” еще свободен верхний этаж. Мы послали туда справиться и тут же сговорились, 5 саксонских гульденов за неделю. Там, правда, несколько высоковато, зато все так радушны и оттуда прекрасный вид. Вчера мы очень были заняты тем, что распаковывали вещи. Кирш очарована всем, что здесь увидела, особенно ее поразил источник. А она еще далеко не все видела, времени было мало; она только немного погуляла и [видела] новый фонтан с целебной водой да источник. Сегодня утром мы приняли соль и чувствуем в себе сильную слабость и хотим завтра проверить, как на нас подействует вода.
А вообще я чувствую себя вполне сносно. И очень довольна, что путешествие прошло так благополучно, и я думаю, что мне очень необходимо сейчас снова попользоваться здешними водами. Госпожа фон Рекк и герцогиня Курляндская тоже снова здесь.
Ну, будь здоров и люби меня, как я люблю тебя, и помни обо мне.
К. ф. Гёте
Курортных гостей здесь всех 180.
Кристиана
Веймар, 22 мая 1816 г.
Дорогой тайный советник!
Мне надо попросить у тебя прощения, что я не так скоро последовала твоему доброму совету сделать кровопускание, благодаря чему, очень вероятно, избежала бы этого несчастья. Благодарю Бога, что я благополучно перенесла его. В настоящее время я чувствую себя довольно хорошо, голова у меня легкая, все помыслы и ощущения неотягощенные, радостные, и нигде ничего не давит, и обморочной тяжести я тоже не ощущаю. Только еще шпанская мушка доставляет мне немного беспокойства.
Прощай и помни обо мне.
Шампанского сейчас в нашем погребе вовсе не сыскать. Раманн еще не поставил его. Вертхаймер, 2 бутылки, отправляю вместе с письмом.
К. ф. Гёте
Перевод с немецкого Галины Косарик