(Перевод с английского и вступление Н. Трауберг)
Дороти Л. Сэйерс
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 1998
Дороти Л. Сейерс
Непопулярные мнения
От переводчика
Дороти Ли Сейерс (1893—1957) известна, главным образом, как автор детективных романов. Сыщик лорд Питер Уимзи не менее популярен в Англии, чем отец Браун или миссис Марпл. Но Сейерс писала не только детективы, классикой считаются ее пьесы — одну из них ставили в Кентерберийском соборе, — в том числе цикл радиопьес о Христе — “Человек, рожденный на Царство”, которые возвели ее в число лучших писателей-проповедников XX века (выходящий в США ежегодник “Seven” в ряду с именами Честертона, Толкиена, Льюиса поместил единственное женское имя — имя Сейерс).
Эссе, которые мы предлагаем вниманию читателей, входят в сборник “Непопулярные мнения” (1947). Как и пьесы, которые до сих пор вызывают пылкие споры (можно ли так просто и живо перелагать Евангелие?), эссе Сейерс многих шокировали, многих восхитили, среди последних — Т. С. Элиот и К. С. Льюис. В те же годы Дороти Сейерс переводила Данте , (не успела сделать только тринадцать песен “Рая”) ее перевод тоже восхищал и возмущал, но никого не оставлял равнодушным. Последние десять лет своей жизни Сейерс возглавляла Клуб детектива, первым главой которого, с 1929 по 1936 год, был Честертон, тоже не видевший никакой странности в сочетании проповеди и детективного жанра. Честертон и Сейерс вообще похожи, и прежде всего тем, что в них не было ничего, что отвращает от “религиозной жизни”, — ни важности, ни слащавости, ни нетерпимости. И теперь, когда “фарисейская закваска” снова набирает силу, такой голос очень важен, он перевесит многое.
Благодарение Киру
Киру, царю Персидскому, я очень обязана. Познакомились мы рано, он жил в детском журнале, где печатались “Рассказы из Геродота” или что-то в этом роде. Была там картинка — маленький Кир у пастуха, в такой же точно тунике, как Тезей или Персей в “Героях” Чарльза Кингсли. Без всяких сомнений, он был “античный” — это ведь он победил того самого Креза, которому Солон сказал: “Не называй никого счастливым, пока он жив”. Рассказ походил на сказку: “матери приснилось”, “оракул предрек”, — но походил и на историю: царь велел своим воинам отвести Евфрат, чтобы идти в Вавилон по бывшему руслу. Словом, Кира я поместила в античность, к грекам и римлянам.
Там он и был, пока я не обнаружила, что ему удалось переброситься из Геродота прямо в Библию. Удивилась я так, как удивляются кощунству. “Мене, мене, текел, упарсин…” Так вот кто сокрушил стену, прервал Валтасаров пир под строгим, пророческим взглядом Даниила!
Но Даниил и Валтасар — не античные, они церковные, как Адам, Авраам, Илия. Они по-библейски одеты, особенно Даниил. Бог — не Зевс, не Аполлон, вообще не олимпиец, а яростный старик с Синая — ворвался в античную историю, к посторонним людям. Я растерялась.
А тут еще Есфирь. Она жила в “Историях из Ветхого Завета”, где и помогла избранному народу, подольстившись к царю Агасферу. Вполне библейское имя, вроде Ахава или Ахаза. Но вдруг, в какой-то случайной фразе, я увидела: “Агасфер (зд.) — Ксеркс”. Ксеркс! Да это же античность, это настоящая история! Против Ксеркса отчаянно и тщетно защищались Фермопилы. Тут не сказка, тут грохот и пыль воинского марша, тут четкий рельеф и чистые краски Греции, над которой стоит античное яркое, а не тусклое библейское солнце.
Казалось бы, связать эти миры мог Христос, но ведь Он — дело другое. О Нем говорят особым тоном. Он по-особому одевался, не по-библейски и не по-античному, а Ему дотошно, вплоть до сияния, подражали ученики. Если уж Он с чем-то связан, то с Римом, хотя Его упорно пытаются связать с ветхозаветным Израилем. Кстати, где-то в зазоре между Заветами сам Израиль странно меняется: вот он был хорошим, вот — плохой! А вообще-то все они — библейские персонажи, и место им в Церкви, а не в истории. Они не настоящие, как, скажем, король Альфред, тем более нельзя их сравнивать с нашими современниками.
Почти все дети, наверное, хранят такие миры в отдельных отсеках, самый замкнутый из которых — именно Библия. Кое-кто так и не вырастает, может быть, потому, что не заметил Кира с Агасфером. Особенно инфантильны библеисты; возьмем, к примеру, спор об Евангелии от Иоанна.
В подробности вдаваться не буду, только скажу, что обычный критик никогда не привел бы таких доводов. Недостатки евангелиста были бы достоинствами писателя, мало того — его хвалили бы, приводя те же самые примеры, за которые сейчас ругают.
Представим, например, что Христос не так давно умер, а настоящий писатель написал о Нем настоящую книгу. Как отзовется на нее критик? Примерно так:
Воспоминания об учителе. Джон Бар-Зеведей (изд. “Патмос”, Ефес, такой-то год).
Читатели долго ждали этих мемуаров, хотя многое ходило в церковных кругах. Друзья почтенного священнослужителя неоднократно просили его записать то, что он видел и слышал в молодости. Теперь он это сделал при живом участии любимых учеников.
До сих пор печать не баловала нас сведениями о человеке, оказавшем неоспоримое влияние на всю нашу эпоху. Небольшая анонимная подборка его притч и афоризмов мгновенно разошлась. К счастью, почти вся она вошла в очерк Дж. Марка и в более обширные труды Мэтью и Лукаса (который, к сожалению, не закончил второй части). Однако и Дж. Марк, и Лукас писали с чужих слов. Теперь перед нами труд близкого ученика, поистине изобилующий свежим материалом.
Со свойственным ему чутьем автор почти не повторяет того, что уже известно, кроме тех случаев, когда ему приходится располагать события в хронологическом порядке (признаемся, что в прежних очерках хронология явно хромает). Так, он ясно говорит нам, что за три последних года герой книги был в Иерусалиме по меньшей мере дважды; среди прочего, это позволяет прояснить детали, связанные с его арестом. Становится ясно и то, что синедрион допрашивал его два раза. Немало новых эпизодов. Теперь мы можем разобраться в несколько загадочных делах, связанных с Вифанией, о которых ходили толки, возбуждавшие нездоровое любопытство. Однако, пока оставались в живых родные м-ра Лейзера, приходилось недоговаривать.
Самое интересное и важное в книге — беседы ее героя в храме и личные наставления ученикам. Естественно, и по темам, и по стилю они отличаются от разговоров со смешанной аудиторией. Материал, приведенный автором, показывает нам и высочайший умственный уровень героя, и его поистине поразительные притязания. Комментируя соответствующие высказывания, автор проявляет недюжинную образованность и дарует нам незаменимые свидетельства очевидца.
Наконец, без всяких сомнений, он — прирожденный писатель, что, согласитесь, встречается редко. Он умеет передать беседу, не греша против точности и лаконичности. Его зарисовки (скажем, превосходная сценка у Силоамской купели, со слепым) — истинные шедевры неназойливого юмора, а трапеза в верхней комнате, визит вместе с С. Питером к пустой могиле и встреча у Тивериадского озера описаны с неподражаемой живостью.
Смотрите, как все гладко на привычном газетном жаргоне! Тут мы легко принимаем неувязки, тут мы не считаем “чем раньше, тем достоверней”, что худо-бедно годится для фольклора, но не для биографии. Обычно первые записи принимаются условно, в ожидании, что взвешенные оценки появятся позже, когда многие перешагнут за пределы огорчительных сплетен, когда утихнут страсти и боль, возникнут покой и ясность.
Какая жалость, что библейская критика возникла в то самое время, когда текст не столько разбирали, сколько разрушали, терзая Гомера, сводя Артура к каким-то “кельтским элементам”, определяя ценность манускрипта механически, по совпадениям слов! Ученые приняли совет археолога Дидрена: “Сохраняйте что можете; пореже чините; никогда не восстанавливайте”. С Библией расправлялись яростней всего, очень уж надоела вера в ее полную боговдохновенность. И все-таки корень бед, мне кажется, в том, что рухнул догмат. Даже для христиан Христос — не совсем настоящий, и нереальность эта перекинулась на Его биографов: они — не настоящие писатели, а евангелисты. Если кто-то с кем-то не согласен, он лжет, или все они лгут, словно Христос говорил все только один раз. Не мог же Он, как любой учитель, повторять, вбивать в голову! Те беседуют с людьми, а Он — с библейскими персонажами.
Не мог он и делать того, что не описано. Дважды сказано, что Он плачет, ни разу — что Он улыбается; значит, Он вообще не улыбался. С таким же успехом можно вывести, что Он не благодарил. А вдруг обычные знаки вежливости потому и не упомянуты, что обычны? Слезы как-никак “чрезвычайное происшествие”. Конечно, теперь мы пишем иначе, и в нашей газете прочли бы:
Улыбка пророка
Известный пророк из Назарета любезно улыбнулся, сообщая невысокому человеку, взобравшемуся на смоковницу, “что зайдет к нему пообедать”.
Лука, однако, пишет: “Иисус <…> увидел его и сказал ему: Закхей! Сойди скорее, ибо сегодня Мне надо быть у тебя. И он поспешно сошел и принял Его с радостью”. Вежливость подсказывает, что, притязая на гостеприимство, не стоит хмуриться, а принимают с радостью тех, кто хотя бы любезен. Но то настоящие люди!
“Полностью Человек, с человеческим разумом и человеческим телом”… Ах, если бы Кир хоть время от времени переходил из Геродота в Библию, а то не сойдутся концы и не рассеется ересь!
Божественная комедия
Я два раза слышала, как два разных режиссера, ставивших разные пьесы, говорили так: “Ну, дорогие мои, скажу одно. У нас тут… м-м-м… Бог, Христос, всякие ангелы, но вы уж говорите нормально, как в обычной пьесе. Не тяните, не завывайте. Попроще, попроще!”
Труппа вдумчиво кивала, оживая духом. Все приготовились к “такой вот манере”, но если сам режиссер просит говорить нормально, им же лучше. Актер — существо покладистое.
Заметьте, оба режиссера знали, что без предупреждения не обойтись. Только упомяни Христа, и тон станет многозначительным, жест — важным, диалог едва поползет. “Вот я и думаю, — говорит режиссер, — надо их предупредить, а то потом не сдвинешь”.
Многие из нас так и не сдвинулись. Библию читают в церкви, где голос беспомощно борется с архаизмами, важностью, пышностью, безмолвием толпы, особой гулкостью храма. Чем красивее и внушительней ее читают, тем нереальней она звучит. Нереальней всего речи Христа. Что ни слово — “крылатое выражение”, взвешенное, веское, отягощенное всем богатством толкований и свершившихся пророчеств. Вот уж поистине, никогда человек не говорил так! Мы это чувствуем — но не в том смысле, который подразумевает Евангелие. Мы чувствуем это потому, что речь Его утратила всякое сходство с человеческой речью.
Английская цензура запрещает изображать Христа на сцене. Может быть, это очень разумно; но пьесы о Нем становятся уж совсем призрачными. Людей там, в сущности, нет — кто-то входит, уходит, мелькает. Если бы наш театр обрел свободу средневекового действа, лучше всего было бы взять на главную роль хорошего, умного актера. Тогда встало бы в фокус все богословие. Сцена — идеальная проверка. Загадки и неувязки, которых не заметишь в чтении, бросятся в глаза, а могут и слиться в Аристотелевом единстве. Если персонаж это выдержит, он выдержит что угодно.
Всем упрощениям придет конец. Мы как-то да соединим “доброго Боженьку” и гнев Агнца. Мы не сможем разделить Бога и Человека водонепроницаемой перегородкой, ведь играет их один и тот же актер. Мы скажем ему: “Если в первой сцене вы словно с открытки сошли, как вы будете срезать провокаторов, бранить фарисеев, выгонять из храма торговцев? Слишком резкий перепад. Значит, надо заранее включить все это в характер. Движения, побольше движения, каждую минуту вы меняетесь, в вас — так сказать под коркой — зверский запас огня, энергии. Да люди бы просто не пошли за вами, если бы вы не были таким… ну, как это?.. живым, заводным, что ли.
А вы не могли бы выжать еще что-нибудь из этой последней фразы? “Мертвые воскресают, нищим несут Благую весть”. Слышите? Он ведет к тому, что это — самое большое чудо, но если вы как-то не подчеркнете, они не заметят и не передадут Крестителю! Вот они, стоят, смотрят, удивляются чудесам и знамениям, а вы им и преподнесете… Нет, мягче, может — чуть-чуть улыбнуться. А вы, ученики, подыграйте, вы ведь об этом и не думали. Так… Ученики ушли, перед вами — толпа, глупая, суетная… Таращится на знаменитостей, сама не знает, чего ей надо… И тут как-то все меняется, вы опять кроткий, смиренный — если только люди искренни и честны… Да, конечно, все страшно сжато… очень трудно, очень.
Теперь — про верблюда и комара. Он шутит. А вы все постарайтесь реагировать так, как будто не слышали этого тысячи раз по воскресеньям. Сыграйте им: вот, старательно процеживаем, теперь — глотаем эту волосатую, горбатую махину… Толстый горожанин должен фыркнуть, женщина — захихикать… Нет, законник не смеется, он шокирован, хотя чего и ждать от обжоры и выпивохи!
Да, да, вас очень огорчит богатый юноша… Навряд ли вы все заранее знаете, тогда выйдет притворство какое-то… У вас человеческий разум, “Афанасиев символ веры” прямо говорит: “Полностью Человек, с человеческим разумом и человеческим телом”. Так что играйте просто”.
(Видите? Если мы воспринимаем Христа как реальную личность, мы тут же угодим в богословие — но на сцене не изобразишь споров о кенозисе или монофизитстве. Придется перевести их на язык жизни и действий — как выглядят две Природы, как мы их воспринимаем. Уже нельзя сказать: “Это — тайна”, — и махнуть рукой. Иисус, о котором пишет Евангелие, не был ходячей загадкой, Он был личностью.)
“Конечно, вы все время — Бог, но не так, как может показаться, когда читаешь сухие богословские книги. Это скорее… ну, представьте человека, который знает, что он необычайно талантлив. Он исходит из этого в обычных действиях, но не думает об этом, не держит в сознании. Вот когда бросят вызов, когда заденут его верность этой реальности, она вынырнет из глубин и Христос с совершенной убежденностью произнесет: Я ЕСМЬ”.
Да, все это очень приблизительно, но мы хоть капельку ближе к истинной жизни. Лучше ли, когда ее вообще нет? Недавно оказалось, что в нашей христианской стране многие дети просто не знают, что было с Христом. Мы ахнули — но и подумали, как же воспримут Его историю эти непаханые души? Понравится она им? Тронет их? У них хотя бы нет предвзятых мнений. Так что ж, мы потрясем их или успешно сделаем такими же скучными начетчиками? Очень трудно опознать удачу, когда она приходит в одежде беды; но если мы заразим малых сих нашей сонной болезнью, лучше бы повесить жернов на шею. Нас пугает их неведение? Иногда оно полезно. Плохо ли посмотреть “Гамлета”, ничего о нем не зная?
Примечание. Когда я это написала, Би-би-си дало мне возможность поставить именно такой опыт. Судя по тому, как приняли пьесу, публика считает, что он нужен.
Перевод с английского Н. Трауберг