Сергей Кузнецов
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 1998
Сергей Кузнецов
Певцы неизвестного поколения
Отпустите меня, я не ваш, я ушел.
Тимур Кибиров
1. “Х” как неизвестная величина
Одним из основных механизмов культуры является заимствование, пусть даже и осуществляемое по принципу “испорченного телефона”. К России — в силу ее диалектической принадлежности к / удаленности от западной цивилизации — это применимо в большей степени, чем ко многим другим странам. Несколько огрубляя, можно сказать, что христианство пришло из Византии, коммунизм — из Германии, постмодернизм — из Франции и США. Особенностью последних лет является то, что заимствование часто носит вызывающе поверхностный характер — заимствуется слово, а наполнение подбирается свое. Каждый раз на подобную смысловую замену есть свои причины, и ниже мы попытаемся понять, что определило русскую судьбу одного из таких терминов. Речь пойдет, как читатель, вероятно, уже догадался, о “поколении Икс”.
На русской почве термин прижился во многом благодаря глянцевым молодежным журналам — “Птючу” и в особенности “ОМу” (где, кажется, впервые и был опубликован на русском языке Коупленд). Первый номер этого журнала (1995) открывался статьей главного редактора Игоря Григорьева, в которой он писал о том, что хочет сформировать при помощи своего журнала образ “русского иксера”. Теперь, прочитав роман Коупленда, смотреть на Григорьева (золотая цепь на шее, дорогие шмотки, нервная пластика) будет еще веселее.
Результатом подобной пропаганды “иксерства” стало то, что в России сегодня, наверное, уже никто не может точно ответить на вопрос, что значит интересующее нас выражение. В зависимости от осведомленности и фантазии спрошенного вам сообщат, что “иксеры” родились в конце шестидесятых или в начале семидесятых, нигде не работают, любят компьютеры, природу, “экстази”, конструкторы “Лего”, junk food, техно-party, журналы — смотри выше — “Птюч” и “ОМ”, ботинки “Dr. Martens” и цветные джинсы “Diesel”. Впрочем, все, наверное, сойдутся на том, что иксерство — это такая модная американская “вещь”.
Тем интересней теперь узнать, что экспортированный из Америки термин был введен в обиход не американцем, а канадцем. Более того — канадцем, к которому многое из вышеперечисленного трудно отнести.
Дуглас Коупленд родился в 1961 году на базе НАТО в Германии, однако большую часть детства-отрочества-юности провел в Ванкувере, где и окончил Колледж искусства и дизайна. Про искусство и дизайн разговор будет особый, а пока отметим, что еще до того, как мировая слава “певца нового поколения” настигла его в начале девяностых, Коупленд приобрел локальную известность как скульптор. Не желая ограничиваться гуманитарным образованием, он окончил в Японии бизнес-школу, впрочем, бизнесом по-настоящему так и не занялся, предпочтя скульптуру и журналистику. Именно из последней и выросло в 1991 году произведение под названием “Поколение Икс” — по просьбе редактора издательства “St. Martin Press” Коупленд отправился в Калифорнию писать книгу о двадцати-с-хвостиком-летних и в результате получился роман о трех молодых людях, живущих в пустыне около Палм-Спрингс, навещающих на Рождество родителей и рассказывающих друг другу (и читателю) различные байки. Бойкий слог, приятная фрагментарность повествования, представляющего собой коллаж баек и рассуждений “о жизни” и общая актуальность темы сразу сделали роман популярным. Коупленда окрестили “Сэлинджером нового поколения” — впрочем, не совсем точно. Куда вернее было другое сравнение, подтвержденное его последующими книгами, — “Том Вулф девяностых”. Действительно, несмотря на беллетристическую форму и повествование от первого лица, “Поколение Икс” — скорее отчет или репортаж, чем исповедь, и только младшие сверстники героев книги в своем юношеском восторге могли этого не заметить.
Точно так же непонятым большинством читателей остался вынесенный на поля “словарь иксеров”. Словечки из этого словаря разбрелись сегодня по всему свету, так что нельзя уже ответить, какие из них Коупленд подслушал, а какие придумал сам. Важнее, однако, то, что именно благодаря словарю в дебютный роман тридцатилетнего прозаика входит нелинейность: не только как принцип формальной организации текста (9/10 — в основном поле, 1/10 — в словарике на полях), но как важный стилистический прием. Напомню, что идея нелинейности считается одной из важнейших в постмодернистской поэтике — отчасти благодаря художественным текстам Борхеса, Кортасара или Павича, отчасти благодаря работе “О грамматологии” Жака Деррида, утверждающей нелинейный характер человеческого мышления и праписьма. Впрочем, продумывая структуру своей первой книги, Коупленд вряд ли ориентировался на “Хазарский словарь” или “Сад расходящихся тропок” — правомернее было бы возвести примененный им способ организации текста к поэтике газетной или журнальной полосы с ее “вставками”, “боксами” и “врезами”.
Так или иначе, словарь противопоставляет исповедальности основного текста культурологическую интонацию, позволяя читателю (при желании) дистанцироваться от героев. Зачастую то, что подается в речи одного из главных героев, Энди, как выстраданная жизненная позиция, комментируется словарем как инфантильный каприз (например: “успехобоязнь — боязнь, что, добившись успеха, ты потеряешь свое “я” и никто не будет потакать твоим детским прихотям”. К декларируемому инфантилизму героев мы, к слову сказать, еще вернемся). Если в основном тексте Энди и его друзья путем отказа от престижной и высокооплачиваемой работы, крупных заработков, бытового комфорта и т.д. ищут свою самотождественность и пытаются обрести самость, то примечания на полях описывают особенности их поведения как часть нового канона, который оставляет не больше места индивидуальности, чем любой другой канон. “Загончик для откармливания молодняка” меняется на “черные норы”, а “шведская мебель” — на “архитектурное несварение” или “японский минимализм”.
Именно благодаря словарю “Поколение Икс” приближается к структуралистским исследованиям 50—70-х, вскрывающим семиотическую значимость повседневной моды, манеры поведения и так далее (во Франции классикой жанра являются “Мифологии” и “Семиотика моды” Ролана Барта, а в России — книги Лидии Гинзбург и Александра Зиновьева, не говоря уже о множестве работ профессиональных семиологов из Москвы, Тарту или Вильнюса). Подобные исследования во многом предопределили развившийся в 80-е особый тип мировосприятия: я не могу предохранить себя от воздействия тоталитарных структур (общество, язык, власть и так далее), но могу постоянно осознавать это влияние и делать свободный выбор между моделями поведения, в каждой из которых я равно несвободен. Иными словами, жизнь в мини-социуме пустыни Палм-Спрингс выдвигает столь же строгие требования, сколь и жизнь в мини-социуме офиса, — но герои могут сознательно предпочесть одно другому. И момент настоящей свободы и самости — это именно момент отказа от устоявшегося в пользу нового: не случайно такое количество рассказываемых Энди и его друзьями историй посвящены тому, как кто-то ушел с работы, обхамил шефа, бросил дом, уехал в пустыню или улетел к звездам. Важным — хотя и открытым — вопросом остается то, осознают ли герои “Поколения Икс” социальную обусловленность их нового образа жизни, или словарик на полях — голос тридцатилетнего канадца, уже преодолевшего свой “кризис середины молодости” и взирающего на него со стороны.
Впрочем, если мы зададимся этим вопросом применительно ко всему поколению в целом, ответ будет несколько более очевиден: как во всяком поколении, среди иксеров есть люди с разным уровнем рефлексии и, соответственно, полноты понимания происходящего с ними. Высокий уровень рефлексии встречается редко, и для описания поколения как явления культуры и/или истории количество индивидов, обладающих им, несущественно в силу их малочисленности.
2. “Х” как “хиппи”?
Волей-неволей, когда пишешь о “Поколении Икс”, чувствуешь себя уподобившимся советским критикам 70-х, переводившим разговор о любом новом явлении американской культуры к социально-политической проблематике, борьбе за мир и войне во Вьетнаме. Но что же поделать, если книга Коупленда существует в жестко очерченном контексте, без разговора о котором мы рискуем уподобиться тем ее интерпретаторам, о которых шла речь в самом начале.
Приходится признать, что “Поколение Икс” существует прежде всего как явление американской (шире — западной) молодежной культуры и может быть понято только в этом контексте. Слово “поколение”, вынесенное в заглавие романа, симптоматично: книга наполнена многочисленными межпоколенческими разборками и обидами иксеров на лысохвостиков, которые успели пожить до нефтяного кризиса начала 70-х. Между тем нетрудно заметить, что иксеры во многом наследуют хиппи — в ожидании скорого апокалипсиса (“вот как кончится мир” — еще одна любимая тема для бесед), в горделивом инфантилизме и, главное, в антикорпоративном духе и нежелании пахать на чужого дядю.
Хиппи были первым массовым молодежным движением (битники не идут в счет в силу своей малочисленности), сказавшим твердое “нет” протестантской этике Работы. “Бэби-бумеры” (поколение 1946—1960 г.р.), выросшие в обществе изобилия и смотревшие телевизор по шесть часов в день, не собирались горбатиться “в поте лица своего”, зарабатывая на социальный престиж и дорогой автомобиль, а на хлеб свой насущный можно было заработать без особых усилий. Взамен идеи Труда как Божественного завета пришла идея индивидуального договора с Богом, а взамен корпоративной этики — идея индивидуальной свободы и ответственности.
Нетрудно заметить, что в словарике Коупленда в несколько трансформированном виде присутствуют все эти идеи. “Либо хорошая работа, либо жизнь”, “Мак-рабство”, “Я-изм” — все эти понятия пришли прямиком из 60-х. Можно сказать, что иксеры – дети хиппи не только в биологическом, но и в духовном смысле.
Это, разумеется, позволяет легко объяснить раздражение, которое вызывают у героев книги лысохвостики с их мрачноватым лозунгом на стёбной наклейке: “Мы транжирим наследство наших детей”. Классическая цитата про “насмешку горькую обманутого сына над промотавшимся отцом” кажется здесь особо уместной. Но на самом деле я уверен, что причина раздражения кроется в другом — шестидесятники потерпели поражение. Они хотели обмануть корпоративную Америку. Они не хотели работать до седьмого пота, не хотели эксплуатировать и быть эксплуатируемыми, а хотели свободы и любви. Но корпоративная Америка обманула их — из шестидесятников получились отличные менеджеры и руководители крупных компаний (говорят, Билл Гейтс — самый богатый человек в мире, акула капитализма и глава “Майкрософта” — был даже учеником великого психоделического гуру Тимоти Лири, что не мешает ему сегодня проводить политику такой жесткой монополизации рынка, которой позавидовал бы и Дж. П. Морган). Вот чего нельзя простить — бумеры продались, не выполнив своей миссии. И более того, они не оставили своим детям возможности повторить их путь — потому что деньги вышли и купить иксеров уже не на что.
Между тем история того, как шестидесятники превратились в яппи, не так проста, как это кажется на первый взгляд. К 1970 году стало очевидно, что Утопия, приближения которой алкали хиппи, задерживается, если не отменяется вовсе. И причины этого были не только внешними — противодействие властей и “обывателей”, — но и внутренними: дети-цветы все еще оставались детьми, не способными к захвату и удержанию власти. Вот что писал Тимоти Лири о “конце прекрасной эпохи”: “Социальная философия хиппи была романтически непрактичной. Конечно, они не собираются больше работать на ферме Мэгги, но что им делать после веселья всю ночь напролет? Многие нашли укрытие у всяких гуру, другие опять вернулись к новой форме антитехнологической шик-“американскости”. Городские политические активисты попугайски твердили лозунги европейского социализма или социализма “третьего мира”, а на самом деле превращали в поп-звезд таких жестоких деятелей тоталитаризма, как Че Гевара и Хо Ши Мин”.
Реакцией на кризис начала 70-х и стало возникновение яппи — молодых городских профессионалов, веривших только в себя и противопоставивших корпоративному духу старый добрый американский индивидуализм. Том Вулф назвал их “Я-поколение”, а Тимоти Лири говорил, что они заключали индивидуальный договор с Богом. “Они политически и психологически независимы. Они не идентифицируют себя ни с компанией, ни с союзом, ни с тайной партией. Они не зависят от организационной принадлежности. Они знамениты своей нелояльностью к общественным институтам”. Ну что ж, если посмотреть с этой стороны, то можно сказать, что шестидесятники не слишком изменились. Можно даже сказать, что они победили, трансформировав Систему и навязав ей свои ценности — расовую, национальную и сексуальную терпимость.
С другой стороны, подобная победа всегда чревата поражением — возможно, Система изменилась, но и старым, “олдовым” хиппи пришлось согласиться на работу от зари до зари, использование чужого труда и участие в конкурентной борьбе. Захват власти выродился в правление Клинтона, ознаменовавшееся новой войной с наркотиками, бомбардировками Ирака и идеологией политкорректности, выглядящей как пародия истеблишмента на хипповскую свободу и любовь.
Словно предчувствуя деградацию шестидесятников, в 70-е на авансцену вышли панки. Сердитые, грязные и злые дети рабочих кварталов, они были полной противоположностью миролюбивым и медитативным выходцам из мидл-класса. На смену марихуане и ЛСД пришел героин и амфетамины, и, перекрывая All you need is love, раздалось Fuck this and fuck that / fuck it all and fuck the fucking brat. С самого начала панк был спланирован так, чтобы сделать победу невозможной и тем самым защитить себя от всепожирающей Системы. Основатель “Sex Pistols” и идеолог панка Малькольм Макларен конкретизировал лозунг 68-го “Будьте реалистами, требуйте невозможного”, объявив, что “неудача — лучший успех”. Какой бы бешеной популярностью ни пользовались “Sex Pistols” или “Clash”, панк никогда не претендовал на власть и переустройство мира. Их требования были невыполнимы, действия — разрушительны, а музыка — непрофессиональна. Это было движение аутсайдеров, желавших оставаться аутсайдерами. Казалось, их нельзя купить.
Сегодня мы знаем, что это не так. В начале 80-х энергия панка была поставлена на службу шоу-бизнесу. Отдельные героические личности, подобные Сьюзи Сиу, отказывающиеся сотрудничать с коммерческим каналом МТВ, не делают погоды: позапрошлогоднее турне “Sex Pistols” служило тому лучшим подтверждением.
3. “Х” как “экс-”
При желании можно сказать, что поколение Икс – типично постмодернистское явление. Это нечто, существующее “после”: после хиппи, после панка и одновременно после яппи и после судебного процесса за право на название “Sex Pistols”. Слишком молодые, чтобы успеть стать хиппи или панками, иксеры сразу превратились в экс-хиппи, экс-яппи и экс-панков. “Богаты мы, едва из колыбели, / Ошибками отцов и поздним их умом”.
Все попытки стать неудачниками потерпели неудачу. И тогда поколение Икс придумало новый ход. Чтобы вас не купили, надо, чтобы вы не представляли никакой ценности. У хиппи была созидательная энергия (построение нового мира), у панка — энергия разрушительная. У иксеров энергии не было — и потому они могли надеяться на то, что корпоративная Америка оставит их в покое. Этому способствовало то, что все наиболее заметные формы самовыражения у “иксеров” были отняты. “Sex, drugs and rock-n-roll”? Вы имеете в виду пост-СПИДовский секс, в котором эпитет “безопасный” в равной степени может быть применен к технической (презерватив) и психологической (“амортизаторизм”) стороне? Очень мягкие наркотики, уже доказавшие свою неспособность изменить мир (даже Клинтон курил марихуану… хотя, по его собственному утверждению, и не затягивался)? Полумертвый рок, не породивший за 80-е ни одного сколько-нибудь заметного течения? Не случайно герои романа Коупленда предпочитают немецкий “industrial” и “Velvet Underground”.
Пожалуй, единственное, что осталось иксерам, — это современное искусство, точнее поп-арт. Речь идет даже не о том, что роман Коупленда был иллюстрирован рисунками в стиле Роя Лихтенштейна, а об общем способе восприятия мира, в котором газетная и телевизионная реклама, забегаловки быстрого питания, поп-идолы и дизайн бытовой электроники представляют не меньший интерес, чем произведения “высокого искусства” и “вечные вопросы бытия”. Одним из символов такого повседневного поп-арта является, конечно, телевидение. Модные, к слову сказать, и в Москве простые забавы типа смотрения “Магазина на диване”, телереклам или идиотических ток-шоу — то же наслаждение очарованием простых вещей, типа лихтенштейновских комиксов или уорхоловских Джеймсов Динов.
Еще ближе к эстетике поп-арта стоит Тама Яновиц — автор, также относимый американской критикой к “поколению Икс”. Снискавшая славу певицы и хроникера американской богемы, Яновиц успела сподобиться благословения “Папы поп-арта” Энди Уорхола незадолго до его смерти. Сборник ее рассказов “Рабы Нью-Йорка” (1986) был удачно экранизирован в 1989 году, да и сегодня она остается заметной фигурой в нью-йоркской тусовке. Сравнительно недавно один из гомосексуальных журналов назвал ее вместе с Мадонной в числе гетеросексуальных женщин, ведущих себя как голубые мужчины, — а в сегодняшней Америке это нешуточный комплимент.
Герои ее рассказов — старшие сверстники коуплендовских Дега, Энди и Клер, в отличие от них живущие не в Палм-Спрингс, а в Нью-Йорке. Жилье в Нью-Йорке не в пример дороже — и это создает в жизни героинь Яновиц тот напряг, которого нет у пустынных отшельников Коупленда. Зато и в той, и в другой книге мы найдем одну и ту же бездомную неприкаянность и один и тот же поп-артовский интерес к мелочам быта. Делать сережки с фигурками Джеймса Бонда, устраивать вечеринку в комнате, где с трудом помещается стол, — все это не только обычные богемные забавы, но и то, что отделяет героев Яновиц и Коупленда от яппи и воротил корпоративного бизнеса.
Книга Яновиц была написана за пять лет до романа Коупленда, и это означает, что по своей сути поколение Икс — феномен не столько 90-х, сколько 80-х годов. Вероятно, то, что иксеры так долго не попадали под пристальное наблюдение, объясняется не только их отмеченной выше незаметностью и малой энергичностью, но и тем, что в 80-е было много других проблем: яппи все активнее захватывали власть, свирепствовал СПИД, падала Берлинская стена и разваливался Восточный блок. Одним словом, иксеров, желавших остаться “некупленными”, можно поздравить — их, по крайней мере, не замечали очень долго.
Но после выхода книги Коупленда съели и их. В кратчайший срок “Gen X” стало настоящей торговой маркой — множество книг, фильмов, модных фирм, журналов, газет и интернетовских сайтов стали привязывать себя к поколению Икс. Самого Коупленда сразу после выхода книги пригласили работать в рекламу, обещая любые деньги и условия, — “никто лучше вас не знает поколение двадцатилетних!” Проявив завидную верность собственным идеям, Коупленд отказался, но не подлежит сомнению, что на его место нашлось много желающих. Одним словом, если за известностью Анны Франк и не стоят чьи-либо финансовые интересы, то за популярностью поколения Икс отчетливо просматриваются большие деньги.
По счастью, когда это случилось, эпоха уже переменилась — время поколения Икс вышло и на смену иксерам пришли рейверы. Во многом эта перемена была аналогична смене хиппи на панков — недаром рейв, как и панк, во многом пришел из рабочих кварталов Англии. Вместо мельком упомянутых у Коупленда травы и магических грибов появились экстази (Х как Xtasy?) и сильные психоделики. Стимуляторы и музыка “техно” привнесли в жизнь младших братьев иксеров ту энергию, которой тем так не хватало. Для передового отряда продвинутой молодежи Коупленд стал выглядеть замшелым ретроградом. “Да, я курил траву. Но кокаин, кислота и прочее — для меня слишком круто”. Человек, который валит кокаин и кислоту в одну кучу, вообще ничего не понимает в наркотиках.
Новое поколение было готово вслед за Тимоти Лири turn on, tune in and drop out. У них снова была энергия и готовность изменить если не мир, то свою жизнь.
>4. “Х” как “х..”
В России мода на рейв, начавшаяся в 90-х с Гагарин-парти, хронологически предшествовала самому появлению термина “поколение Икс”. Более того, упомянутые в начале статьи журналы, пропагандировавшие “иксерство”, были ориентированы на куда более широкий пласт молодежной культуры (за что им нужно, разумеется, сказать “спасибо” от лица российских подростков, большинство которых именно там впервые прочитало Ирвина Уэлша или Уильяма Гибсона). Впрочем, это и неудивительно: в чисто американском виде поколения Икс в России и не могло быть — а если и было, то только в 80-е, и называлось оно с легкой руки Гребенщикова “поколением дворников и сторожей”.
Питерские, московские и свердловские художники, музыканты и просто тусовщики, работавшие в режиме “сутки через трое” в котельных и кочегарках, лифтеры, сторожа и — куда же без них! — дворники аккумулировали в себе все те свойства поколения Икс, которые были унаследованы от хиппи, и — так же, как иксеры, — были в массе своей лишены шестидесятнических амбиций и надежд на переустройство мира. Они были готовы к тому, что придется вечно оставаться андеграундом, и считали, что жизнь дороже денег и карьеры.
Что было дальше, слишком хорошо известно. Мир таки переустроился, деньги появились, карьеры начали делаться, а жизнь, соответственно, кончилась. Возможно, это и есть пророчество о судьбе американского поколения Икс, — однако, как всякая аналогия, сопоставление иксеров с дворниками и сторожами изрядно хромает. Впрочем, чтобы объяснить причины этой хромоты, мне придется вступить на незаконную территорию бездоказательных рассуждений о национальном характере. Потому спешу оговориться, что, скорее всего, то, что видится мне под словами “русский национальный характер” (понимается как национальный характер живущего в России, а не русского по паспорту), вероятно, вовсе не существует в природе, а следующие несколько абзацев представляют собой бездоказательную спекуляцию, бездоказательность которой только возросла бы, если б она была со всех сторон обставлена цитатами из Бердяева или де Кюстина. Иными словами, каждое из последующих предложений следует начинать с “По моему мнению…”
По моему мнению, идеология, зафиксированная Коуплендом, не может быть популярна в России, поскольку в ней слишком мало разрушения и саморазрушения. Она, собственно, предлагает оставить все как есть, а самим устраниться, сохраняя при этом полную безопасность. Но кто видел полную безопасность в России?!
В стране, где часть людей так и не выехала из чернобыльской зоны, история с Клер и радиоактивной (якобы) глиной, которую рассыпали у нее в доме, выглядела бы иначе. Девушка сначала бы долго кричала, дала рассыпавшему в морду, потом предложила всем собрать глину с пола прямо сейчас, а в конце концов махнула бы рукой и осталась жить, как жила. А про радиацию вспоминала бы, только открывая бутылку: “Столичная” очень хороша от стронция”.
Впрочем, это вымышленная история. Но, вдохновленный героями “Поколения Икс”, не могу удержаться, чтобы не рассказать историю подлинную, благо она как раз посвящена любимой теме Коупленда “Как я их всех послал…”
Один уже не очень молодой человек, несколько лет проработавший в академическом институте, решил уволиться и пойти работать на фирму, поскольку денег нет, зарплату не платят, а детей надо кормить. Собирая на старом месте работы документы, он жаловался своим коллегам, до чего противный у него новый начальник: “Жирный, мерзкий, щеки — во, складки, как у бульдога, — гадость!” Но тем не менее документы собрал и уволился.
Через неделю заявляется он обратно и говорит, что снова устраивается на работу в институт. “Что случилось?” — интересуются коллеги. “Да, понимаете, хожу я на работу один день, хожу второй. Начальник мерзкий, жирный, щеки, как у бульдога, смотреть на него не могу. И вот где-то в конце недели я не выдержал, подошел к нему, взял его так руками за щеки и сказал: “Иди, иди отсюда!”
Обращают на себя внимание два момента. Во-первых, “Мак-рабство” хорошо в богатой стране — работа в забегаловке без особых усилий обеспечивает героям не только хлеб, но и бензин. К тому же к тридцати годам в России у всех обычно уже есть дети, которые тоже просят есть. Во-вторых, рассказанная мной история отличается от коуплендовских беспричинной и спонтанной агрессией. Не убежать, не засмеяться в лицо начальнику, даже не нахамить — а обязательно взять за лицо руками и послать. Причем на ровном месте.
Иными словами, наиболее привлекательным для русского человека в “Поколении Икс” является история сожжения автомобиля — вероятно, это не случайно для страны, где буква Х воспринимается как первая буква вербального выражения фаллической агрессии. Не приходится удивляться, что любимый писатель рейверов Ирвин Уэлш (все жахают по вене, гибнут под машинами, занимаются сексом с трупами и отрезают руки бензопилой) куда популярнее у русских иксеров, чем Коупленд.
Можно сказать, что поколение Икс — это очередной пароход, который подарила Америка России. А тульские умельцы приделали ему колеса, запрягли лошадей и стали сено возить. Или, скажем, коноплю и бутылки из-под водки. Оно, конечно, не по правилам, но куда сподручней.
Впрочем, вернемся к Коупленду.
5. “Х” как косой крест
После успеха “Поколения Икс” Коупленд стал звездой. В поколение Икс были скопом зачислены все юноши и девушки от восемнадцати до двадцати пяти, а тридцатилетний Коупленд тут же начал говорить, что он не имеет никакого отношения к этим молодым людям. “Я написал про них книгу, но я не отношусь к их поколению, — сказал он в интервью английскому журналу “The Face”, посвятившему поколению Икс специальный номер, — я всю жизнь работал и никогда не был бездельником”.
Это действительно так. Об этом можно судить по тому, что после успеха своей первой книги Коупленд продолжал выдавать на-гора новые произведения: “Планета Шампунь” (1992), “Жизнь после Бога” (1994) и, наконец, “Microserfs” (1995). “Microserfs” — это придуманный Коуплендом неологизм, обозначающий младших служащих компьютерной корпорации “Microsoft” и образованный заменой последнего слога на слово “serf” — “раб”; соответственно, перевести название романа можно как “Рабы Майкрософта”. Подобно “Поколению Икс”, этот роман тоже посвящен двадцати-с-лишним-летним, но на этот раз другим — не нашедшим в себе сил бросить работу и уехать в пустыню. Впрочем, ими движет не жажда денег или славы: просто Биллу Гейтсу удается создать в “Майкрософте” уютный замкнутый микромир — с бесплатной кока-колой, гамбургерами, доставляемыми прямо на рабочее место, и, главное, самой интересной в мире работой. Ради нее молодые сотрудники корпорации забывают не только о сне и отдыхе.
“Что меня потрясло в “Майкрософте”, — признался Коупленд в одном из интервью, — так это то, что там никто не думает о Вечности. “Рабы Майкрософта” — это книга о том, что можно либо жить, либо иметь работу”.
Общение с “майкросерфами” не прошло для Коупленда даром: теперь он ведет колонку “Будущее” в самом крутом журнале high-tech культуры “Wired” (“в будущем персональные компьютеры будут невидимыми, а история превратится в сентиментальную роскошь” — красиво, но непонятно), завел себе страничку в WWW и охотно рассуждает о том, что человек создает артефакты, потому что он — единственное животное, не обладающее естественной функцией.
В июне 1995-го Коупленд объявил, что время поколения Икс вышло (на наш взгляд, он даже добавил ему несколько лет). Следующей своей книгой — “Фотоснимки от мертвецов” (1996) — он попытался окончательно рассчитаться с мифом о себе как о рупоре новой генерации. После трех романов и сборника рассказов Коупленд решил обратиться к смешанному жанру, соединив под одной обложкой документальные очерки с воспоминаниями и рассказами.
Оригинальное название — “Polaroids from the Dead” — прежде всего указывает на знаменитую рок-группу “Grateful Dead”, описанию концерта которой посвящена первая часть книги. Концерт увиден глазами множества людей: старых хиппи, подростков, детей, феминисток, удачливых бизнесменов. Вторая часть представляет собой собрание зарисовок, посвященных знакомым автору местам и людям, а третья рассказывает об одном дне, проведенном Коуплендом в Брентвуде, городе, где покончила с собой Мерилин Монро и была убита жена О’Джей Симпсона Николь Браун.
В этой книге Коупленд снова использует ход, принесший ему славу: касаясь тем, волнующих Америку, он показывает себя прежде всего опытным наблюдателем, подмечающим мельчайшие детали в поведении своих современников. В этом смысле удачен полудокументальный жанр “Фотоснимков от мертвецов” — в прошлые годы Коупленд вызывал немало нареканий за построение сюжета своих романов.
Интереснее, однако, другое: в самой личной, второй части книги Коупленд подчеркнуто ностальгичен. Если не воспринимать как рекламный ход заявление Коупленда о том, что он не хочет больше быть голосом иксеров, то описания Ванкувера времен его юности, кладбища, на котором он любил сидеть, и истории его знакомства с поп-артом (конечно же!) словно говорят читателю: “Смотрите, я уже взрослый мужчина, у меня есть прошлое, я не имею ничего общего с этим поколением Икс. Я — не один из них”. В этом же ключе можно понимать и первую часть, где, отводя каждому из рассказчиков только несколько страничек, Коупленд дистанцируется как от шестидесятников-хиппи, так и от представителей следующих за ними поколений.
На практике, однако, все эти приемы не сработали: двадцатилетние приняли книгу на ура, сказав, что она точно отражает их видение мира, одержимость прошлым и страх перед будущим. В очередной раз написанное модным автором стало жертвой его имиджа.
“Икс” в заголовке первого романа Коупленда, судя по всему, оказался крестом, который канадский писатель может поставить на попытках оторваться от своей славы. Написав несколько романов о молодых героях, ищущих свою идентичность, он попал в ловушку: его собственная идентичность оказалась навсегда похоронена под ярлыком “певца поколения Икс”.
6. “X” как neXt?
Эпилог к истории “Поколения Икс” был одно время написан на каждом втором рекламном щите. В этом — учитывая отношение героев книги к рекламе — можно увидеть жестокую иронию: точно так же, как в рекламируемой торговой марке усмотреть аллюзию на знаменитые бутылки кока-колы, нарисованные Энди Уорхолом. Предоставим читателю делать дальнейшие выводы — выйдя на улицу, он легко найдет (если сам не предпочел городу пустыню) тот слоган, о котором идет речь:
“Pepsi. Поколение NEXT”.
Уже в 60-е годы стиляги (Mods) дрались с бритоголовыми (Skins), предпочитавшими другую музыку и другие прически, и в процессе борьбы стали приверженцами противоположных политических течений. Из стиляг в конце 60-х произошли культурно доминирующие в 70-х хиппи, а из бритоголовых — маргинализированная пролетарская субкультура: два различных культурных “выхода”, через которые могли маршировать колонны людей, принадлежащих к одной и той же возрастной группе. За время же этих маршей обе молодежные культуры породили культурные знаковые системы, которые следующие “поколения” переняли, переработали и преобразовали.
С. Райнфельд, 1996
Быть названным — это privilege des morts поколения, чей родовой знак отметил крестиком его надвигающуюся смерть. Так что печальная для социологов истина заключается в следующем: поколение Икс мертво, и именно потому, что оно — Икс. И живет оно как “значащий труп”. Социологи и прочие интерпретаторы установят связь этого поколения с переломом 1989 года (или с войной в Персидском заливе, или еще с чем-нибудь), а также — с кампаниями Гринписа в защиту китов и красными бантиками сочувствующих проблеме СПИДа, с утомительной игрой в аполитичность и реполитизированность. Это как им захочется.
С. Райнфельд, 1996
Ничего до.
Ничего после.
Все, что мы
планируем,должно быть
сделано. Если вы
это понимаете,
сожгите это.
Если вы этого не
понимаете,
сожгите это. Мы
настаиваем на
вашей свободе.
Другого шанса не
будет.
Единственная
разгадка вашей
загадки —
признать
отсутствие
разгадки.“Лайбах”, 1992
“Гранжевые” романы Дугласа Коупленда и компании начинаются нигде, движутся в никуда и оставляют вас там, где вам конец; а потому, по законам свободомыслия, заслуживают того, чтобы их расхваливали как литературу поколения, к полному духовному контролю над которым они стремятся.
“The Jolly Roger”, 1995