(Перевод с английского и вступление Ольги Кельберт)
НАЙДЖЕЛ ДЖЕНКИНС
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 1998
Найджел Дженкинс
Дракон с двумя языками: литература Уэльса
Перевод с английского и вступление ОЛЬГИ КЕЛЬБЕРТ
Найджел Дженкинс — один из самых интересных уэльских поэтов, пишущих на английском языке. Его поэзия, часто несколько ироничная, затрагивает самые разнообразные сферы жизни, но один мотив в ней неизменен: ностальгическое обращение к национальным кельтским корням, к прошлой культуре, к уэльскому (валлийскому) языку, который был родным для его предков. Дженкинс родился в 1949 году в Южном Уэльсе, в валлийской семье, которая, как и большинство других, благодаря социальным обстоятельствам, во многом утратила свои национальные черты. Уэльский язык, на котором существует многовековая богатейшая литература, с ХIХ века стал активно вытесняться английским. Уэльский оказался “запрещенным” языком, еще в середине нашего века на нем не разрешалось разговаривать в школах. Он сохранился только в некоторых местах на севере Уэльса. Но язык продолжал жить в сочинениях авторов, писавших на родном языке, в отдельных семьях, сохранивших его или память о нем, и культура, которая, казалось бы, полностью утрачена за прошедшие два столетия, стала возрождаться. Открываются уэльские школы, и многие родители стремятся отдать туда детей, чтобы язык стал для них не историей, а реальностью. Очень важную роль в этом играют писатели. Кроме текстов, созданных на уэльском языке, существует большой пласт литературы англоязычной по форме, но по существу уэльской: с кельтскими реминисценциями, мотивами и образами, где уэльский язык присутствует так или иначе, в виде вкраплений в текст либо как основа мироощущения, что создает специфический культурный фон. Найджел Дженкинс принадлежит к тем, кто активно способствует новому расцвету уэльской культуры. Будучи профессиональным литератором, он издал несколько сборников стихов, много работает для радио и телевидения, сотрудничает в журналах. Статья об англо-уэльском двуязычии и подборка стихов — дар автора читателям “Иностранной литературы”.
В национальном гимне Уэльса, названном “Земля моих отцов”, об Уэльсе говорится как о “стране песен и бардов”. Но Уэльс неизмеримо больше заслуживает названия “страна слова”, т. к. на его земле издавна произрастает одна из самых богатых и древних литератур Европы. Самые ранние образцы литературы Британских островов появились в Уэльсе.
Никто достоверно не знает, когда уэльский (валлийский) язык, принадлежащий к кельтской ветви индоевропейских языков, выделился из языка бриттов, коренного населения Британии. Самые ранние из известных нам уэльских поэтов искусно владели им еще в шестом веке, и он продолжает существовать и сохраняет свою живую силу и по сей день.
В Центральной библиотеке Кардиффа, столицы Уэльса, можно увидеть бесценную “Книгу Анейрина” (1265), содержащую длинную поэму шестого века об отчаянной попытке валлийских бриттов, живших на территории современной Южной Шотландии, защитить свою землю от нашествия англов. Современник Анейрина Талисин, уроженец Среднего Уэльса, также прославлял властителей этих утраченных северных земель. Их стихи напоминают нам о временах, когда кельты в течение веков жили повсеместно на этих островах, пока германские племена, ставшие впоследствии англичанами, не вытеснили их к юго-западному побережью, заменив исконное название кельтского народа “cymry” (уэльск.) — соотечественники на “welisc” (староангл.) — иностранцы.
Жанр стиха органически присущ уэльской литературе, но и в прозе есть свои шедевры. Так, “Мабиногион”, где впервые предстает миру король Артур, явился величайшим вкладом уэльской культуры в литературу Европы. Эти волшебные сказания были записаны в одиннадцатом веке, но задолго до того составляли репертуар народных сказителей.
В поисках непосредственного источника рассказов Артурова цикла, захвативших воображение всего мира, начиная с Мэлори (“Смерть Артура”) и кончая Диснеем (“Меч в скале”), мы должны обратить взгляд к Уэльсу, к Джефри из Монмаута (1090—1155).
Взяв за основу “Историю бриттов” Ненния (IХ в.), Джефри сочинил мифическую “Историю королей Британии”, которая рисует Артура как романтического короля-героя, раскинувшего свой королевский двор в Карлеоне близ Ньюпорта. Вымышленная история Джефри быстро попала на континент, где из нее произросло множество захватывающих сюжетов. Уэльс часто обвиняют в том, что он “ставит свечу под сосуд, а не на подсвечник”: до самого 1846 года “Мабиногион” не переводился на английский язык, его появление вызвало сенсацию. Но только в двадцатом веке мы находим на английском языке впечатляющие образцы уэльской поэзии, выполненные поэтами успешнее, нежели учеными. Такие гиганты уэльской литературы, как Анейрин, Талисин и Давит из Гуилима, далеко не так известны за пределами Уэльса, как их младшие собратья, писавшие на английском языке. Отчасти это происходило ввиду необычайной трудности перевода причудливо орнаментированной музыкальной структуры традиционного уэльского стиха — это задача в своем роде столь же обескураживающая, как перевод на английский язык ювелирно ограненной китайской поэзии. Сборник уэльских стихов, переведенных на английский, изданный в серии “Penguin Books” в 1960-е годы, явился откровением для многих. Эти переводы существенно изменили общепринятую точку зрения на уэльскую поэзию, которая ранее считалась предназначенной только для валлийцев — носителей уэльского языка. Позднее фильм “Хедд Уин”, выдвигавшийся на премию “Оскар” в 1994 году, познакомил уже многомиллионную аудиторию с мощной культурой бардов. Фильм повествует о молодом поэте, получившем посмертно — он был убит в первую мировую войну — титул первого уэльского барда на национальном фестивале поэзии Эйстетвод. Сценарий фильма, основанный на реальных фактах, написан Аланом Ллойдом, который сам дважды выигрывал Корону барда, — беспрецедентное событие в истории фестиваля.
Попав в августе на Национальный фестиваль Эйстетвод, можно увидеть тысячи людей, собравшихся чествовать лучших бардов. Фестиваль проводится на уэльском языке, но те, кто не знает языка, пользуются наушниками с синхронным переводом. Первый известный фестиваль состоялся в 1176 году в замке Кардиган; современный Эйстетвод, самый крупный из поэтических фестивалей, проводится ежегодно в разных концах страны, перемещаясь из города в город.
Поэзия в Уэльсе имеет значение, которое в большинстве других стран невозможно представить. Она необходима как воздух и обладает магическими свойствами, словно железо, обратившееся в золото. На каждого Хедда Уина приходится сотня скромных тружеников слова, которые играют весьма важную роль в обыденной жизни, например, пишут стихи к свадьбам или же сочиняют “энглин” — особые четверостишия, помещающиеся на надгробия.
Несмотря на такую распространенность стихотворства в Уэльсе, версификация на уэльском языке — непростое дело, техника построения стиха, восходящая к пятнадцатому веку, сложна и требует высокого мастерства, как, впрочем, и повсюду в мире.
От демократического стиля уэльской литературы последних столетий сильно отличается героическая и аристократическая куртуазная поэзия первых восьми веков. Это была длительная и жестокая эпоха сопротивления, сначала англосаксонским племенам, потом норманнам и англонорманнам — и поэты оказывались в центре борьбы за выживание. Придворные поэты были могущественны и влиятельны — так, один из них, Кандело, напоминал лорду Рису в Дайневоре: “Без меня — нет голоса у тебя; без тебя — я голоса не имею”.
Современному читателю трудно сочувствовать войнам, которые часто прославляются в стихах того времени, но немногие могут остаться равнодушными к жесткой красоте классических элегий, оплакивающих разрушенные королевские дворцы, такие, как Канддилан Холл в Поуисе, или к вселенскому плачу отчаяния по Ллуэлину, последнему королю независимого Уэльса, убитому в 1282 году в Килмери.
Ничто в поэзии ранних веков не предвещало, что уже после потери Уэльсом независимости появится Давит из Гуилима (1320—1380), возможно, величайший уэльский поэт на протяжении всей истории. В своих изысканных стихах он прославляет природу и устремляется за прекрасными женщинами, в чем обычно, посмеиваясь над собой, терпит неудачу. Давит родился в Бро-Гинине близ Аберистуита (где можно увидеть развалины его дома). Место его захоронения — предмет горячих споров. Каменная доска у подножья старого тиса в разрушенном аббатстве Страта Флорида указывает на Понтрхидведигайд, но мемориальный камень во дворе церкви к северу от Лландейло называет Таллей.
В шестнадцатом веке был сделан перевод Библии на уэльский язык, что способствовало сохранению языка и дало писателям следующих поколений превосходный образец классической прозы. Эту работу возглавил епископ Уильям Морган. В Уэльсе чтут местечко Ти Маур, где он родился, а в соборе Святого Иоасафа, где был захоронен Морган, стоит памятник переводчикам.
Массовая кампания за всеобщую грамотность, начавшаяся в восемнадцатом веке, сделала валлийцев, наряду со шведами, самой грамотной нацией в Европе. Этому способствовало и религиозное пробуждение, обязанное, в свою очередь, небывалому взлету проповедничества и развитию гимнописания. Одним из наиболее известных методистских поэтов, чьи стихи поются на церковных службах во всем мире, был Уильям Уильямс, о котором говорят как о первом поэте европейского романтического направления.
Хотя число говорящих на уэльском языке сократилось с восьмидесяти процентов в девятнадцатом веке до двадцати процентов (полумиллиона) в нынешнем, в Уэльсе продолжали появляться значительные литературные произведения. Из известных писателей можно упомянуть четырех: Гвеналт Джонс, поэт промышленной долины Суонси; Сондерс Льюис, поэт, романист, драматург и критик; Уолдоу Уильямс, самый сложный (и любимый) из всех “народный поэт”, и Кейт Робертс, чьи романы и короткие рассказы, на какие бы языки ни переводились, находят благодарных читателей.
Уэльские современные писатели, пишущие на английском, такие, как Дилан Томас, Алан Льюис, Дэнни Абс, Р.С.Томас, конечно, гораздо больше известны в мире, чем их современники, продолжающие писать на старом добром уэльском. Можно попытаться проследить старинную “англо-уэльскую” литературную традицию, восходящую к 1480-м годам и объединяющую англоязычных уэльских писателей. Народ Уэльса пишет на “языке завоевателей” уже пять столетий, с тех пор, как житель приграничной полосы Джо Кланвоу написал “Кукушку и Соловья”, стихотворение, когда-то приписанное Чосеру. Но самоосознание двойственности уэльской литературы, созданной на английском языке, понимание ее уэльских корней и традиций пришло после первой мировой войны. Начало этого процесса можно усмотреть в антиуэльской правительственной политике конца девятнадцатого века; были изданы указы об обязательном образовании для каждого жителя Уэльса, но обучение предписывалось проводить исключительно на английском языке. Это обстоятельство, наряду с тем, что Уэльс в девятнадцатом веке стал промышленным районом и в южных долинах поселились тысячи рабочих из Англии, Ирландии, Италии, Испании, для которых английский стал lingva franca, привело к тому, что английский начал считаться языком процветания и прогресса. Английский оказался главным, если не единственным, языком уэльского народа. И в то время как авторы, сохранившие свой язык, продолжали писать на уэльском, в двадцатом веке возник значительный массив литературы на английском языке.
В любом конце угольного бассейна Уэльса, куда ни кинешь взгляд, можно обнаружить известных поэтов. В Ньюпорте это — “трубадур” Дэвис, о чьих знаменитых строчках “Что за жизнь, если, полон забот и тревог, ты вглядеться в нее ни секунды не мог” напоминает городской памятник; в Суонси — Дилан Томас и его близкий друг Вернон Уоткинс. Мастерская отделка и уникальное звучание стиха сделали Дилана Томаса одним из самых заметных поэтов двадцатого столетия, вызывающих споры и вносящих новую струю в литературу. Его языком был английский, но в его творчестве отчетливо просматривается уэльская традиция, которая возникла под косвенным влиянием Джерарда Манли Хопкинса. Готовясь стать иезуитским священником в колледже в Клуиде, Хопкинс увлекся творчеством, его стихи состояли из опьяняющей смеси Бога, пейзажей Клуида, уэльского языка и уэльской поэзии. Использование уэльской игры слов в английских строчках придало им дерзкую свежесть и живую мелодику и, думается, подвигло Дилана Томаса на обращение к уэльским литературным корням.
“Дилан дал нам страну, в которой прекрасно быть ребенком, — писал поэт Гарри Уэбб, — его преемник… представил нам страну, в которой необходимо быть человеком”. Говоря это, он имел в виду Р. С. Томаса (род. в 1913 г.), поэта-священника, под влиянием которого выросло поколение англоязычных поэтов 1960-х годов, считающих себя валлийцами.
Число говорящих на уэльском языке на протяжении двадцатого века неуклонно сокращалось, на сегодняшний день уэльский является родным языком для 5% трехмиллионного населения Уэльса. Это печальный факт, но тем не менее в наши дни возрастает число англоговорящих семей, желающих дать детям образование на уэльском языке.
Уэльский язык, даже для тех из нас, кому не дано судьбой говорить и писать на нем, является краеугольным камнем нашей культуры и национального самосознания. Без него мы непременно утратили бы свою культуру, как бедный старый Корнуолл, кельтская страна на юго-западе Британии, которая потеряла свой язык в восемнадцатом веке. Мы не думаем и не пишем на уэльском все время. Но он у нас есть и напоминает нам, среди всего прочего, о той роли, которую поэзия играла в течение по крайней мере полутора тысяч лет в жизни нашего народа.
Откуда приходят стихи
Они приходят, я полагаю, из Лондона
или еще откуда-нибудь из Англии —
с небес, вероятно.
Разве не Бог, после всех трудов,
испачкавшись мелом,
в мятой одежде, с серебряными волосами,
разве не Он в свободное время
нанизывает рифмы
о красоте вещей?Путешествия им нужны —
по холмам и долинам,
через двери, залитые лунным светом,
но последнюю часть пути
тяжело одолеть
словам с известковой пылью.
Они были мелом, усталым взглядом,
они были коленной дрожью,
когда все замолкает в конце недели,
жадно ждущей субботы.
Они были бумагой и были словом,
книгами, желтеющими в шкафу в пыльном классе, —
там, откуда стихи в самом деле вышли.Они возникали у меня за спиной,
говоря мне что-то,
хотя я не слышал слов,
их приход не связан со словом.
Я чувствовал их в кувырканье собак на снегу,
в комнатах, пахнущих свежей краской,
в сливках — больше, чем в молоке,
в игре облаков над скалой я увидел это,
я нашел это в собственном теле, впервые открыв в нем
радость опустошения,
и, в испуге, хотел поделиться этим.Они также являлись в забытых вещах,
в чем-то абсолютно немыслимом,
а однажды они появились
в голосе фермера, сидящего за чашкой чая,
он рассуждал об устройстве мира
и говорил об этом с самим собою.Но не из речей его они возникли,
не из названий и глаголов.
Есть пространство в вещах, расстояние между словами
и движение волн меж ними,
бесконечное колебанье.
Так я рыдал,
стоя в детстве у кромки моря, —
не было слов, чтобы выразить горе и радость,
столкнувшись лицом к лицу с великим шумом мира
и с его молчаньем.
Овцы
Я все утро следил за ними.
Они обтекали холм,
смертельно напуганные
деревенской собакой.Но пес, завидя меня,
помчался к дому,
и снова они, свободны,
в безопасной толчее пасутся,пощипывают траву,
неразумны и слепы.
Не видя кружащихся ворон,
безразличны к их смехуи хлопанью крыльев
над самым ухом,
жуют себе и жуют
глупые овцы…А вороны с хозяйским видом
по овечьим спинам гуляют,
а одна — я видел — сидела,
словно рог, на башке овечьей.Я подумал — а что зимою?
Снег и кровь на снегу,
и глаза будут выклеваны у тех,
кто отбился от стада.А бездумные овцы
все паслись, не заботясь ни капли
ни о торжествующих воронах,
ни о присутствии человека.Папоротник
Папоротник из старого дома —
единственное, что я хотел взять оттуда.
Семейный шкаф, блестящие кувшины —
достанутся другим. А мне — лишь дедов
старинный папоротник, он теперь со мной —
туманный огонек
на темной полке.Дано ли мне
вернуть ему тот блеск,
который он утратил
вместе с прошлым?Я вздохнул: “папоротник…” —
и зашелестела вечность.
Первобытный лес, заключенный
в древесном угле.“Дед мой. Папоротник”, — и моя бабка,
учившая меня называть вещи,
открывает дверь
в комнаты, полные фруктов и солнца.
Там он сиживает порой в облаке дыма,
и эль стекает по моржовым усам,
а он все дымит и дышит
наперекор прогрессу и своей подагре.Они мертвы, как мертво их время.
Спросить бы: когда вернуть их,
извлечь оттуда?
Если что-то, к примеру, пуля
разнесла в черепки сосуд,
из чего вылеплять его снова —
из праха или из глины?Папоротник тянется по земле кельтов,
кельтов, спрятавших мир свой
в глиняном узком кувшине.
Я исследую его путь, расчищу место,
дам ему жизнь, чтобы он
цвел, меня охраняя.Yriaith
Она, забывшая,
помнит, будто вчера,
косу, брошенную ржаветь
в объятьях яблони,
изъеденные овцами склоны
за хлопнувшей напоследок дверью.В уэльском Абетау,
нынешнем Суонси,
походя убивали прошлое,
делая деньги.Она проводила жизнь,
привыкая к белому хлебу,
забыв о вкусе ржаного.
В комнатах, где они жили,
пел хрусталь
и медь поблескивала на полках,
вверху же, на чердаке,
пыль перебирала струны
скрипок и арфы,
а внизу под лестницей раздавался
мозолистый и сдержанный язык,
словно жалоба в отдаленье.Надолго остались в памяти
блеск ботинок и запонки на манжетах,
но ничего, говорит она, ничего не помню
о дворах, пропахших навозом.Сейчас осень и вечер, который кончается
телевизором и мытьем посуды.
И я говорю по-уэльски, вытирая ложки,
я спрашиваю ее: “Beth yw “ложка” yn Gymraeg?”
“Llwy, — она отвечает, — llwy, dwi’n credu”,
и вгрызается в яблоко,
которое пахнет домом.