Формулы практической моралистики
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 1998
Киберпанк и его создатель
Уильям Гибсон. Нейромант. Пер. с англ. под редакцией А. Черткова. М., ТКО АСТ; СПб., Terra Fantastica, 1997.
По дороге с Запада в Россию названия модных культурных течений обычно приобретают новые смыслы и теряют связь со своими корнями. У московской клубной молодежи “поколение Икс” вовсе не ассоциируется с одноименной книгой Дугласа Коупленда, а называющие себя киберпанками поклонники Интернета часто и слыхом не слыхивали об Уильяме Гибсоне, романы которого в начале 80-х вызвали к жизни этот термин. В России термин “киберпанк” остается достоянием модной молодежи, компьютерных мальчиков и любителей фантастики. Между тем на Западе вокруг него давно уже возникла своеобразная культурная индустрия, со всеми приличествующими серьезному делу особенностями: конференции, изучение в университетах, миллионные экранизации и так далее. Одним словом, киберпанк сегодня — это целое направление: в литературе, публицистике, музыке, кино и так далее.
А началось все с романа канадского писателя Уильяма Гибсона “Нейромант” (“Neuromancer”, 1984), недавно опубликованного и в России (совместными усилиями издательств “АСТ” и “Terra Фантастика”) в серии “Виртуальный мир”, куда вошли романы и других классиков жанра, в том числе ближайшего соратника Гибсона — Брюса Стерлинга. Из знаменитой трилогии Гибсона пока переведено только два первых романа: уже упомянутый “Нейромант” и “Граф Ноль”. Эти книги остаются лучшими в серии (а возможно — и во всем жанре вообще), и, говоря далее о киберпанке, мы будем преимущественно опираться на них.
Впервые по-русски Гибсон был издан в журнале “Птюч” еще два года назад. Небольшой рассказ “Джонни Мнемоник” (1981), много позже положенный в основу фильма Роберта Лонго, стал первым эскизом мира “Нейроманта”. Важно не то, что там впервые появилась главная героиня романа Молли — девушка-самурай с выскакивающими из пальцев бритвенными лезвиями (как у Фредди Крюгера, появившегося на свет божий чуть позже), а то, что в небольшом рассказе Гибсон сделал первый набросок той реальности, где информация становится больше чем просто товаром.
Герои киберпанковских романов живут не столько в реальной жизни, сколько в бесконечно длящейся (и иногда продолжающейся после смерти) кибернетической галлюцинации. Разветвляющийся на ручейки информационный поток заменяет собой поток жизни, которая сама переносится в киберпространство. Кстати, это — ныне привычное — слово придумал Гибсон. Впрочем, описывал он его — для термина — достаточно поэтично: “Галлюцинация, ежедневно переживаемая миллиардами легальных операторов по всему свету, школьниками, изучающими математические понятия… Графическое представление данных, хранящихся в памяти каждого компьютера, включенного в общечеловеческую сеть. Невообразимая сложность. Световые лучи в псевдопространстве мозга, кластеры и созвездия данных”.
Если же говорить менее красиво, то вообразите, что вся ваша работа на компьютере окончательно превратилась в манипуляцию с трехмерными картинками, которые разворачиваются не на экране, а прямо у вас в мозгу, — и вы получите представление о том, что такое “киберпространство”, а заодно поймете, что все существующее сегодня в области компьютерных технологий не имеет к этому никакого отношения. Сам Гибсон часто говорит, что он не предсказывал Интернет и что “сеть сетей” не имеет к киберпространству никакого отношения. Действительно: технически киберпространство в том виде, в котором его понимал Гибсон, — это не картинки на экране, а нервная система, напрямую подсоединенная к компьютерной сети.
Дело в том, что одной из главных идей киберпанка стала идея слияния технологии и плоти: компьютерные чипы, вживляемые прямо в мозг (у Гибсона), сращение человека с механизмом (у Стерлинга), мельчайшие кибернетические организмы, живущие в кровеносной системе людей (у Нейла Стефенсона). Сама по себе идея получеловека-полукомпьютера не нова; но если раньше речь обычно шла о сверхумной машине, ставшей человеком, то начиная с романов Гибсона речь идет о людях, срастивших себя — чаще всего добровольно — с кибернетическими устройствами или даже ставших “конструктами”: виртуальными воплощениями своего “я” в киберпространстве, вовсе не имеющими физического тела. Иными словами, речь идет о симбиозе.
Подобная проблематика традиционно относится к научной фантастике, однако в случае киберпанка все не так просто. По его собственным словам, Гибсон относится к тому поколению американских фантастов, которое одновременно прочитало и Эдгара Райса Берроуза (“Тарзан”), и Уильяма Берроуза (“Голый завтрак”), и поэтому приметы традиционной фантастики и классического постмодернизма существуют в его романах на равных правах. Это сочетание не случайно: на ранний постмодернизм фантастика (и поп-культура вообще) оказала большое влияние — помимо Уильяма Берроуза можно назвать Рональда Сукеника, Джона Барта и, в особенности, Томаса Пинчона. В этом смысле киберпанк — это возврат фантастики к своим “корням” через выросший из них же постмодернизм. Недаром Гибсон называет Пинчона прародителем киберпанка, а первая фраза “Нейроманта”: “Небо над портом напоминало телеэкран, включенный на мертвый канал” — представляет собой результат “скрещения” первых фраз пинчоновских романов “Выкрикивается лот № 49” и “Радуга гравитации”. Иными словами, киберпанк можно назвать “постмодернистской фантастикой 80-х” (“постмодернистской фантастикой 70-х” будут тогда Дж. Г. Баллард и Филипп Дик).
Датировки тем интереснее, что сам Уильям Гибсон, по его собственным словам, остается человеком 70-х. Родившийся в 1948 году, он успел застать излет великой эпохи сексуальной и психоделической революции — вплоть до того, что его выгнали из школы-интерната за курение марихуаны. Однако годы юности Гибсона пришлись на время, когда марихуану сменили жесткие наркотики, а хипповское peace & love (мир и любовь) — насилие и агрессивность панка. Именно уличная культура, воспринятая Гибсоном в те годы, ответственна за то, что его полукибернетические герои не получились стерильными и бесполыми: грязный сленг, секс на грани извращения, сложный коктейль из химических и кибернетических нейростимуляторов. Многие необычные слова, встречающиеся в романах Гибсона, были взяты им из жаргона наркоманов Торонто (как, например, Флэтлайн — Flatline, ровная линия — прозвище героя, пережившего клиническую смерть), а сам писатель неоднократно говорил, что крэк — в не меньшей степени порождение технологии, чем компьютеры или телевизор. Не случайно среди вдохновителей “Нейроманта” наряду с Пинчоном фигурирует Лу Рид, автор песни “Героин”, и по сей день один из любимых певцов джанки во всем мире (под его песню “Perfect Day” идет один из самых запоминающихся эпизодов “Трейнспоттинга”).
Лу Рид важен для Гибсона не только как один из первопанков, бывших еще до “Секс Пистолз”, но и как фигура, близкая к Энди Уорхолу, легендарному “папе поп-арта”. Современное искусство — еще один из стимулов, вдохновляющих Гибсона. Так, героиня “Графа Ноль” — искусствовед, а почти ставший богом кибернетический разум занимается тем, что делает “шкатулки” в стиле Корнея.
Одним словом, “Нейромант” оказывается образцовым культовым романом, где автор сложил воедино все, что любил в жизни, а читатель всегда может подобрать себе что-то по вкусу: садомазохизм, высокие технологии, наркотики, современное искусство или фильмы о ниндзя и восточных единоборствах. Впрочем, почти все перечисленные вещи принадлежат к одной тематической линии, линии контркультуры и андеграунда, проходящей через панк 70-х, хиппи Вудстока и бунтарей 68-го, леттризм и ситуационизм 50-х — к межвоенному Парижу, дадаизму и раннему сюрреализму — и далее к Жарри, Лотреамону, де Саду и “веку разума” с его куклами-автоматами. А дальше начинаются мистические дебри эзотерических учений, впечатляюще показанные в “Маятнике Фуко” Умберто Эко. (В скобках отметим, что хронологически за киберпанком следуют рейв и техно. В России в силу известных причин произошло некое смешение: Кастанеда, Гибсон и Prodigy выглядят современниками.)
Для этой культурной линии характерен антисистемный пафос и стремление к трансгрессии и нарушению границ. В киберпанке актуализируется еще одна из ее важных черт: желание человека перешагнуть за рамки человеческого, трансформировать себя в нечто иное (на материале культуры начала века эта тема наглядно исследована в книге А. Эткинда “Содом и Психея”). При этом не так уж важно, что будет выступать в качестве инструмента трансформации: скопческий нож, традиционные наркотики или кибернетические устройства.
Компьютеры для Гибсона — только метафора: ведь в период работы над “Нейромантом” он имел очень смутное представление о том, как они устроены, вплоть до того, что многие слова (“вирус”, “софт”) употреблял просто неверно. Сама же идея киберпространства пришла ему в голову, когда он наблюдал детей, игравших в видеоигры. В их глазах отражались огоньки экрана, и Гибсон внезапно понял, что перед ним замкнутая система с обратной связью: фотоны идут от экрана до глаз, нейроны передают сигнал внутри организма, пальцы жмут на джойстик, а электроны меняют картинку на экране. Именно этим примитивным видеокадрам и обязан своим возникновением “Нейромант” (так же как и культовый фильм 1982 года “Трон”, и по сей день считающийся многими лучшим в своем жанре). Кстати, игры послужили материалом и для первой русской киберпанковской повести “Принц Госплана” Виктора Пелевина, герой которой то и дело перемещается в виртуальный мир компьютерной игры. Приятно отметить, что у Пелевина присутствуют и психоделическая, и мистическая составляющие, тоже положенные киберпанку по жанру.
Да и после свалившейся на него мировой славы “пророка киберэры” Гибсон не изменил своим привычкам: к Интернету подключился, когда тот стал “так прост, что доступен для детей и собак”, а самым важным технологическим изобретением называет не компьютер, а факс и аудиоплейер. Да и от славы великого предсказателя он тоже отказывается: “Как можно предсказать хоть что-то? Иногда я представляю, что звоню себе из своей молодости в сегодняшний день и спрашиваю: “Старик, в сексуальной революции мы победили? А на Луне побывали?” И что я себе отвечу? Что да, победили, но теперь у нас есть что-то вроде сексуального рака и поэтому нельзя трахаться без толстого презерватива? И что мы побывали на Луне минут пять, но из этого ничего не последовало? И кстати, СССР больше нет — но зато есть гражданская война в центре Европы? Как можно что-то предсказывать?”
Термин “киберпанк” Гибсон не любит, считая его маркетинговой уловкой. Среди кинофантастики называет не только положенного ему по чину “Бегущего по лезвию бритвы”, но также “Сталкера” и “Взлетную полосу” Криса Меклера. Не носит серебряных одежд и не играет в Doom.
Парадоксальным образом, канадский прозаик, провозгласивший слияние человека и информационной технологии, остается человечным… слишком человечным. Многократно провозглашенная смерть человека в который раз откладывается.
СЕРГЕЙ КУЗНЕЦОВ