Формулы практической моралистики
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 1998
Формулы практической моралистики
От А до Я: 300 лет американского афоризма. Составл., предисл., пер. с англ. А. Ливерганта. М., “Терра — Книжный клуб” (Библиотека литературы США), 1998.
Эту книгу берешь в руки с неподдельным любопытством. Поначалу ее подзаголовок озадачивает. Афоризм — плод развитого гибкого ума, риторического блеска, философской искушенности. Афоризм — будь его автором Сократ, Монтень, Свифт или Гёте — это верхушка многовекового айсберга литературной и интеллектуальной традиции нации. А юная — по историческим меркам — американская культура ассоциируется скорее с мюзиклом и джазом, бейсболом, Голливудом и Диснейлендом, то есть с артефактами, имеющими сугубое отношение к сфере досуга и увеселений, нежели к остроумным экзерсисам в моральной философии.
Но, конечно, подобное впечатление обманчиво. Хотя бы потому, что, наверное, без особого труда вспоминаются придуманные американцами крылатые фразы, которые давно на слуху. “Время — деньги”. Это Бенджамин Франклин. “Можно дурачить всех людей какое-то время, можно дурачить отдельных людей все время, но дурачить всех людей все время — невозможно”. Это Авраам Линкольн. “В Бостоне спрашивают: “Что он знает?” В Нью-Йорке: “Чего он стоит?” В Филадельфии: “Кто были его родители?” Это Марк Твен.
Впрочем, факт и то, что американская афористика до сих пор оставалась у нас на периферии культурного обихода. Всякий мало-мальски образованный человек наверняка читал (хотя бы слышал про) “Мысли” Паскаля и, быть может, “Максимы” Ларошфуко. Но многим ли известен “Словарь Сатаны” Амброза Бирса?
Меж тем традиция американской афористики насчитывает — и это удивительно! — три века. Она идет от памфлетистов-просветителей XVIII века — “хартфордских остроумцев”, Бенджамина Франклина, Томаса Пейна, Томаса Джефферсона и других великих публицистов славной эпохи американской революции. Именно в их сентенциях впервые запечатлелся первый опыт философической рефлексии, моральной самооценки нарождавшейся нации, которая вела борьбу за отделение от наследия Старого Света. Впрочем, отделение от европейского литературного наследства происходило медленнее, чем обретение политической независимости. Ранние американские острословы сознательно ориентировались на европейских любомудров эпохи Просвещения, причем эталоном мастерства для них во многом служила скорее французская традиция парадоксальной моралистики в духе “Максим” Ларошфуко, нежели глубокомысленный немецкий дидактизм в духе “Афоризмов” Лихтенберга.
Философская афористика Франклина, а позднее Эмерсона и Торо — опыт универсальных житейских мудростей, дидактичных и зачастую самоочевидных истин. “Из всех лекарств лучшие — отдых и воздержание”. Это Франклин. И еще Франклин: “Есть только три верных друга: старая жена, старая собака и деньги в кошельке”. А вот Эмерсон: “Искусство — ревнивая любовница, и, если у человека есть склонность к живописи, поэзии, музыке, архитектуре или философии, из него выйдет неважный муж и никудышный работник”. Или (опять Эмерсон): “Когда мы идем по тонкому льду, наше спасение — в скорости”. Замечено верно, умно, не без изящества, но как-то пресновато, если не сказать тривиально. И как показала дальнейшая история, для американской афористики не вполне типично.
Уже во второй половине прошлого века американский афоризм сильно видоизменяется по причине того, что ушел от моральной философии в “прикладную” моралистику, сблизившись с политической злобой дня и с фольклорным комизмом. Не случайно же кладезем лапидарной хлесткой сентенции в прошлом веке стали речи Авраама Линкольна и — чуть позже — рассказы и памфлеты Марка Твена, выросшие из народной юмористики.
Рискну утверждать, что американский афоризм вообще по природе своей не письменный, а речевой, устный жанр, в чем и проявляется его удаленность от философской антропологии и близость к фольклорной мудрости. Сентенции американских остроумцев — это, как правило, эпатирующий парадокс, сделанное мимоходом замечание, не претендующее на универсальную неоспоримость нравоучительной истины, иронический комментарий к повседневным делам. Потому американский афоризм отличает не столько философское глубокомыслие, сколько веселый скептицизм, нередко овеянный мрачной иронией.
“Чтобы нанести вам удар в самое сердце, нужен не только враг, но и друг: первый вас оклевещет, второй вам об этом сообщит”, — усмехается Марк Твен. “Дружба — это корабль, на котором в хорошую погоду могут плыть двое, а в плохую — только один”, — вторит ему Амброз Бирс. “Я свободен от предрассудков — я всех ненавижу одинаково”, — усмехается У. К. Филдс. “Самому преуспеть мало. Надо, чтобы потерпели неудачу другие”, — ехидствует Гор Видал…
Если в европейской традиции афоризм — это, как правило, плод труда профессионального философа и литератора (от Монтеня до Ницше), то в Америке сочинение афоризмов, кажется, дело вполне общедоступное, во всяком случае, доступное тем, кто овладел навыками публичного красноречия.
В этом нет ничего удивительного. Просто в Америке всегда ценилось мастерство красноречия, и школа ораторского искусства там — заведение столь же обычное, как курсы автовождения. В старших классах школы и в студенческих обществах, на конкурсах красоты и на бизнес-симпозиумах американцы упражняются в искусстве связно и по возможности изящно излагать свои (или чужие) мысли, облекая их в запоминающиеся нетривиальные фразы. Об этом, во всяком случае, свидетельствует авторский указатель. Разумеется, большинство авторов — писатели. Много политиков. Есть, понятно, религиозные проповедники. Но встречаются и люди, совершенно вроде бы чуждые премудростям риторики и изящной словесности. Эдисон, Чаплин, Генри Форд, Мэрилин Монро, психиатр Томас Шаш, нефтяной король Пол Гетти…
Мишенью колкой иронии профессиональных и самодеятельных острословов часто оказываются фундаментальные устои американской цивилизации, ее главные политические и моральные ценности: демократия, правительство, законодательство, избирательная система, вера в Бога, семья, предприимчивость. И тогда афоризм, содержащий емкую моральную и социальную оценку американской жизни, прочитывается как сатирический памфлет в миниатюре.
Признанные мастера таких мини-памфлетов — Амброз Бирс и Генри Менкен, которые вполне сознательно работали в афористике и создали выдающиеся памятники жанра: “Словарь Сатаны” (Бирс) и “Бестолковый словарь американского языка” (Менкен), кстати, последний, тоже переведенный А. Ливергантом, было бы не грех включить в эту книжку! Комичный (а иногда и “черноюмористический”) парадоксализм Бирса и Менкена подхватили даровитые юмористы первой трети ХХ века (назовем лишь Дороти Паркер, Ринга Ларднера, Джеймса Тэрбера), уверенно продолжившие и упрочившие традицию.
Блестящие мини-памфлеты сочиняли и непрофессионалы. Причем на этом поприще немало постарались американские президенты, весьма нелицеприятно отзывавшиеся о своем ремесле. Вот две яркие сентенции, принадлежащие двум крупнейшим американским лидерам нашего столетия. “В детстве я хотел стать либо тапером в борделе, либо политиком. Теперь я вижу, что разница между этими профессиями очень невелика”. И еще в таком же духе: “Есть две самые древние профессии. Вторая — политика. Ее сходство с первой не вызывает сомнений”.
Обе остроты могли вполне слететь с язвительного пера Марка Твена. Но, оказывается, первая принадлежит президенту Гарри Трумэну. А вторую изрек Рональд Рейган. Кстати, президенты Америки вообще занимают почетное место в истории национальной афористики. Помимо отца американской практической мудрости Линкольна и цитировавшихся Трумэна и Рейгана, в этой книге можно найти высказывания едва ли не всех хозяев Белого дома — от Теодора Рузвельта и Калвина Кулиджа (того самого, что дал классическую формулу: “Бизнес Америки — бизнес”) до Джона Кеннеди. Причем иные из них являют примеры блистательного риторического изящества. Чего стоит хотя бы тонкое определение Дуайта Эйзенхауэра: “Атеист — футбольный болельщик, которому совершенно безразлично, кто победит”.
Впрочем, в авторстве высказываний — а значит, и в обоснованности присутствия в этой книге — недавних лидеров Америки можно и усомниться. Ведь если “честный Эйб” сам сочинял свои блистательные речи, то на современных политиков трудятся отряды штатных остроумцев-спичрайтеров…
Выворачивая наизнанку житейские мудрости, американские афористы взрывают конформизм банальной общепринятой морали. Оттого их опыты в ироническом остроумии — это часто агрессивный выпад против обывательского благомыслия, а то и кощунственное осмеяние прописных истин. В этом смысле американские “крылатые слова” — форма культурного диссидентства, способ преодолеть стереотипы повседневного мышления и смысловую затертость повседневного языка. Причем порой эта борьба с бытовой идеологией американизма приобретает шокирующие черты.
Особенно это поражает, когда читаешь иные сентенции о религии — воистину “священной корове” американской культуры, не знавшей взрывов массового воинствующего атеизма. Амброз Бирс: “Священник — тот, кто ведает нашими духовными делами ради улучшения своих земных”. Генри Менкен: “Если допустить, что человек и в самом деле создан по образу и подобию Божию, то тогда мы вынуждены будем признать, что Бог — трус, глупец и пройдоха”. Томас Шаш: “Если вы говорите с Богом — вы молитесь; если же Бог говорит с вами — у вас шизофрения”.
Впрочем, этот озорной цинизм составляет отличительную черту умонастроения американского афориста, ибо, по язвительному определению того же Амброза Бирса, циник — это “негодяй, который по недомыслию видит мир таким, какой он есть, а не таким, каким он должен быть”. Афоризм — не только литературный жанр, демонстрирующий навыки владения риторическими приемами. Это еще и зерцало национального самосознания. И американские афоризмы дают тот магический кристалл, сквозь который просматривается вся трехвековая хроника социальной и нравственной истории Америки. Ведь даже искрометная (а порой кажущаяся возмутительной) ирония — важнейшая черта национального темперамента, которая, конечно, не только характеризует автора той или иной сентенции, но и фокусирует моральный облик нации.
Готовность к несерьезной самооценке, скептической и ироничной рефлексии, отраженной в шаржированном автопортрете, — вот основные качества интеллектуального и эмоционального характера американцев, которые выявляются в максимах их остроумцев. Взращенный на почве комической традиции, современный американский афоризм таит в себе могучий потенциал здоровья нации, ибо народ, который относится к себе с подобной самоиронией, похоже, в состоянии и преодолевать пороки своей политической системы, и избавляться от своих моральных изъянов…
Может быть, стоит посетовать, что сборник построен по принципу цитатных словарей (то есть цитат на разные случаи жизни и по разным поводам). Тут уместнее было бы следовать иной логике — антологической: тогда афоризмы, выстроенные в личностно-хронологическом порядке — от Франклина и Джефферсона до Воннегута и Рейгана, — помогли бы читателю четче представить себе именно панораму развития жанра как такового. Во всяком случае, творчество лучших афористов Америки явилось бы русскому читателю в более или менее показательном объеме. Но это, по-видимому, дело будущего.
Хотелось бы надеяться, что недалекого. Закрывая эту слишком — увы, слишком — скромную книжечку, остаешься с ощущением не до конца утоленного голода. Возможно, включая сборник в свою многотомную библиотеку литературы США, издательство полагало, что идет на сознательный риск: уж больно неожиданным кажется соседство этой книжицы с томами литературных корифеев. Но риск вполне оправдался, потому что афоризм составляет неотъемлемую часть американской — как, впрочем, и любой другой — литературной традиции. Так что можно с уверенностью сказать, что “Терра — Книжный клуб” совместно с составителем-переводчиком А. Ливергантом предложил нам, как говаривали в эпоху Пушкина, душеполезное увеселение — но в явно гомеопатической дозе. По-моему, этот сборник лишь пробудил аппетит для более обильного вкушения плодов американской практической моралистики.
ОЛЕГ АЛЯКРИНСКИЙ