(Фрагменты поэмы. Перевод с немецкого и вступление Тамары Кудрявцевой)
Арно Хольц
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 1998
Арно Хольц
Фантазус
Фрагменты поэмы
Перевод с немецкого и вступление ТАМАРЫ КУДРЯВЦЕВОЙ
“Звездой память лучится…”
По признанию одних, немецкая литература рубежа веков была обязана Арно Хольцу (1863—1929) всеми своими достижениями. Другие же отказывали ему в каком бы то ни было поэтическом даровании. Поэт, о котором в свое время шли бурные споры, имя которого в настоящее время, по крайней мере у нас в стране, известно лишь узкому кругу филологов, умер в ноябре 1929 года, не дожив нескольких дней до выдвижения его кандидатуры (уже в пятый раз) на соискание Нобелевской премии.
Сын аптекаря из города Растенбург в Восточной Пруссии, удостоившийся звания почетного доктора философии Кёнигсбергского университета, член Прусской академии искусств, почти до самой смерти ютился в маленькой берлинской мансарде. Поэт, драматург, блестящий полемист был вынужден зарабатывать на жизнь изготовлением детских игрушек…
Давным-давно
не виделся … с луной!В душной комнате,
в книги зарывшись,
дни,
недели, месяцы
сидел … и … писал!О чувствах, что не ранят уж теперь,
о чувствах, что не радуют теперь, о чувствах,
оброненных в Лету, о чувствах,
не рожденных свету,
о чувствах,
чувствах, чувствах,
чувствах!…
Как будто … ветер вдаль унес!
Украл … навек!
… Унес … украл …
тебя!Твой
острый, узкий,
оранжево-
искристый
серпик,
как блеск… как лоск… как
роскоши предмет,
чуть
слабой дымкою
подернут,
целит иглы-
лучики
в нагие ветки!Да … сад опал! Сад мой … опал!
Сад!
Где ты … пора надежд и ликований?..
где ты, пора счастливых
дней
моих?
Где ты?
Прошла, прошла.И
в душной, тесной, тихой, бедной
келье
лишь стол да стул,
да … желтый абажур, да … плесень книг.
Гора … бумаг
и
“чувства”… “чувства”… “чувства”, “чувства”!Быть может, эти удивительные настроения оказались созвучны поэту Иоганнесу Бобровскому, включившему это стихотворение в изданную им антологию немецкой лирики? Может быть, именно эти стихи имел в виду Томас Манн, назвавший их автора “тонким лириком, замечательным поэтом, достойным Нобелевской премии”?
Творческая деятельность Арно Хольца протекала на рубеже двух веков. Для этого времени характерны сложность и мозаичность литературного процесса. В обширном литературном наследии поэта (стихи, драмы, новеллы, литературно-полемические произведения), как в фокусе, преломились стилевые черты многих литературных течений тех лет, что дало повод критикам и литературоведам говорить о Хольце одновременно как о зачинателе натурализма и импрессионизма, отмечать в его творчестве черты неоромантизма и стиля “модерн”, называть поэта провозвестником экспрессионизма и дадаизма, связывать его имя с литературой “потока сознания”, включать его творчество в русло модернизма и литературного авангарда XX века.
В начале 80-х годов XIX века в литературную жизнь Германии вливается новое поколение прозаиков и поэтов, проникнутых духом бунтарства, “духом сомнения”, побуждавшим к переоценке ценностей и эстетических норм предыдущих эпох. По словам Арно Хольца, эти молодые писатели, к числу которых принадлежал и он сам, “вдруг обрушились на перепуганную буржуазию и принялись вырывать из своих стихов желтофиоль, а вместо нее сажать картошку”, предвещая “конец света для заплывших жиром толстосумов” и возвещая “близкий рассвет для неимущих и угнетенных”.
В 1885 году Хольц заявляет о себе большим поэтическим сборником “Книга времени”, который впоследствии охарактеризуют как “первую книгу нового литературного поколения”, “манифест первого поэта нового времени”, указавший немецкой лирике новые пути”, а его автора назовут “буревестником, сердце которого бьется в унисон с ритмом века”. Эта книга сразу же поставила Хольца в ряд самых ярких социально-критических поэтов своего времени. Вышла она в цюрихском издательстве Шабелица, где печатались произведения Маркса и Энгельса, а также другие запрещенные цензурой книги, в условиях действовавшего в Германии чрезвычайного закона против социалистов.
С восторгом принятая революционно настроенными кругами и соратниками поэта на литературном поприще, книга тем не менее не была раскуплена. Официальная критика также обошла вниманием произведение молодого поэта, что немало обескуражило его и заставило усомниться прежде всего в художественной ценности своего творения.
“Искусство стремится совпасть с природой. Оно становится ею в соответствии с имеющимися в распоряжении художника средствами и умением их использовать” — к такому выводу приходит поэт после года раздумий над вопросом, в чем заключается сущность творчества. Хольц считал, что он открыл законы, по которым будет развиваться искусство, видел новую его цель: “показать заново человека”. Это означало охватить весь комплекс представлений человека о себе и окружающей его действительности, воссоздать средствами данного вида искусства отраженную в душе художника субъективную картину мира.
Добиться этого можно, лишь совершенствуя средства, которыми располагает художник. Таким образом, развитие словесности, по Хольцу, — расширение границ языкового выражения. Рассматривавший традиционную метрическую форму стиха как устаревшую, не удовлетворенный ритмическими экспериментами предшественников, Хольц создает свою поэтику, отвергает традиционную метрику, строфику и рифмы, стесняющие, по его мнению, свободу поэтического выражения. Поэтика эта основана исключительно на ритме, рождающемся из содержания, служащем его необходимым выражением (“необходимый ритм”).
Практическим воплощением этих идей явилась гигантская поэма “Фантазус” (1898—1929), созданию которой поэт посвятил почти всю свою жизнь. Три тома, включающие 131 стихотворение, насчитывают в общей сложности 1584 страницы.
При жизни автора вышло несколько изданий “Фантазуса”, каждое из которых дополнялось новыми стихами. Однако таких дополнений немного. В основном подвергались переработке старые стихи, увеличиваясь в размерах благодаря использованию длинных синонимических рядов. В своем стремлении как можно полнее охватить действительность Хольц вводит большое количество неологизмов, и в этом отношении с “Фантазусом” не может сравниться ни одно произведение, написанное на немецком языке.
Современники называли Хольца поэтом-эквилибристом, великим искусником, непревзойденным мастером поэтической техники, художником-виртуозом, обладающим феноменальным даром владения формой, феноменальным чувством языковой гармонии. Звукоподражание, аллитерация, ассонанс, спорадическая рифма — все это служит поэту средством достижения необычных звуковых эффектов. “Фантазус” представляет собой гигантскую языковую симфонию, с исполнением которой может справиться лишь декламатор-виртуоз.
Всеми помыслами устремленный в будущее, Хольц отказывался причислять себя к какому бы то ни было литературному направлению. И это понятно. Поэт работал над “Фантазусом” более сорока лет, картина мира, которую он пытался создать средствами лирики, не оставалась неизменной, поэтому менялись и используемые для этой цели художественные средства. Натуралистическая приверженность к детали, импрессионистические нюансы в передаче мимолетных впечатлений и настроений, тяга к экспрессивному, не признающему никаких нормативных уз выражению своего поэтического “я”, элементы орнаментализма, дадаистская игра словами, бесконечные цепи ассоциаций, коллажирование — все это можно обнаружить в уникальном литературном памятнике эпохи, о котором сам автор скромно сказал: “Я дал только ноты, а играть по ним каждому предстоит самостоятельно”.
Российские читатели пока недостаточно хорошо знакомы с творчеством Хольца: на русский язык переведены лишь отдельные стихи и две пьесы. Предлагаемые переводы из “Фантазуса” -еще одна попытка приблизиться к Хольцу.
***
Лето.
На седьмое небо
сегодня
голышом
высыпал … весь Олимп!Своими, что называется,
девятью музами, стопудовыми медузами,
на диво задастыми, на
зависть грудастыми —
гляди, как ухлестывают,
ишь как
угодничают, —
умаслен, упарен,
уморен
смешон и горд, на облаке сидит Аполлон.За ним,
не сойти мне с этого места, не видать мне
белого света,
встает, растет, ползет
диковинная туча.
Сам
праздную труса,
дрожу от страха:
могучий дуб-герой, тростинка-
дева … потягиваются Геракл и … Геба.
К трем грациям замухрышка атлет,
к трем грациям,
гляньте, детки,
только молчок, язычок на замок, —
как он ластится и скалится, как он
клянчит и зудит,
как
вожделением
горит
к трем грациям:
Ганимед!Прозрачной синей струи резвей,
сверкая телесами, снега белей,
гей, гопля, гей,
ничуточки не смущена, ничуточки не
стеснена
моим присутствием,
внизу
купается
госпожа Афродита.Сняв шлем, скинув пеплум, копье зашвырнув,
пред Аресом
голышом,
будто
между прочим,
en passant, будто между
делом,
бессовестно амурится,
кокетливо так
жмурится,
жеманится, кривляется, похабится —
Афина!А вон
созвездию Лебедя строит глазки
толстуха
Гера.О
ужас!
Какая двусмысленная поза! Какая распущенная
особа!
Памятью
Эпикура клянусь святого!
Тут следовало бы пригласить прокурора!
Бежать
от такого
позора!
Куда
благоверный глядит!
Супруг
от жены отвернулся,
на лугу изумрудном
возлежит безмятежно,
а
учтивые нимфы по его повеленью
виноградной лозой,
лепестками фиалок и лавром пахучим
огромные … рога
увивают … усердно.***
Когда
в империи,
твоею мерзкой, сытой, тщеславьем брызжущей,
чванливой
камарильей
безжалостно
порабощенной,беспощадно опустошенной и бесчеловечно растоптанной,
твоим культом прибитой,
тобой, Богом, забытой,
оскверненные храмы презревшей, свитки древних
спалившей,
души в сирот обратившей,
наконец
возмущения ропот поднялся,
когда
весть о неслыханных, немыслимых
страданиях моих на чужбине
из края в край, из дома в дом,
из уст в уста
промчалась,
когда
восторженные толпы,
еще нога моя ступить на землю
не успела,
из
всех долин, со всех вершин,
час от часу
лавинно нарастая,
чем ближе подходил я,
меня ликующими криками встречали,
когда
безропотные вассалы
с великой радостью
меня,
ниспосланного Богом,
законным повелителем и избавителем
провозгласили, —
и
хотя
знал ты,
паскуда,
знал ты,
с самого начала знал ты,
что
власть — моя,
что мощь — моя и что величие — мое,
ты, беззастенчивый,
самонадеянный, гнусный осквернитель чести,
огорланенный преданной сволочью,
облаянный преданной сворой,
все еще похвалялся
моей … короной!***
Уткнулся
в старый,
зеленый от плесени, донельзя засаленный,
молью изъеденный,
до жути зачитанный
фолиант
в кожаном переплете
и рою носом
заскорузлый серозем латыни,
выпрастываю
из строчек
всю заумь
гнусно твердолобого, шалого, отвратительного
своей
пяти, пяти
пятивековой
солидностью, все еще
тлеющего потихоньку христианского обскурантизма.
Где … я и
что … я?
Maleus … maleficarum!
Молот
ведьм!Глухие стенания, душераздирающие вопли,
крики
и волчья ненасытность палачей,
туман кровавый!От
мерзостей
мутится
разум,
и стынет в жилах
кровь
от страха;
дрожа всем телом,
как в лихорадке, с трудом — вот-вот
дыхание прервется, —
за буквой букву, за словом слово,
за строчкой строчку
одолеваю, осиливаю, дочитываю
последнюю
главу … ужасов.Перевернул еще одну страницу;
раздался тихий
шорох,
и я очнулся.
В зловещем безмолвии
не шелохнутся тяжелые шторы
цвета крови,
в них прячутся темные, тусклые, жуткие, грозно
застывшие призраки-тени!Льет лампа
жидкий свет,
хранят молчание
свидетели немые … книги.Лишь маленькая муха
суетится,
вскарабкалась на пыльную гору бумаг,
почистила крылышки,
пустилась прытко по лабиринту
строчек
и вдруг споткнулась:
оторопело
тычется хоботком в слово
INFERNO.***
За высокой оградой
раскинулся
рай.
Над соломенным шалашом
повисли стеклянные вишни.
Изумрудный крыжовник лоснится.
Туда никто не знает дороги.
Божья коровка
ползет по стебельку,
ах, сорвалась,
плюх
в золотистую заводь лютиков.
Замигали
сердобольные маргаритки,
анютины глазки насупили брови.
Кроткой улыбкой
светятся грядки!