(Перевод с португальского Александра Богдановского)
ПОРТРЕТ В ЗЕРКАЛАХ: ФЕРНАНДО ПЕССОА
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 9, 1997
ЖОРЖИ ДЕ СЕНА
Письмо к Фернандо Пессоа
Дорогой друг!
Если не ошибаюсь, это второе письмо, которое Вы получаете после смерти. Первое, как Вы, наверно, помните, отправил Вам Карлос Кейрош, знававший Вас лично. Я не имел этой чести, о чем, поверьте, сожалею глубоко и искренно. Нет, я огорчен не тем, что в земной Вашей жизни не встретил Вас, — это всего лишь удовлетворило бы мое любопытство, но зато ни Алваро де Кампос, ни Алберто Каэйро не обрели бы в моих глазах те яркие характеры, которыми без малейшей опоры на действительность наделил их и всех прочих Ваш гений. Ибо истина, друг мой, состоит в том, что Ваша «деперсонализация», Ваше стремление не просто писать под другими именами, но перевоплощаться в других поэтов и прозаиков было безнадежной попыткой защититься от той пустоты, которую ощущали Вы и в себе самом, и вокруг себя. Произведя на свет Алваро де Кампоса, Алберто Каэйро и Рикардо Рейса, сделав из них своих друзей и единомышленников, Вы защитились от самого себя — и потому лишь, что я не был знаком ни с кем из них лично и не испытывал, следовательно, щемящей пустоты при исчезновении кого-либо из них, сбылась для меня (и для других людей, которые попали в сходные обстоятельства и для которых поэзия не имеет ни определенной формы, ни раз и навсегда закрепленного звания) моя мечта — одна из самых светлых и грустных в моей жизни.
Нет, друг мой, Вы не забавлялись мистификациями и не раздирались внутренними противоречиями. Вы были наделены высшей и самой пагубной сложностью, проистекавшей от ощущения пустоты в душе и в мире. Вы не были певцом Ничего — напротив, предметом и сущностью Вашей поэзии было Все, безмерный избыток Всего, трагическое осознание бесконечного множества вероятностей, которому не противоречила вера в Судьбу.
Ваши гетеронимы (а Вы, когда писали под собственным именем, были своим гетеронимом в не меньшей степени, чем любой из них) — это не отдельно и независимо существующие личности, не действующие лица «драмы в человеке», о которой Вы говорили. Да, Вы их «видели» и слышали, Вы вдохновлялись ими, но они не играют эту драму, не проживают «жизни, которые Вы отвергли», как сказал Казайс Монтейро, — ибо Вы наделили их биографиями слишком скудными, чтобы они могли позволить себе заявить такое… Осмелюсь ли я, преклоняясь перед опустошительной ясностью Вашего ума, сказать, что к жизни они были вызваны уже потом, что родились они, быть может, из слез, которые Вы сочли напрасными, ибо не пожелали проливать их над собой и собственной жизнью?
Кто из читающих стихи, подписанные Вашим именем и именем Алваро де Кампоса, а потом сравнивших их со стихами Алберто Каэйро и Рикардо Рейса, не ощутит, как ощутил я, что возможность поэтически возвыситься над «Неопределенным» дана была лишь этим двоим — этим новоявленным Лукрецию и Горацию, с помощью которых Вы так отчаянно, так яростно пытались ограничить свое существование минимально возможным. Устами Каэйро Вы утверждали неприкосновенные ценности мира внешнего, сохраненного навеки в девственной чистоте. Устами Рейса, любящего все, что, не требуя воздаяния или платы, может предоставить нам жизнь, — то, к чему по Вашей воле и воле некой абстрактной Лидии вся его жизнь однажды и свелась:
Так обратим нашу жизнь в беззакатный
День и забудем, что вышел из мрака
И снова канет во мрак
Краткий миг бытия.И с помощью этих новых Лукреция и Горация, не знающих устали — хотя один так покорно-безразлично приемлет все, а другой так надменно горд, — Вы произвели интеллектуальный переворот.
Алваро де Кампос и собственно Фернандо Пессоа — это переворот чувственный. Они были Вашей повседневностью — тем, как подходили Вы к окну и глядели на улицу; были Вашей тоской и нежеланием быть везде, желанием не быть нигде, хотя в качестве паллиативной меры Вы под именем Пессоа и проявляли изнурительную самодисциплину. Поэтому Алваро де Кампос создал «Морскую оду» и «Табачную лавку»; поэтому Фернандо Пессоа написал «Послание» и «Мамин сорванец». Оба поэта вспоминают детство, и для обоих прошлое, как и детство, — это таинственный и неугасимый свет памяти. Памяти чего? О чем? Чье это детство? Оба много раз задают эти вопросы, а в ответ — молчание или даже (мы-то знаем, чего это стоит, не правда ли?) ссылка на расположение звезд…
О нет, друг мой! Король дон Себастьян из «Послания» так поразительно схож с Христом-младенцем из цикла «Пастух» («…Вечное дитя, тот именно бог, которого так нам недоставало»), что возникают чуть ли не сомнения в объективно независимом бытии «Маминого сорванца»! Вот источник той трясинной пустоты, что окружала Вас, друг мой, — это пустота Земли, над которой восходит Солнце. Восходит, но не Земле обязано оно своим рождением.
Ночь, ощущать вязкую глубину которой научило Вас, как едва ли не единственного из португальских поэтов, Ваше одиночество, была Вам прибежищем: в ней блеск Ваш становился еще ярче и распространялся — знаю, что это было мучительно, — вширь и вглубь, но не находил себе «объекта озарения», не знал, чей лик и образ отразить в своем жестоком зеркале.
Сейчас, когда и одиночество, и свет потеряли для Вас былое значение, Вы согласитесь, что если им обязаны Вы искренним вдохновением, то благодаря им же ощущали постоянно угрозу — угрозу того, что не сумеете выполнить свое предназначение и стать великим Поэтом. В творчестве Вашем мотив этой опасности присутствует неизменно, он становится одной из главных Ваших тем, и бывали мгновения, когда Вы находили отраду, погружаясь в «…безумие, что недостаточно назвать талантом», словно оно само по себе давало возможность поэтического самовыражения. И все же это упоение было сродни творчеству: Вы обретали возможность слышать свист воздуха, рассекаемого крыльями. О, как могуч был размах этих крыл!.. Какое утешение дарили они!.. А потом? Что сказать и надо ли говорить? Что тут ни скажешь, все будет равносильно умалению, сотворению мифов ничтожных и недостоверных взамен иных, всеобъемлющих, подобно тому как и сами-то слова созданы были, чтобы вызвать их из небытия…
И потому я не верю, друг мой, что смерть прервала Вас на полуслове и не дала договорить. Вы уже все сказали; Вы вели речь всегда об одном и том же, но — непостижимо как — всякий раз по-разному.
И Вы, не говоря уж об уникальности Вашего «случая» в истории мировой литературы, Вы, ставший чем-то вроде того Сверх-Камоэнса, пришествие которого сами и предрекли однажды, не нуждались в том, чтобы опубликовать новые «Лузиады», и могли разбросать свои строфы по страницам журналов или сложить в сундук, вверив их воле случая или рукам друга…
Сейчас Ваши работы печатаются. Имя Ваше окружено громкой славой; многие прочтут написанное Вами, но тех, кто поймет и полюбит это, будет куда меньше. Одних Вы разочаруете. Другие в глубине души посетуют на сложность, о которой мы уже говорили, пожалеют, что Ваши пророчества или отражения действительности нельзя использовать для «скотины, взращенной в божьих хлевах». Скажут — «мистификатор». Скажут — «ходячее противоречие». Но Вы, друг мой, знали это все наперед… Ведь знали, не так ли? Иначе откуда бы взяться на Ваших портретах этой блуждающей на губах улыбке? Я прав?
С неизменным восхищением
глубоко уважающий Вас
Жоржи де Сена
Перевод с португальского АЛЕКСАНДРА БОГДАНОВСКОГО