(Переводы с французского Бориса Дубина)
Сол Беллоу
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 1997
Анри Мишо
Выбросы, выхлесты
Когда я отказался от кисточки? Чтобы освоиться с тушью, нужно время. И вот наконец я чувствую себя свободно. Не скупясь, вытряхиваю содержимое пузырька. Беги, тушь…
Прощайте, кисти!
Неудержимый поток катится без малейшего стеснения. Но скорее мягко, и это я стесняюсь — стесняюсь его варварской черноты.
Неудовлетворенной черноты. Черноты бесстыдной. Безоговорочной. Черноты раздражения.
Черноты, растекающейся лужицей, тычущейся то туда, то сюда, огибающей бочком, плюющей на преграды, сбегающей вниз, гасящей любую искру, всепожирающей черноты.
И с каждым шагом этот пыл, решительно не похожий на забытье, становится все настойчивей, все беспрекословней, все самоупоеннее.
Злая чернота перечеркивания, отрицания. Захвата, перехлестывающего через границы.
РИСОВАТЬ, ЧТОБЫ ОТБИВАТЬСЯ!
Этот грязный поток черноты, ползущий, сметая и страницу и ее пределы, перемахивая через них, — слепо, тупо, неотвратимо… Надо ему помешать.
С порывом гнева, который он во мне поднял, я справляюсь. Справляюсь и с чернотой, делю ее, дроблю, а то и пошлю куда подальше. Огромное, само собой расплывающееся пятно не по мне: так прочь его, переделать, распылить. Теперь очередь за мной! А уж размашистые движения, какими я избавляюсь от луж, сами собой передадут масштаб неудовольствия, масштаб раздражения. Заговорят. Только не тяни. Черные ложноножки, тут же отрастающие у раздувшихся пятен туши, учат схватывать на лету, решать в секунду.
Отмахиваясь от пятен, создаешь поле боя. Тут же изливаясь на бумагу, вспышки, порывы становятся участниками сражения, а силуэты участников, бросившись на штурм, на приступ, обращаются в бегство, пускаются наутек, рассеиваются в общей панике.
Я отбиваюсь — вот что я делаю.
Но разве не это же чувствует и видит, глядя на свои рисунки, любой? Нет.
Сколько раз мне описывали свои чувства, и чуть не каждый раз это было совершенно другое. Ведь неприятие — это еще и раскрепощение, сбрасывание цепей, выход, взлет.
Отталкивание, «неприятие» во имя того, что невозможно, и потому, что прежнее невыносимо.
Сгусток энергии (ни ее предмет, ни истоки значения не имеют) — это и преграда, и ускоряющий освобождение чудесный трамплин.
Искусство — оружие против инерции.
Важно здесь даже не отталкивание, но и не чувство созидания, а тонус. Ради него и стремишься, сознательно ли, невольно ли, к предельному порыву, он же — предельная напряженность, полнота бытия, полнота осуществления. Остальное — горючее. Или случайность.
Напряженность — вот что меня притягивает и подстегивает, никогда не пугая (в отличие от других, более дальнозорких).
Помимо того, что она перебарывает врожденную инертность, это мой самый большой энергетический запас, внутреннее средство от ближнего и дальнего окружения, то, что мощней всего подпитывает и что в самых разных положениях подсказывает ответ, поскольку силы меня — и достаточно часто — покидают, а без этого могут и совсем покинуть.
Но и тогда я ищу не знания: я — в самой гуще, и тут есть чем заняться, помимо мыслей.
А дальше?
Мое дело — следить за движением. Я из тех, кто влюблен в движение. Переламывая инерцию, спутывая линии, сбивая ориентиры, движение освобождает от готового, уже созданного. Движение как протест. Движение как перекройка.
Из книги «Выбросы, выхлесты» (1972)