Пол Остер
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 6, 1997
Алексей Михеев
ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ АЛФАВИТА
Жаль, что фамилия Остер в оригинале начинается с «А» (Auster); иначе трудно было бы избежать соблазна интерпретировать составленные вместе буквы его инициалов как фамилию другого американского автора, присутствующего в «Городе стеклянном» и прямо, и косвенно. Писатель-сыщик Куин-Остер вспоминает и самого Эдгара По (который любил сидеть в Риверсайд-парке), и его сыщика Огюста Дюпена (отождествляющего интеллект следователя с интеллектом противника), да и новелла По о человеке, преследуемым своим двойником, называется – по имени главного героя – «Уильям Уилсон». Но латинское «А» – это не русское «О», а писатель Остер не задается целью просто создать современную стилизацию классической мистической новеллы; он идет дальше.
В своем коротком послесловии переводчик П.Остера А.Ливергант справедливо отмечает, что детективной фабулой «Город стеклянный» не исчерпывается. Произведение это, конечно же, и о раздвоении личности, и о ее нивелировке и распаде – но не только. В ряду ключевых тем мы обнаруживаем здесь и собственно литературу (точнее – писательство, а еще точнее – письмо), и язык, и их непростые отношения с действительностью. Но при всем при том «Город стеклянный» остается детективом, и – как в любом детективе – здесь есть тайна, которую нужно разгадать. И пусть читатель, настроившийся на все объясняющий финал, так и не дождется традиционной развязки. В той плоскости, где он привык ее искать, развязки действительно нет – изложенные факты плохо складываются в логическое целое, а число загадок по мере приближения к финалу не уменьшается, а, напротив, растет. Но это вовсе не означает, что разгадки нет вообще; попробуем же ее найти.
КАК ВАС ТЕПЕРЬ НАЗЫВАТЬ?
Главный герой «Города стеклянного» – писатель. А вот как его зовут? Здесь односложным ответом ограничиться уже не удастся. Первое имя – Дэниэл Куин – похоже, принадлежит ему от момента рождения. Второе – Уильям Уилсон – это литературный псевдоним для детективных романов, которыми он зарабатывает на жизнь. И, наконец, третье – Пол Остер – имя, под которым он принимает на себя роль частного сыщика и которое становится для него роковым, знаменуя окончание этой жизни. Читателю с самого начала известно, что то же имя стоит и на обложке книги, персонажем которой Дэниэл Куин является; дальше же он встретится и с неким писателем Полом Остером, выведенным автором книги Полом Остером в качестве другого персонажа.
Игровой литературный прием имеет здесь вполне серьезное истолкование. «Что есть настоящее имя?» — вот один из ключевых вопросов «Города стеклянного». Как связано имя (в данном случае – имя человека) с внутренней сущностью, можно ли выбирать и менять его, и каким образом подобные изменения сказываются на реальной жизни?
Вообще-то с именами дело обстоит так же, как и с временами: их не выбирают. Собственно имя дается родителями, и младенец повлиять на их решение не в состоянии; что же касается фамилии, то она и вовсе уходит корнями (и ветвями) вглубь генеалогического дерева – изменить фамилию означает изменить роду. И вместе с тем имя – это не просто нейтральный ярлык: случайное, казалось бы, сочетание звуков содержит в себе целый спектр разнообразных ассоциаций (от фонетических до общекультурных), что во многом определяет самоощущение человека, а порой может влиять на его судьбу (взять хотя бы столь часто обыгрываемую Остером ситуацию совпадения имен и фамилий).
Но для человека естественно – хотя бы временами –стремление выйти за поставленные ему рамки и найти под каким-то другим именем – себя настоящего (разве не в подобном желании – одна из движущих сил читательского интереса?). Писателю в этом отношении проще: он, во-первых, может взять себе псевдоним (выразив в нем свою «подлинную» сущность), а во-вторых, наделить «осмысленным» именем своего протагониста. Так и поступает Дэниэл Куин (он же Уильям Уилсон), называя героя своих детективов Макс Уорк (что-то вроде «сверхдеятельный»). Однако игра в перевоплощение становится рискованной и опасной, когда выходит за пределы литературы: согласившись – уже не в книге, а в реальности – стать сыщиком и взяв для этого еще одно имя, Куин постепенно, но неуклонно теряет в этой жизни абсолютно все.
«Самое же главное: помнить, кто я такой. Помнить, кем я должен быть, – так заканчивает Дэниэл Куин первую запись в своей только что приобретенной красной тетради. – Могу сказать только одно: слушай меня. Меня зовут Пол Остер. Это не мое настоящее имя».
НАСТОЯЩИЕ ИМЕНА И МНИМЫЕ ДИАЛОГИ
Последнюю фразу Куин не придумал, а заимствовал у своего подопечного Питера Стиллмена, которого он – как сыщик – призван охранять от возможных посягательств отца, поставившего над ним в детстве уникальный и чудовищный эксперимент. Люди не выбирают имена себе – но они не выбирают имена и ничему другому: все живое и неживое уже названо, но названо, как считает Стиллмен-старший (следуя теории выдуманного им же Шервуда Блэка), неверно. Настоящие, то есть соответствующие сути вещей имена были даны господом Богом и существовали лишь в саду Эдема – когда мир был еще цельным, а люди – невинными. С момента же грехопадения и познания понятий добра и зла человеческий язык оказался безнадежно испорчен. Теперь только неискушенное дитя способно обучиться истинному, непорочному языку – и с этой целью отец изолирует сына от внешнего мира на девять лет, воспроизводя ситуацию райского сада в патологически-абсурдном варианте.
Основанный на теоретически безупречной, но практически безумной идее эксперимент заканчивается, естественно, крахом. Искомые, «настоящие» имена воплощаются у Питера в детских звукоподражательных конструкциях типа «бум-бум», а вот способность к коммуникации утрачивается им начисто. Один из главных персонажей «Города стеклянного» представлен на его страницах лишь нескончаемым и обращенным в никуда монологом.
«Это то, что называется речью. Это термин такой. Когда слова вылетают изо рта, поживут немного и умирают», — говорит Питер. «Это не мое настоящее имя», — продолжает он. И действительно, в заданных текстом рамках его настоящим именем должно быть имя первого человека – Адам. Да и та речь, которую мы слышим, сложилась у Питера-Адама уже в процессе общения с Вирджинией (о чьем «настоящем» имени несложно догадаться, если вспомнить, что
Virgin по-английски означает «невинная»).Речь Питера-отца тоже представляет собой скорее монолог, в котором личность собеседника не играет никакой роли (главное, чтобы у того вообще было имя). Но в отличие от младшего Питера с его словами, вылетающими изо рта безо всякой цели, старший Стиллмен к словам предельно внимателен. Причем внимателен не только к смыслу, но и к форме: он моментально, используя аналитическую технологию почитаемого им Шалтая-Болтая, находит в звучании фамилии собеседника – Куин – неслучайные (для понимания остального текста) переклички со словами
Twin (близнец) и Sin (грех). И вовсе не злой умысел (как считает Вирджиния) приводит Стиллмена в Нью-Йорк, а попытка самостоятельно продолжить то «неоконченное дело», которое оказалось не по силам его сыну, — поиск «правильных» имен.«Можно ли продолжать называть зонтиком то, что уже не спасает от дождя?» — спрашивает Стиллмен. Нельзя, отвечает он же: в мире, превратившемся в кучу мусора, где каждая вещь давно перестала соответствовать своей функции, все нужно исследовать и переназвать заново. Платоновский Вощев искал смысл и оправдание бытия для каждого упавшего на землю сухого листа; остеровский Стиллмен ищет для него настоящее имя – ведь только в нем и заключается истинный смысл.
Под проливным дождем возвращается Куин домой после того, как Стиллмен исчезает из гостиницы. «О смысле жизни и о значении слов говорить больше не придется», — думает неудачливый сыщик, промокший до нитки, несмотря на зонтик. Две темы – смысл жизни и значение слов – сливаются здесь в одну.
СЛЕДЫ ОСТАЮТСЯ
Для изысканий Стиллмена Нью-Йорк оказывается идеальным местом. Этот город – не только материальное воплощение той самой пресловутой «кучи мусора», но и некая конечная – и в географическом, и в историческом смысле – точка. Ведь именно в Америке, согласно его теории, ровно через 340 лет после высадки первых переселенцев должно было начаться возведение «новой Вавилонской башни, которая устремится в небеса и явится символом воскрешения человеческого духа». И задача, которую ставит себе Стиллмен, состоит не только в поиске «языка Бога», но и в строительстве – нет, не самой башни, а того, что может быть сочтено ее аналогом, или метафизическим воплощением.
Именно эту (и только эту) загадку удается разгадать сыщику Куину-Остеру: он обнаруживает, что бесцельные, на первый взгляд, прогулки Стиллмена по городу есть не что иное, как род письма – где чистым листом служит городское пространство, а пишущим инструментом – сам человек, выбирающий маршрут таким образом, чтобы его траектория сложилась в гигантскую и невидимую букву. Ведь если в каждой вещи самое главное – это ее имя, то и Вавилонскую башню вовсе необязательно строить из кирпича – достаточно лишь воссоздать ее название: «
THE TOWER OF BABEL».Но к кому оказываются обращены эти слова, кто способен прочесть этот абсолютно нематериальный текст? Ответов два: либо это Некто Всемогущий – тот, кто в силах постичь и оценить любой замысел и его исполнение; либо замысел и исполнение представляют ценность сами по себе, а отсутствие адресата не имеет значения. Если не горят рукописи, то и следы не должны исчезать.
Самое время вспомнить, что и любимым занятием писателя Куина – еще до того, как он стал сыщиком Остером, — были пешие прогулки по Нью-Йорку; хотя, в отличие от стиллменовского сознательного письма, передвижение Куина по городу всегда было действительно бесцельным – он ходил по улицам просто так, не задумываясь о направлении, ради самого процесса. Уже на первых страницах «Города стеклянного» мы узнаем, что особенно полюбил Куин это занятие после того, как перестал писать под своим именем и взял псевдоним. Теперь, после знакомства с историей Стиллмена, мы понимаем, что прогулки Куина по городу были не чем иным, как трансформацией писательской деятельности, формой самовыражения, поиском настоящего, подлинного «я», то есть процессом, эквивалентным тому, который традиционно реализуется в писательстве. Перед нами – инверсия: бесцельное блуждание становится – в некоем ином плане – осмысленной (но уже не самим субъектом) деятельности, а писательство – традиционное средство интеллектуального самопознания – вырождается в чистое ремесло (детективы под именем Уилсона), за продукты которого авторское «я» ответственности уже не несет.
Возврат же к настоящему писательству происходит у Куина как раз в тот момент, когда в процессе слежки за Стиллменом он полностью отказывается от своего старого «я» и обретает новое, уже под другим именем – Пол Остер. Вспомогательным процессом становится здесь чтение: ведь именно пытаясь расшифровать, прочесть поведение Стиллмена, Куин-Остер начинает документально фиксировать все его действия. Авторучка, купленная у глухонемого (!), и красная тетрадь становятся теперь главными атрибутами его новой жизни. «
Private eye» переходит в «private I»: эффектным каламбуром автор дает нам понять, что роль «частного сыщика» помогает Куину обрести «приватное Я». И даже когда объект слежки исчезает, писательский импульс сохраняется: ведь красная тетрадь не закончена и нужно продолжать оставлять в ней следы своего существования.КРАСНОЕ, БЕЛОЕ, ЧЕРНОЕ
А что же это все-таки за красная тетрадь? Ответил на этот вопрос– уже не в «Городе стеклянном», а в одноименном сборнике эссе – сам писатель Пол Остер: «Красная тетрадь» – собрание подлинных, непридуманных историй, которые в процессе переноса на бумагу становятся небольшими рассказами. В чем здесь фокус – то ли Остеру везет на интересные события, то ли банальные факты волшебным образом препарируются писательским пером – бог весть. Но важно то, что в красной тетради заключена – а вернее, перенесена туда автором – сама жизнь.
У героя «Города стеклянного» жизнь перетекает в красную тетрадь абсолютно непосредственно: вечный литераторский вопрос «Писать или жить?» иллюстрируется здесь подчеркнуто утрированной ситуацией, когда эти два процесса связаны между собой, как сообщающиеся сосуды. Первую запись в красной тетради Куин делает, сбросив со стола накопившийся (жизненный) мусор, задернув шторы и раздевшись догола; последние же страницы он заполняет в пустой белой комнате, окончательно отказавшись и от собственного прошлого, и от старого «я». Пауза же в записях возникает лишь в период многодневной робинзонады Куина, когда он обрекает себя на круглосуточную слежку за домом Стиллмена, – здесь перед нами квинтэссенция жизни как таковой, жизни одинокого существа, не связанного практически ничем с окружающим его мегаполисом и озабоченного только элементарной проблемой выживания.
Серая жизнь, переходящая при помощи черных букв на белые страницы красной тетради. Сосредоточившись на задаваемых Остером детективных, лингвистических и философских вопросах, не сразу замечаешь в «Городе стеклянном» еще один слой – цветовую символику. А когда замечаешь, то сразу обнаруживаешь Стиллмена-младшего, одетого во все белое и сидящего в красном бархатном кресле; черное платье и густо-красную помаду Вирджинии; красного чертика на ниточке у Дэниэла, сына Остера; красное вино и белоснежную салфетку в пустой комнате.
«А бывает, я закрываю глаза и просто сижу у окна: ветерок обдувает лицо, в воздухе свет, свет всюду, и даже в закрытых глазах, весь мир красного цвета, красивого красного цвета, это солнечные лучи падают на меня, проникают в глаза», — говорит Питер в своем длинном монологе. Красный – цвет внешнего мира, цвет того, что происходит вокруг, цвет материальной жизни. Красный – цвет обложки.
Белый же – цвет страниц, цвет мира внутреннего, цвет чистого и невинного сознания. Цвет белой стены, в которую Куин стреляет во сне, вообразив себя Максом Уорком. Цвет бумаги и снега. Нескончаемый снегопад начинается на самой последней странице, когда подходит к концу и красная тетрадь Куина, и сама повесть того Пола Остера, который – писатель. «Мы вышли из квартиры и спустились на улицу. От снега город стал совершенно белым. Снег продолжал идти, и казалось, он не кончится никогда», — повествует так и оставшийся безымянным рассказчик, друг того Пола Остера, который – персонаж.
В промежутке же между красным и белым располагается пространство языка, где черные линии складываются в буквы, буквы – в слова, слова – в фразы, и та жизнь, которая «проникает в глаза», преобразуется в траекторию текста. Перо, движимое рукой автора, оставляет на чистой бумаге следы, и пока еще есть незаполненные страницы – жизнь продолжается. Следы остаются и на белом снегу – каждый прохожий «стеклянного», да и любого другого города рисует в пространстве свою траекторию, которую Пол Остер – да и любой другой детектив, соглядатай, писатель может подвергнуть расшифровке.
ОТ МАЯ ДО ФЕВРАЛЯ
Но в чем же все-таки развязка повести? Что произошло с ее главным героем? Даже теперь, когда мы прогулялись почти по всем смысловым пластам текста, нам для ответа на этот вопрос не хватает еще какого-то важного звена. И тут я бы посоветовал читателю обратить внимание на числа и даты.
Девятки и шестерки (перевернутые двойники девяток) разбросаны по многим страницам «Города стеклянного», как бы намекая, что именно в них – ключ к разгадке. Теоретическое руководство для Стиллмена, брошюра «Новый Вавилон», якобы вышла в свет в 1690 году. За практическую реализацию своих идей Стиллмен-отец берется в 1960-м; его эксперимент со своим сыном продолжается 9 лет и завершается в 1969-м; после возвращения из клиники сын поселяется на 69-й стрит.
9 лет проводит Стиллмен-младший в попытках овладеть «языком невинности»; 9 дней преследует Куин-Остер Стиллмена-старшего по улицам Нью-Йорка; 9 месяцев длится вся история, начавшись со случайного телефонного звонка в мае и заканчиваясь на той же 69-й стрит в снежном феврале. Куин впервые не отказывается по телефону от чужого имени – Пол Остер – 19 мая. «Дату он запомнил, потому что в этот день была годовщина свадьбы его родителей… мать когда-то призналась ему, что зачат он был в первую брачную ночь, и это обстоятельство всегда представлялось ему очень трогательным, ведь теперь он знал день, с которого можно отсчитывать свое существование». И когда мы наконец обнаружим, что на последних, февральских страницах Куин вспоминает, «как родился на свет и как его осторожно тянули из утробы матери», то поймем, что 19 мая 1982 года состоялось не просто переименование, а зачатие – благополучно завершившееся в феврале рождением
.Детективная линия обретает здесь свое естественное разрешение в плане не физическом (куда делся труп Куина, мы бы узнали из обычной криминальной повести), а метафизическом. Куин (или уже «настоящий» Остер) обретает новую жизнь в некоем ином качестве, разбивая изнутри скорлупу того самого Колумбова яйца. «Нет, нет, нет. Он умер. Он не умер. Нет, нет, нет. Он умер. Он не умер», — записывает Куин в красную тетрадь уличные рыдания случайного прохожего. И тут же пытается перевести строчку из Бодлера: «Мне кажется, что я всегда буду счастлив там, где меня нет. Или, точнее: Там, где меня нет, есть моя суть. Или, если уж взять быка за рога: Где угодно, только не в этом мире».
«Стоит человеку войти внутрь, как он забудет все, что знал, — так писал стиллменовский Шервуд Блэк о Вавилонской Башне, — …он выйдет новым человеком, он заговорит языком Бога и готов будет войти во второй, теперь уже вечный рай».
«Я думаю о Куине постоянно, — так завершает свое повествование безымянный рассказчик «Города стеклянного». – Он будет со мной всегда. И, где бы он сейчас ни находился, я желаю ему удачи».
А на белом стеклянном экране, где часы в правом нижнем углу показывают 00 часов 19 минут только что наступившего дня 19 февраля 1997 года, на 9-й строке 9-й компьютерной страницы я ставлю заключительную черную точку.