Россия и Зарубежье
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 5, 1997
Новая биография Ильи Эренбурга
Joshua Rubenstein. Tangled Loyalties. The Life and Times of Ilya Ehrenburg. N.Y., Basic Books, 1996.
Джошуа Рубенстайн. Клубок верностей. Жизнь и время Ильи Эренбурга, 1996.
Фигура Ильи Эренбурга неизменно привлекала внимание Запада, и, хотя времена, когда он был мишенью для ядовитых политических стрел и — одновременно — объектом поклонения, прошли (уже 30 лет, как «современного нигилиста», «политического эмиссара Сталина», «великого борца против войны и фашизма» и «человека оттепели» нет с нами), его имя не забыто.
За последние годы на Западе вышло несколько новых монографий, посвященных Эренбургу. Счет им открыл А.М.Гольдберг, популярнейший в годы нашего застоя обозреватель Би-би-си; его книга об Эренбурге увидела свет в Лондоне в 1984 году, когда Гольдберга уже не было в живых. В ней на 280 страницах текста изложена политическая биография Эренбурга, которого автор встречал на Западе еще в 20-е годы, и этот рассказ, осуществленный с несомненной внутренней симпатией к герою, рассказ, не скрывающий ни восхищения, ни горечи, стал первой на Западе попыткой взвешенного, объективного повествования о жизненном пути писателя в контексте его времени (дополнительную ценность книге Гольдберга сообщала публикация 11 ценных документов — писем Эренбурга Сталину, Хрущеву и т.д.).
С начала 90-х годов одна за другой вышли четыре монографии об Эренбурге — две по-английски и две по-французски. Это книги американца М.Клименко (Нью-Йорк, 1990): типичные провинциально-университетские лекции, в которых всего понемногу — о политике и времени, о стихах и стиле, о скептицизме и конструктивизме и т.д.; канадца Ю.Лущика (Берн, 1991): подробное хронологическое повествование с обширной, но небрежной библиографией до начала 80-х годов (то есть без тех существенных публикаций последнего десятилетия, которые ввели в обращение новые материалы — не искаженные цензурой тексты Эренбурга, его переписку, биографические документы); парижанки, а прежде варшавянки Е.Берар (Париж, 1991) и парижанки, а прежде жительницы Румынии Л.Марку (Париж, 1992): литературно-политические биографии писателя, насыщенные массой фактического материала, в том числе и прежде неизвестного.
Характерно, что все эти книги, содержащие в заглавии имя Ильи Эренбурга, имеют еще и подзаголовки, определяющие ракурс, в котором рассматривается судьба героя. У Гольдберга это «Писательство, политика, искусство выживания», у Клименко «Попытка литературного портрета», у Лущика «Идеалист в эпоху реализма», у Берар «Еврей, русский, советский», у Марку «Человек своего века».
Наибольший резонанс (даже в России) имела, как кажется, книга Евы Берар «Бурная жизнь Ильи Эренбурга» (см. рецензию Е.Домогацкой в «Вопросах литературы», 1994, вып.IV и публикацию М.Чудаковой в «Звезде», 1993, № 9). Этой книге предпослано предисловие Ефима Эткинда; в нем Эренбург аттестуется как посредственный романист, слабый поэт и автор мемуаров, которые «далеко не шедевр жанра». Безапелляционное предисловие, несомненно, задавало некий тон; тонкая ирония Евы Берар, в которой ощущалась прежняя, перегоревшая любовь к герою книги, вполне этому тону соответствовала.
Хотя монография Джошуа Рубенстайна об Илье Эренбурге — отнюдь не первая книга, знакомящая западного читателя с биографией русского писателя, ее успех, хорошая и обильная пресса, которую она имеет (среди прочих стоит выделить статьи Р.Пайпса в литературном приложении к «Таймс» 4 октября и Т.Венцловы в «Нью рипаблик» 16 сентября 1996 года), говорят о том, что эта книга открыла англоязычному читателю нечто совершенно новое.
Книга названа многозначительно, но труднопереводимо на русский: «Клубок верностей. Жизнь и время Ильи Эренбурга». Это 400 страниц основного текста и 100 страниц примечаний, для специалиста не менее увлекательных. И это — более 10 лет работы, чтения, раздумий, архивных поисков, поездок по свету в поисках свидетелей и очевидцев, встреч, интервью; 10 лет загадок и разгадок.
Автор предпослал своему труду очевидно полемический эпиграф — из лондонской «Дейли миррор» 1966 года: «Так ли, сяк ли, но его репутация неизменно подмочена. Илья Эренбург, известный советский писатель, взвалил на плечи тяжелое бремя — вечно быть обвиненным: кем-нибудь, где-нибудь, в чем-нибудь». Этот столь не новый для России пассаж (то ли он шубу украл, то ли у него шубу украли) применительно к Эренбургу на Западе в ходу давно, и в пору холодной войны его прочно вбили в головы потребителей готовых блюд. Джошуа Рубенстайн взял на себя нелегкий труд разобраться с этой «шубой» раз и навсегда. В предисловии он говорит об этом без обиняков. Он пишет: об Эренбурге говорят — как еврей, он предал свой народ; как писатель — талант; как человек — служил диктатору, чтобы завоевать положение. И продолжает: но более тщательное рассмотрение обнаруживает в Эренбурге несомненную цельность, которую сейсмические сдвиги истории всегда скрывали; западные и советские исследователи, отмечает Рубенстайн, игнорировали (каждый по своим причинам, добавим здесь от себя) независимые поступки Эренбурга, его мучительные отклики на холокост, его стойкую борьбу с антисемитизмом, его значение для многих советских людей, которые благодаря ему не потеряли связи с западной культурой.
Так заявляется главная тема книги, и автор предупреждает читателя: он хочет быть биографом, который пытается понять и объяснить, а не судить и выносить приговор. Что и говорить, такой подход, а Рубенстайн выдерживает его на протяжении всей книги, очень близок к забытой теперь у нас русской интеллигентной традиции — ведь теперь мы сплеча рубим всех и вся, забыв чеховский завет: «обвинителей, прокуроров и жандармов и без нас много» (Эренбург любил эти слова, часто их цитировал; надо полагать, они произвели должное впечатление и на Дж.Рубенстайна).
Слово «верность» с конца 30-х годов становится у Эренбурга ключевым. Так называется сборник его стихов, вышедший в Москве в 1941-м, так названы и два очень важных для Эренбурга стихотворения 1939 и 1958 годов; слово это возникает на самых исповедальных страницах мемуаров «Люди, годы, жизнь», его особый вес в словаре Эренбурга заметен каждому, кто сколько-нибудь внимательно знакомится с наследием писателя (это подтвердил недавно Ш.Маркиш в превосходном эссе об Эренбурге). Мотив верности искусству и верности выбору, который, по мысли Эренбурга, сделала Россия в разгул революции, как и верности личному выбору писателя, окончательно определившемуся в 1931 году, верности Испании и Франции, верности России, ее мукам XX века — едва ли не главный в концепции книги. Это, разумеется, не означает, что Рубенстайн пытается выпрямить биографию Эренбурга, обойти острые углы или огорчительные события (скажем, участие писателя в антиамериканской кампании конца 40-х годов, инициированной лично Сталиным), но всякий раз автор считает необходимым понять, почему все произошло так, а не иначе.
У Рубенстайна нет комплекса американских политологов, связанных с эпохой идеологического обеспечения холодной войны, он свободен в своих выводах и суждениях, и это существенно облегчает ему работу. Американец послевоенного поколения, глава американской региональной организации «Международная амнистия», Дж.Рубенстайн хорошо знал положение дел в СССР, все прелести нашего тоталитарного режима и потому понимал, как трудно было противостоять этому режиму, почему это мало кому удавалось. Первая книга Рубенстайна «Советские диссиденты. Их борьба за права человека» выдержала два издания (1980, 1985); в ней — объяснение интереса к фигуре Ильи Эренбурга: задавшись вопросом, кто стоял у истоков советского диссидентства, он и вышел на автора «Оттепели», чья литературно-общественная деятельность основательно способствовала формированию поколения тех, для кого неприятие тоталитаризма стало делом жизни. Чем больше Рубенстайн погружался в оказавшуюся почти безбрежной тему, тем настойчивее становились его поиски и тем более впечатляющими оказывались результаты. 10 лет Рубенстайн работал с типично американской энергией и, берусь утверждать, с неожиданно русским самозабвением.
Его книга строится как биографическое хронологизированное повествование — подробное, точное, аргументированное. Книга основательна, в основе текста — точное знание, а не поэтические домыслы или мифы. Рубенстайн умеет извлекать информацию из прочитанного — сужу об этом хотя бы по тому, как тщательно прочтены им эренбурговские издания последнего десятилетия и комментарии к ним. Но российскому читателю книга Рубенстайна может быть интересна прежде всего его западными раскопками. Их много: это и многочисленные свидетельства американской и израильской прессы, доклады Посольства США в Москве Госдепартаменту, фрагменты неиздававшихся у нас воспоминаний Н.Франка, Л.Барзини, Г.Реглера, С.де Бовуар, М.Фриша, А.Гарримана, Р.Гомеса де ла Серны, секретарши А.Жида и др. Впечатляют и широко используемые в книге Рубенстайна его многочисленные интервью, взятые в различных странах и континентах у близких друзей Эренбурга и его знакомых — Р.Якобсона, сестры Бабеля М.Шапошниковой, С.Херасси, Л.Ильсум, Ж.Найдич, вдовы И.Фаржа, сыновей А.Г.Вишняка, Л.Мэр и др.
Общая канва жизненной хроники и те акценты, которые делает в ней Рубенстайн, в целом не вызывают возражений; жизнь Эренбурга (очень длинный и очень увлекательный роман) охватить даже в такой серьезной книге невозможно. И все же разговор о публицистике Эренбурга 1918-1919 годов мог быть более подробным (это, кстати, вполне удалось Е.Берар), как, впрочем, и обсуждение конструктивистских увлечений Эренбурга (книга «А все-таки она вертится» и журнал международного авангарда «Вещь», который Эренбург и Эль Лисицкий издавали в Берлине в 1922 году). Или сюжет, связанный с кризисом Эренбурга 1929-1931 годов (его истоками были идеологические ужесточения в СССР и экономическая катастрофа на Западе). В качестве основной причины, толкнувшей тогда Эренбурга в объятия Сталина, Рубенстайн рассматривает нарастающую фашистскую угрозу. Между тем помимо угроз и опасений были еще иллюзии, и прежде всего иллюзия «революции с человеческим лицом» (такой увидел Эренбург испанскую революцию 1931 года) и иллюзия «нового человека», в которую писатель поверил, побывав в Кузбассе в 1932-м. Обе эти поездки (Испания и Кузбасс) необычайно важны в биографии Эренбурга и достойны большего внимания.
Две темы особенно интересны автору «Клубка верностей» — писатель и тоталитарное государство и еврейская тема. О взаимоотношениях Эренбурга с советской властью на Западе писали давно и много (особенно это занимало русских эмигрантов, Р.Гуля, например). В критическом плане в СССР эта тема была предметом лишь «разговоров на кухне». Зарубежные источники позволили Рубенстайну сказать здесь много нового. Заметим также, что тема «Эренбург и советские диссиденты» впервые поднята именно в «Клубке верностей».
Еврейская тема применительно к Эренбургу казалась в СССР актуальной, лишь когда речь заходила о событиях 1948-1953 годов. Эренбург всегда подчеркивал, что он — русский писатель и проблема еврейства для него сводится к проблеме антисемитизма. Понятно, что и это было публично не обсуждаемо в СССР, где само слово «еврей» считалось едва ли не запретным (что Эренбург — в книге Ф.Левина о Бабеле не сыщешь этого слова!). В западных публикациях последних лет еврейская тема применительно к Эренбургу обсуждалась подробно (в эссе Ш.Маркиша, основанном на аргументированном анализе литературных текстов; в книжке Б.Парамонова «Портрет еврея», комментировать которую я воздержусь; наконец, в монографии Е.Берар, где именно еврейская тема стала главным мотивом осуждения Эренбурга). Дж.Рубенстайн уделяет еврейскому вопросу немало места (три главы целиком). Он подробно рассказывает о работе Эренбурга в Еврейском антифашистском комитете и о судьбе «Черной книги», об отношении писателя к государству Израиль (здесь, помимо известной правдинской статьи Эренбурга «По поводу одного письма» и воспоминаний Г.Меир, использованы чрезвычайно информативные мемуары М.Намира; в итоге читатель начинает понимать, что если для Г.Меир пылкие проявления солидарности с Израилем десяти тысяч энтузиастов в Москве 1948 года самодостаточны, то Эренбург в своих действиях исходил из того, чем московские демонстрации на улице Архипова обернутся для всего еврейского населения). Обсуждая позицию Эренбурга, автор не переквалифицируется в адвоката — для него важна истина, а не положительная репутация героя во что бы то ни стало, и это придает его книге особую убедительность.
Там, где Рубенстайн не обладает достаточной документальной базой, он менее убедителен; применительно к еврейским сюжетам — это глава о детстве (само ее название «Из черты оседлости в Париж» ошибочно, ибо и Киев, где Эренбург родился, и Москва, где он провел юные годы, чертой оседлости, разумеется, не были; также ошибочно утверждение, что родители будущего писателя дали ему имя Элиаху — я держал в руках синагогальную книгу рождений Киева за 1891 год, и в ней записано русское имя Илья, что было тогда большой редкостью; и наоборот, дед писателя по матери назван в книге Борисом Арнштейном, хотя был он Беркой Зеликовичем Аринштейном, как писали киевские газеты в некрологах 1904 года). Понятно, что в большой работе мелких неточностей не избежать (скажем, цитируемый Рубенстайном отзыв Сталина о «Заговоре равных» относится к пьесе М.Левидова, а не к одноименному и позже написанному роману Эренбурга; работа над книгой «Люди, годы, жизнь» началась в декабре 1959-го, а не в 1958-м; Е.О.Шмидт перевела прозу Жамма, а не его стихи и т.д.), но в данном случае не они определяют вес книги.
Есть в «Клубке верностей» еще одна тема, которой не очень-то принято у нас касаться, — тема личной жизни писателя. Американская традиция иная, и Дж.Рубенстайн подробно описывает взаимоотношения Эренбурга с его женами и любовницами, основываясь на рассказах «очевидцев», и здесь ему не всегда хватает такта (впрочем, на фоне сочинений Б.Носика повествование Рубенстайна может показаться вполне пуританским).
Книга «Клубок верностей» — итог многолетних и тщательных трудов — сочетает стремление к истине с любовью к герою повествования, и в этом секрет ее удачи.
БОРИС ФРЕЗИНСКИЙ