(Перевод с французского Бориса Дубина)
АНТОНЕН АРТО
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 4, 1997
АНТОНЕН АРТО
Два письма
Жаку Ривьеру
6 июня 1924 г.
Уважаемый господин Ривьер,
……………………………………………………………………………………………………………..
Вся жизнь моего ума пронизана жалкими сомнениями и непоколебимой уверенностью, которые силятся высказать себя в отчетливых и связных словах. Ткань моих слабостей совершенно ненадежна, сами они — в состоянии зачаточном и выражены хуже некуда. Корни у них живые, это корни тревоги и тоски, доходящие до самой сердцевины существования, но им не хватает жизненной сумятицы, они не чувствуют на себе вселенского дыхания потрясенной до основ души. Они принадлежат мысли, которая не в силах осознать свои слабости, пока не переведет их в ощутимые, действующие как удар слова. В том и загвоздка: нести в себе целый мир и чувство, до того физически ясное, что не высказать его невозможно, владеть богатейшими словами и послушными оборотами, готовыми закружиться в танце, пуститься в игру, и в ту самую минуту, когда душа, кажется, вот-вот развернет свои богатства, свои находки и откровения, в тот обморочный миг, когда задуманное вот-вот выплеснется, — какая-то высшая и злобная сила вдруг кислотой окатывает тебе всю душу, весь запас твоих слов и образов, весь запас чувств и опять оставляет бессильно содрогающимся комком на самом пороге жизни.
А теперь представьте, что я телом чувствую, как эта воля пронизывает меня насквозь, что она внезапно и неожиданно бьет в меня электрическим разрядом, снова и снова бьет электрическим током. Представьте, что в иные дни каждый мой мысленный миг до глубины сотрясают смерчи, хотя снаружи этого не видно. И теперь скажите: совместимы подобные состояния с каким бы то ни было литературным творчеством? Чей мозг тут устоит? Чья личность вынесет такое? Будь у меня силы, я бы, кажется, отдал иногда все на свете, лишь бы в мыслях подставить под эту неотступную, размалывающую боль чей-нибудь признанный ум, какого-нибудь опытного или начинающего автора, который что ни день создает новое и чья каждая мысль придает ему все больше веса, — и посмотреть, что от них останется. Не стоит слишком поспешно судить других, им нужно верить, верить до абсурда, до последнего. Все эти дерзкие сочинения, часто выглядящие для Вас плодом ума, который не владеет, а может быть, никогда и не овладеет собой, — кто знает, какой за ними скрывается ум, какая жизненная мощь, какой жар мысли, сведенной на нет лишь волей обстоятельств. Но хватит обо мне и о ненаписанном. Я прошу одного: почувствуйте, каково моему мозгу.
Антонен Арто
Анаис Нин
Суббота, утро [апрель 1933 г.]
Дорогая моя,
несколько страничек «Гелиогабала», которого я рассчитываю Вам прочесть в четверг и довел до конца этой ночью, с лихвой объяснят то тяжелое, что могло исходить от меня вчера вечером. Вы, конечно, тоже знаете такие приступы, но Вы не могли переживать — и желаю Вам никогда не переживать их — эти чудовищные состояния физически стиснутого мозга, пустоты до того давящей, что и высокая работа мысли, и ее пытка проступают наружу только нескончаемой ложью. Ложью под разными личинами, самая явная — это особая манера себя вести: ледяная, застывшая, натянутая манера, когда за улыбкой на лице прячешь оцепенелую судорогу мысли. Понимаю, что не должен был бы, что и в самом деле не нужно Вам все это слишком долго объяснять: до того оно горячо. Легко представляю, как неубедительно звучат даже эти мои слова, и все же они — правда. Вам ли объяснять, что я не тот, каким был накануне, и не испытывал того, что изображал, а внешняя черствость в корне расходится с тем, кем я всегда хотел быть, кем я никак не могу быть, мысленно изводясь, но не умея ничего изменить снаружи. Уверен, Вы понимаете, но дайте мне объяснить Вам это как следует, вслух, в подробностях, которые писаному слову не по силам, которые оно, поверьте, не способно донести, уточнить, высветить, обрисовать. Мой внешний вид сложился помимо меня, мне наперекор. Но, бывает, я им, буквально на миг, даже доволен: при моем складе я и мечтать не мог о другом, не мог сложиться по-другому, а так лучшее во мне все-таки живо, хотя бы как недостижимая возможность. Извините за это внезапное, неожиданное письмо. Меня мучит совесть за вчерашнее.
Антонен Арто.
Нет, все-таки я должен объяснить Вам это письмо, хотя бы вслух.
Перевод с французского БОРИСА ДУБИНА