Соль неба в хазарском горшке
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 3, 1997
НА СТЫКЕ ДВУХ КУЛЬТУР
Friedrich Fiedler. Aus der Literatenwelt: Charakterzuge und Urteile; Tagebuch. Hrsg. von Konstantin Asadowski. Gц ttingen, Wallstein Verlag, 1996.
Фридрих Фидлер. Из мира литераторов. Изд. подготовил Константин Азадовский.
Федор Федорович (или Фридрих Фридрихович) Фидлер был вполне благополучным интеллигентным русским немцем, который с привычной основательностью и прилежностью учил петербургских гимназистов немецкому языку и запоминался своим ученикам изрядной строгостью (с особенным трепетом вспоминал его уроки Николай Гумилев, который остался на второй год в четвертом классе из-за двоек по иностранным языкам, в том числе и по немецкому). Воспоминания о таких людях, как правило, уходят довольно быстро. Невыдающегося учителя, пусть даже еще и автора столь же невыдающихся литературных произведений, помнят несколько лет после его смерти, и лишь некоторым замечательным выпадает долгая слава в потомстве. И Фидлера бы забыли очень скоро, если бы не его деятельность совсем другого плана.
На протяжении многих лет он собирал материалы о жизни и творчестве русских литераторов, открыл дома небольшой музей, о котором не раз писали в газетах и журналах, издал книгу «Первые литературные шаги», до сих пор используемую литературоведами в повседневной работе, оставил ряд воспоминаний. Но лишь постепенно открывается еще одна его ипостась — автора дневников, охватывающих период с февраля 1888 по февраль 1917 года.
После его смерти в марте 1917-го дневники попали в рукописный отдел Пушкинского дома и так там и хранятся. Вел их Фидлер по-немецки, предпочитал писать готическим почерком, и потому усердных читателей нашлось немного. Нужна была истинная и серьезная заинтересованность, чтобы прочитать все записи с начала до конца и осознать, что перед тобой лежит уникальный памятник, относящийся в одно и то же время к русской и немецкой культурам, возникающий на первых порах из привычки пунктуально (как эта пунктуальность важна для свидетеля!) записывать факты, слухи, предположения, рассказы, относящиеся к литературе.
Фидлер не был завсегдатаем сред Вячеслава Иванова и заседаний Цеха поэтов, Академии стиха и Религиозно-философских собраний, но в разной обстановке он так или иначе сталкивался со многими русскими и немецкими литераторами, от заведомых традиционалистов до крайних (по его, фидлеровским, меркам) новаторов. Трудно найти имя петербургского литератора, которое не попадало бы на страницы этого дневника, причем чаще всего — в неожиданном ракурсе. Значительно ограниченнее были контакты с писателями австрийскими, немецкими, датскими, как с приезжавшими в Петербург, так и встреченными во время поездок за границу, хотя сведения и о них представляют интерес для историков западных литератур.
Но более всего привлекает в дневниках Фидлера, что они явственно показывают то переплетение разных литератур и культур, свидетелем которого он был. Живое общение с Горьким и популярнейшим в начале века Петером Альтенбергом, Сологубом и Рильке, Случевским и Георгом Эберсом, Вяч.Ивановым и Германом Бангом, а также многими-многими другими (именной указатель к тому занимает около семидесяти страниц убористого шрифта) дает тот срез культуры, который не восполним никакими другими документами. Воочию видишь, что русская литература питалась не только своими собственными интенциями, не только строилась на притяжениях к текстам европейских писателей и отталкивалась от них, но что она была окружена плотным культурным слоем, где немецкий субстрат занимал более чем значительное место.
И в этих связях весьма существенно, что строились они не каким-то волевым усилием выдающегося автора, а повседневным общением людей самого разного уровня, понимавших себя как часть единого процесса, с равной силой чувствующегося в России и в Европе. Это не было умышленно, а создавалось естественно, как дыхание. Воздух такого общения не менее важен для России конца прошлого и начала нынешнего века, чем воздух символизма, о котором писал когда-то Ходасевич в почти уже классических своих статьях и воспоминаниях. Вот только один и далеко не самый выразительный пассаж: летом 1912 года Фидлер провел три недели за границей и по возвращении записал свои впечатления. Среди них — наблюдения об известности Гейне в современной Германии, рассказ о встрече с Н.Минским и Л.Вилькиной в Париже (и среди разговоров — сообщение о взаимной влюбленности Ахматовой и Георгия Чулкова), а в Берлине — с популярнейшим публицистом Григорием Петровым; записи о беседах с полузабытыми немецкими писателями Максимилианом Берном, Вильгельмом Гольдшмидтом, Иоганном Шлафом, доносящие весьма любопытную информацию об их контактах с Россией. Все эти, казалось бы, мелкие подробности литературной жизни несут большой смысл, ибо в них раскрывается не та гордая культура начала века, которая нам преимущественно знакома, а мозаичная, многомерная, увиденная из той близи, где Брусянин или Червинский живут на равных правах с Сологубом и Вячеславом Великолепным. И притом немецкая культура неразрывно переплеталась с русской.
«Опалы» Франца Блея печатали не только переводы русских писателей, но и рисунки Сомова, да ведь и прославленная «Книга маркизы» впервые появилась в Германии. Иоганнес фон Гюнтер и Вольфганг Грегер, Александр Элиасберг и Бруно фон Хайзелер (намеренно называю только известных и пробовавших свои силы в серьезных трудах, а не рядовой беллетристике) переводили книги русских поэтов и прозаиков на немецкий почти одновременно с появлением оригиналов, а то и вообще по рукописям. Можно предположить, что такая ситуация, а не только экономические или социальные причины определила столь значительный расцвет русской эмиграции в послереволюционном Берлине, когда в последний раз близость культур дала обильные плоды. А дальше — веймарская Германия и нэп, потом гитлеризм параллельно сталинизму, потом раздел на оккупационные зоны и Стена… И уже не воздухом становилась связь России и Германии, а перекличкой на воздушных путях немногих людей, хранивших воспоминания о выдающемся прошлом. И уже не согласный хор, а отдельные голоса становились различимы.
Среди них голос Константина Азадовского — один из самых заметных. Азадовскому принадлежат книга о Рильке в России, деятельнейшее участие в публикации трехсторонней переписки Рильке, Цветаевой и Пастернака, специальная книга о Рильке и Цветаевой, а вот теперь публикация дневников Фидлера.
Время от времени небольшие их фрагменты, свидетельствующие о биографиях разных русских писателей (Горький, Блок, Вяч.Иванов, Гумилев, Есенин, Клюев и др.), появлялись в русских журналах и академических изданиях; естественно — в русских переводах. Теперь перед нами специальный том, представляющий не выборку материалов о том или ином авторе, а весь обширный комплекс, и не в переводе, а в оригинале.
При этом составитель воспользовался своим правом полагаться на то, что его потенциальным читателям уже известны публикации предшествующие, и не включил в новейшее издание достаточно многое. То же самое можно сказать относительно подробности и тщательности комментария, который обладает способностью разрастаться в умелых руках К. Азадовского до очень значительного объема, но здесь ограничен задачами книги, приспособленной для чтения, а не для нужд специалистов.
Правда, отчасти эти функции комментария вобрал в себя уже упоминавшийся именной указатель, где не просто названы присутствующие в дневнике лица, но указаны даты их жизни и даны краткие определения места и роли в культуре. Читатель может поверить рецензенту, что составление такого указателя стоит многого.
Таким образом, перед нами издание, необходимое исследователю, чрезвычайно привлекательное для среднего немецкоязычного читателя, интересующегося биографиями русских и немецких литераторов, и, наконец, очевидно становящееся чрезвычайно существенным фактом в истории русско-немецких литературных отношений. Остается пожалеть лишь об одном: русский вариант этого дневника решительно необходим, и очень хотелось бы, чтобы нашлись издатели для этой будущей книги. В ней могли бы быть подробнее представлены записи о менее известных немецкому читателю (а для русского слуха небезразличных) авторах, очевидцем жизни которых Фидлер был, но непременно должна быть сохранена та удивительная атмосфера, которая существует в нынешнем варианте.
Н.Богомолов