(Повесть. Перевод с английского и послесловие И. Кормильцева)
ЕЖИ КОСИНСКИ
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 10, 1997
ЕЖИ КОСИНСКИЙ
Садовник
Повесть
Перевод с английского И. КОРМИЛЬЦЕВА
Посвящается Катерине фон Ф.,
которая научила меня тому,
что любовь — это больше,
чем просто желание быть вместе.1
Было воскресенье. Шанс работал в саду. Он неторопливо волочил за собой между клумб зеленый поливочный шланг. Не отрывая взгляда от водяной струи, осторожно поливал каждое растение, каждый цветок и каждое дерево. Растения — они как люди, им нужен уход, чтобы они могли жить, бороться с болезнями и в конце концов тихо отойти в мир иной.
Однако и не совсем как люди. Они не сознают себя и не познают себя, не видят в зеркалах своих отражений, не совершают преднамеренных поступков: просто бесцельно растут, поскольку не умеют ни рассуждать, ни мечтать.
Покой и безмятежность царили в саду, отделенном от улицы высокой, увитой плющом стеной из красного кирпича, за которую не проникал даже шум пролетавших мимо машин. Шанс не ведал о существовании улицы. Он ни разу в жизни не покидал дома и прилегавшего к нему сада: жизнь по другую сторону кирпичной стены не занимала его.
Фасад дома, куда выходили комнаты Старика, казался продолжением безжизненной кирпичной стены. Никто бы и не подумал, что здесь живут. Комната прислуги на первом этаже была сзади, как и комната Шанса. В последней имелись ванная и отдельный выход в сад.
Самым приятным в саду было множество узких дорожек между кустами и деревьями, и Шанс мог подолгу бродить по ним, не думая о том, вперед или назад несут его ноги. Он прохаживался по саду, подчиняясь тому же внутреннему импульсу, что заставляет расти траву.
Иногда Шанс закрывал кран, садился на газон и думал. Ветерок время от времени бесцельно покачивал ветви кустов и деревьев. Городская пыль ровным слоем ложилась на цветы, а те терпеливо ждали, когда дождь умоет их, а солнце согреет. Но несмотря на всю эту жизнь и цветение, сад был чем-то похож на кладбище. Под каждым кустом, под каждым деревом лежали гнилые сучья и прелые корни. Трудно было решить, что здесь первично: зелень побегов или перегной, из которого эта зелень росла и в который она постоянно превращалась. Вот, скажем, некоторые кусты терновника у кирпичной стены ведут себя так, словно кроме них в саду ничего нет: очень быстро вырастают, подавляют мелкие растения и даже отвоевывают место у кустов терновника послабее.
Шанс вошел в дом и включил телевизор. На экране все было другим: краски, пространство и время. Там преодолевались законы земного притяжения, которое неумолимо пригибает ветви деревьев к земле. Все в телевизоре было смешано, перепутано и размыто: ночь и день, большое и маленькое, прочное и хрупкое, мягкое и твердое, холодное и горячее, далекое и близкое. Не будь сада и работы в нем, Шанс заблудился бы в цветном мире телевидения, как слепой, потерявший свою палочку.
Переключая каналы, Шанс словно переключал что-то внутри себя. Он менялся, как меняются растения в саду со сменой времен года, но, в отличие от них, мог управлять скоростью этих изменений, просто нажимая на кнопки. Порой он даже оказывался внутри вместе со всеми этими телевизионными людьми. А иногда, переключая каналы, Шанс впускал телевизионных людей в свою голову. Так Шанс поверил, что именно он, Шанс, сам себя сотворил.
Фигурки в телевизоре были вроде его собственного отражения в зеркале. Хотя Шанс не умел ни читать, ни писать, сходства было больше, чем различий. Так, голос у него был очень похож на голоса телевизионных людей.
Шанс утонул в экране. Легко, как солнечный свет, или свежий воздух, или теплый летний дождь, лежавший за высокой кирпичной стеной мир наполнил Шанса, и Шанс воспарил над этим миром, как телевизионное изображение, несомый неведомой и невидимой силой.
Внезапно он услышал наверху стук оконной рамы, и голос толстой служанки выкрикнул его имя. С большой неохотой он встал, аккуратно выключил телевизор и вышел в сад. Толстая служанка высовывалась из окна второго этажа и махала руками. Шанс не любил ее. Она появилась вскоре после того, как чернокожая Луиза заболела и уехала к себе домой на Ямайку. Она была толстая, она была иностранка и говорила со странным акцентом. Она как-то призналась, что не понимает, о чем говорят люди в телевизоре, который стоял у нее в комнате. Обычно Шанс слушал болтовню толстой служанки, только когда та приносила ему в комнату еду: о том, что сегодня ел Старик и что, по ее мнению, он сказал при этом. Сейчас она требовала, чтобы Шанс быстро поднялся наверх.
Шанс неторопливо преодолел три лестничных пролета. Лифту он не доверял с тех самых пор, когда чернокожая Луиза просидела в нем несколько часов из-за того, что сломалась дверь. Он прошел по длинному коридору и очутился на парадной стороне дома.
В последний раз он приходил сюда, еще когда деревья в саду, ныне высокие и кряжистые, были малорослыми и неказистыми. В доме тогда не было телевизоров. Поймав уголком глаза свое отражение в большом зеркале на стене прихожей, Шанс представил себя маленьким мальчиком, а затем представил Старика, сидящего перед ним в огромном кресле. Волосы у Старика были седые, а руки морщинистые и скрюченные. Он тяжело дышал и делал большие паузы между словами.
Шанс шел через комнаты, казавшиеся пустыми: плотные гардины на окнах почти не пропускали солнечного света. Он с трудом различил в темноте тяжелую мебель, затянутую в ветхие льняные чехлы, и занавешенные зеркала. Слова, которые Старик сказал ему в тот раз, впервые ожили у Шанса в голове. Шанс был сиротой, и Старик ребенком приютил его у себя в доме. Мать Шанса умерла во время родов, а имени отца не знал никто, даже сам Старик. Некоторые люди умеют читать и писать, но Шансу этого не дано. Он даже не всегда сможет понять, что говорят ему другие. Его дело — работать в саду и ухаживать за растениями, травами и деревьями, мирно растущими там. В конце концов, сам Шанс чем-то похож на цветок: когда светит солнце, он простодушно весел, когда небо пасмурно — грустит. Шансом его назвали потому, что он родился случайно. Он никогда не знал семьи. Хотя мать его была очень хороша собой, разума в ее голове было не больше, чем у сына: что-то испортилось у нее в мягкой грядке мозгов, из которой растут все мысли. Поэтому Шанс не может рассчитывать на место в жизни по другой стороне высокой кирпичной стены. Он не должен покидать пределов своей комнаты и сада, посещать без приглашения другие части дома или выходить на улицу. Еду ему будет приносить прямо в комнату Луиза, и кроме нее он не будет ни с кем общаться. Никому другому не будет позволено заходить к Шансу в комнату. И в саду гулять и сидеть имеет право только сам Старик. Шанс должен делать все, что ему сказано, иначе, сказал Старик, Шанса придется отправить в специальную больницу для ненормальных, где его запрут в клетку и навсегда о нем позабудут.
И Шанс делал все, что ему говорили. Как, впрочем, и чернокожая Луиза.
Потянув за ручку тяжелой двери, Шанс услышал визгливый голос служанки. Он вошел и увидел комнату в два раза выше, чем все остальные в доме. На стенах висело много полок, а на них стояли толстые книги. На большом столе были раскиданы папки в кожаных переплетах.
Служанка кричала что-то в трубку телефона. Заметив Шанса, она без слов показала ему на постель. Шанс подошел к постели. Старик сидел, откинувшись на жесткие подушки, в такой позе, словно внимательно прислушивался к какому-то шороху в водосточном желобе. Его плечи были странно перекошены, а голова свешивалась с шеи, как переспелый плод. Шанс посмотрел на лицо Старика. Оно было белым, верхняя челюсть выступала вперед, наползая на нижнюю губу, и только один глаз был открыт, как у мертвых птиц, которых Шанс время от времени находил в саду. Служанка положила трубку и сказала, что вызвала доктора и тот скоро придет.
Шанс еще раз посмотрел на старика, пробормотал «До свидания» и вышел из комнаты. Он вернулся к себе и включил телевизор.
2
Шанс все еще смотрел телевизор, когда наверху раздались звуки, напоминавшие шум борьбы. Он вышел из комнаты, спрятался за большой статуей в холле и стал смотреть, как незнакомые люди выносят тело Старика. Теперь, когда Старик ушел, кто-то должен был решить, что делать с домом, служанкой, да и с самим Шансом. В телевизоре, если кто-нибудь умирал, сразу начинались перемены — родственники, банковские клерки, адвокаты и бизнесмены принимались за дело.
Но этот день тем не менее прошел безо всяких перемен. Шанс съел свой немудреный ужин, посмотрел телевизионное шоу и отправился спать.
Рано утром он проснулся, взял завтрак, оставленный служанкой около двери, съел его и вышел в сад.
Там он осмотрел землю под деревьями, проверил цветы, сгреб в сторону опавшие листья и подрезал кусты. Теперь все в полном порядке. Ночью прошел дождь, и на ветвях набухло много свежих бутонов. Шанс присел и задремал под теплым солнцем.
Пока на людей не смотришь, они не существуют. Они начинают существовать, только если включишь глаза, как в телевизоре. Тогда они входят в голову и остаются там, пока их не сотрут новые изображения. То же самое и в отношении Шанса. Когда другие смотрят на него, он становится ярким и контрастным, когда же зрителей нет — расплывается в серое пятно и гаснет. Может быть, он что-то упустил в жизни: сам-то он очень часто видел людей по телевизору, а его мало кто видел. Шанс был очень доволен, что теперь, когда Старик умер, встретится с людьми, которые его еще не видели.
Когда в комнате зазвонил телефон, Шанс бегом кинулся к нему. Мужской голос попросил его пройти в кабинет Старика.
Шанс быстро переоделся в один из своих лучших костюмов, подровнял и расчесал волосы, надел солнечные очки, в которых обычно работал в саду, и отправился наверх. В узкой, заставленной книгами комнате его ждали мужчина и женщина. Оба сидели за широким столом, покрытым множеством бумаг. Шанс остановился посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Мужчина шагнул ему навстречу и протянул руку:
— Меня зовут Томас Франклин, я работаю в «Хэнкок, Адамс и Колби». Нам поручено заниматься наследством покойного. А это, — сказал он, повернувшись к женщине, — моя помощница, мисс Хэйс.
Шанс пожал мужчине руку и посмотрел на женщину. Та улыбнулась.
— Служанка сказала нам, что в этом доме есть садовник, — Франклин кивнул головой в сторону Шанса. — Однако мы не обнаружили никаких бумаг, где бы говорилось, что покойный кого-либо нанимал или предоставлял жилье в течение последних сорока лет. Могу ли я спросить вас, сколько дней вы находитесь здесь?
Шанс был удивлен, что ни в одной из многочисленных бумаг, лежавших на столе, ни разу не упоминалось его имя. Он подумал, что, может быть, в них не было ни слова и о саде. Он сказал нерешительно:
— Я жил в этом доме, сколько себя помню, даже когда я был еще маленьким. Еще когда Старик не сломал бедро и не стал лежать подолгу в постели. И до того, как выросли большие кусты и появились дождевальные установки. Еще до телевизоров.
— Что? — удивился Франклин. — Вы жили здесь — в этом доме — с самого детства? Могу ли я поинтересоваться, как вас зовут?
Шанс почувствовал себя неловко. Он знал, что имя имеет очень важное значение в жизни человека. Вот почему у телевизионных людей всегда два имени: одно — вне телевизора, а другое — внутри.
— Меня зовут Шанс, — сказал он.
— Мистер Шанс? — переспросил юрист.
Шанс кивнул.
— Посмотрим, что скажут нам бумаги, — сказал мистер Франклин и взял со стола какие-то документы. — Я располагаю полной информацией обо всех, кто был когда-либо нанят покойным для работы в его владении. Хотя предполагалось, что покойный оставил завещание, нам не удалось его обнаружить. Надо сказать, покойный оставил после себя очень мало документов личного характера. Однако список наемных работников все же имеется.
На последних словах мистер Франклин сделал ударение и посмотрел на бумагу, которую держал в руках.
Шанс стоял молча и ждал.
— Сядьте, пожалуйста, мистер Шанс, — сказала женщина.
Шанс пододвинул стул поближе к столу и сел.
Мистер Франклин потер в задумчивости лоб.
— Я очень удивлен, мистер Шанс, — сказал он, продолжая изучать документы, — но ваше имя нигде не упоминается. Ни одно лицо по имени Шанс не имело никаких юридических отношений с покойным. Уверены ли вы, мистер Шанс… действительно ли вы уверены, что служили в этом доме?
Шанс ответил очень уклончиво:
— Я всегда был здесь садовником. Я проработал в саду за домом всю жизнь. Сколько я себя помню. Я был еще маленьким мальчиком, когда начинал. И деревья были совсем маленькими, а колючей изгороди еще не было. Посмотрите на этот сад сейчас.
Мистер Франклин поспешно перебил его:
— Мы не располагаем никакими данными, что в этом доме когда-либо жил или работал садовник. Мы, то есть я и мисс Хэйс, назначены нашей фирмой поверенными в деле о наследстве покойного. Мы просмотрели все контракты, заключенные им. Смею заверить, ни в одной бумаге не упоминается о вашем приеме на работу. Более того, судя по записям, в течение последних сорока лет в этом доме вообще не служила ни одна особа мужского пола. Вы профессиональный садовник?
— Я — садовник, — сказал Шанс. — Никто не знает этот сад лучше меня. Я с малых лет один в этом саду. До меня здесь работал высокий человек с черной кожей. Он мне все объяснил и показал, что нужно делать. После этого он ушел, и я все делал сам. Я посадил несколько деревьев и цветы, и я полол дорожки и поливал клумбы. Старик спускался в сад отдохнуть, он сидел и читал книгу. Но потом перестал.
Мистер Франклин вернулся от окна к столу.
— Хотелось бы верить, мистер Шанс, — сказал он, — но, видите ли, если дело обстоит именно так, как вы утверждаете, это означает, что — по какой-то непостижимой причине — ваше проживание в этом доме и факт найма не отражены ни в одном из существующих документов. Действительно, — сказал он, обращаясь к своей помощнице, — здесь мало кого брали на работу с тех пор, как покойный уволился из нашей фирмы в возрасте семидесяти двух лет, после того как перелом бедра приковал его к постели. Это было двадцать пять лет назад. И все же, — продолжил мистер Франклин, — несмотря на почтенный возраст, покойный всегда аккуратно вел свои дела и регистрировал в нашей фирме все контракты, заключенные с третьими лицами, — выплата жалованья, страховка и прочее. Все, чем мы располагаем, — это контракт, заключенный со служанкой иностранного происхождения после ухода с работы мисс Луизы…
— Я знал старую Луизу, она может сказать вам, что я здесь жил и работал. Она была здесь с тех пор, как я себя помню, когда я был еще ребенком. Она приносила мне еду в комнату каждый день, а иногда сидела вместе со мной в саду.
— Луиза скончалась, мистер Шанс, — перебил его Франклин.
— Она уехала на Ямайку, — сказал Шанс.
— Да, но потом она заболела и недавно умерла, — объяснила мисс Хэйс.
— Я не знал, что она умерла, — невозмутимо сказал Шанс.
— Так или иначе, — продолжил мистер Франклин, — все лица, нанятые покойным, регулярно получали жалованье через нашу фирму, вот почему мы располагаем всеми необходимыми документами.
— Я ничего не знаю о других людях, которые работали в доме. Я всегда жил в своей комнате и работал в саду.
— Хотелось бы верить. Однако нет никаких следов, свидетельствующих о вашем пребывании в этом доме до настоящего момента. Новая служанка не имеет представления о том, как долго вы здесь проживаете. Повторяю, наша фирма располагает всеми актами, платежными документами и страховыми полисами, относящимися к данному владению, за последние пятьдесят лет. — Тут мистер Франклин улыбнулся. — В те времена, когда покойный был партнером в нашей фирме, многие из нас еще не родились на свет или были очень, очень молоды.
Мисс Хэйс рассмеялась при этих словах, но Шанс не понял почему.
Мистер Франклин снова вернулся к документам:
— Случалось ли вам подписывать какие-нибудь бумаги во время вашего проживания здесь, мистер Шанс?
— Нет, сэр.
— Тогда каким образом вы получали жалованье?
— Я не получал никаких денег. Меня кормили, очень хорошо кормили, и я ел столько, сколько хотел. У меня есть своя комната с ванной и окном в сад, и мне сделали отдельную дверь. Мне подарили сперва радио, а потом телевизор, большой цветной телевизор с дистанционным управлением. Там еще есть будильник, чтобы будить меня по утрам.
— Да, да, я знаю, о чем вы говорите, — сказал мистер Франклин.
— Мне разрешили ходить на чердак и брать любой из костюмов Старика. Они на мне очень хорошо сидят. Вот посмотрите, — и Шанс показал на свой костюм. — Еще у меня есть пальто Старика, и туфли Старика, хотя они мне немного малы, и рубашки Старика, хотя у них тугие воротнички, и галстуки Старика, и…
— Ясно, ясно, — сказал мистер Франклин.
— Удивительно, как современно вы одеты, — неожиданно вмешалась мисс Хэйс.
Шанс улыбнулся.
— Странно, насколько нынешняя мужская мода напоминает моду двадцатых годов, — пояснила она свою реплику.
— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Франклин, пытаясь сохранить невозмутимый вид, — не хотите ли вы сказать, что мой гардероб несколько устарел?
Он повернулся к Шансу:
— Следовательно, у вас не было никакого договора о найме?
— Не думаю.
— Покойный никогда не предлагал вам жалованья или платы в какой угодно форме? — еще раз переспросил мистер Франклин.
— Нет. Мне никто ничего не предлагал. Я редко видел Старика. Он не спускался в сад с тех пор, как я посадил кусты на левой стороне, а они уже выросли мне по плечо. Тогда еще не было телевидения, только радио. Я помню, что работал в саду и слушал радио, а Луиза спустилась и сказала сделать радио потише, потому что Старик уснул. Он и тогда уже был очень болен и стар.
Мистер Франклин чуть не подскочил в своем кресле.
— Мистер Шанс, я думаю, что нам будет легче разобраться с этим делом, если вы предоставите какой-нибудь документ, удостоверяющий вашу личность и место жительства. Начнем с этого. Ну, скажем, чековую книжку, водительские права, медицинскую страховку — что угодно…
— У меня ничего этого нет, — сказал Шанс.
— Любую бумагу, удостоверяющую ваше имя, адрес и дату рождения.
Шанс молчал.
— Свидетельство о рождении? — заботливо подсказала мисс Хэйс.
— У меня нет никаких документов.
— Нам необходимо доказательство того, что вы действительно проживали здесь, — твердо сказал мистер Франклин.
— Но у вас есть я, — сказал Шанс, — какие вам нужны доказательства? Я здесь.
— Может, вы когда-нибудь болели — я хочу сказать, обращались к врачу или были госпитализированы? Поймите же, — прибавил он устало, — все, что нам нужно, это доказательство того, что вы действительно работали и проживали в этом доме.
— Я не болел, — сказал Шанс. — Ни разу.
Мистер Франклин заметил, с каким восхищением мисс Хэйс посмотрела на садовника.
— Ясно, — сказал он, — ну тогда хотя бы имя вашего дантиста.
— Я никогда не был у дантиста. Я никогда не выходил из дома, и ко мне никому не разрешали приходить. Луиза иногда куда-то ходила, а я — никогда.
— Буду с вами откровенен, — сказал мистер Франклин в явном отчаянии, — у нас нет ни одного документа о том, что вы проживали здесь, или получали какое-либо вознаграждение, или были застрахованы покойным. — Он немного помолчал. — А налоги вы платили?
— Нет, — сказал Шанс.
— А в армии служили?
— Нет. Но я видел солдат по телевизору.
— Вы приходитесь покойному родственником?
— Не думаю.
— Предположим, все, что вы говорите, правда, — сказал Франклин, подводя черту. — Итак, наследство покойного. Есть ли у вас претензии?
Шанс не совсем понимал, о чем его спрашивают.
— Я в полном порядке, сэр, — ответил он осторожно. — Все отлично. Сад в прекрасном состоянии. Дождевальные установки совсем новые.
— Скажите мне, — вмешалась мисс Хэйс, встав с места, — что вы теперь собираетесь делать? Вы хотите устроиться на другую работу?
Шанс поправил черные очки на переносице. Он не знал, что ответить. Почему он должен искать другую работу?
— Я хочу остаться здесь и работать в моем саду, — сказал он спокойно.
Мистер Франклин порылся в разложенных на столе бумагах и взял листок, на котором было что-то красиво напечатано.
— Это всего лишь формальность, — сказал он, протягивая бумагу Шансу. — Будьте любезны, прочитайте это сейчас и, если у вас нет возражений, подпишитесь там, где галочка.
Шанс взял бумагу в обе руки и внимательно посмотрел на нее. Он попытался прикинуть, сколько времени положено читать одну страницу. У людей в телевизоре на то, чтобы прочесть юридический документ, уходило всегда разное время. Шанс знал, что если не умеешь читать и писать, то в этом нельзя ни в коем случае признаваться. В телевизоре над людьми, которые не умеют читать и писать, часто издевались. Шанс изобразил на лице сосредоточенность, нахмурил лоб и ухватился за подбородок большим и указательным пальцами.
— Я не подпишу, — сказал он, возвращая бумагу юристу. — Я не могу это подписать.
— Ясно, — сказал мистер Франклин. — Означает ли это, что вы собираетесь предъявить иск?
— Нет, я просто не могу подписать, — ответил Шанс.
— Как вам будет угодно, — сказал мистер Франклин, начиная собирать свои бумаги. — Я должен известить вас, мистер Шанс, что эти помещения будут закрыты для доступа завтра в полдень: все двери и калитка будут опечатаны. Если вы действительно тут проживали, вам необходимо до этого времени освободить вашу комнату и вынести свое личное имущество. — С этими словами он извлек из кармана визитную карточку и протянул ее Шансу. — Здесь мое имя и телефон нашей фирмы.
Шанс взял визитную карточку и положил в карман. Он знал, что ему пора к себе в комнату. В это время по телевизору шла программа, которую Шанс никогда не пропускал. Он встал, попрощался и вышел из кабинета. На лестнице он выбросил карточку мистера Франклина.
3
Рано утром во вторник Шанс снес тяжелый кожаный чемодан с чердака к себе в комнату, по пути в последний раз бросив взгляд на висевшие на стенах портреты. Он сложил свои вещи, вышел из дома и уже взялся было за ручку калитки, как ему пришло в голову, что он может на время спрятаться в саду и его никто не заметит. Он поставил чемодан на землю и вернулся в сад. Там царил покой. Цветы покачивались на высоких тонких стеблях. Электрическая дождевальная установка расстелила над клумбами бесформенное облако водяных брызг. Шанс потрогал руками колючие ветки сосны и молодые побеги терновника. Они будто тянулись к нему.
Некоторое время Шанс простоял в саду под лучами утреннего солнца, неторопливо разглядывая все вокруг. Затем он выключил дождевальную установку и вернулся к себе в комнату. Там он включил телевизор, сел на край кровати и несколько раз пробежался по каналам. Деревенские домики, небоскребы, новые жилые дома и церкви промелькнули на экране. Шанс выключил телевизор. Изображение погасло; только маленькая голубая точка светилась в центре кинескопа, как забытый осколок исчезнувшего мира, но затем и она погасла. Экран стал серым, как простой булыжник.
Шанс снова встал, по пути к калитке снял с гвоздя на стене старый ключ, которым много лет уже никто не пользовался, открыл им калитку и вышел, оставив ключ с внутренней стороны. Теперь он уже не мог вернуться назад.
Он был на улице. Яркий солнечный свет ослепил его. Мимо по тротуарам шли прохожие, солнце играло на крышах автомобилей.
Шанс был потрясен: все это — людей, дома, автомобили — он уже видел по телевизору. Правда, на улице они оказались большими, даже громоздкими и двигались не так быстро.
Шанс отправился в путь. Пройдя полквартала, он ощутил тяжесть своего чемодана и к тому же вспотел, потому что оказался на солнечной стороне улицы. Найдя между машинами узкий проход, он собрался было перейти на другую сторону, но тут внезапно на него задним ходом начала наезжать машина. Он попытался отскочить, но помешал тяжелый чемодан, и задний бампер прижал его к радиатору стоявшего автофургона. Шанс с трудом согнул одно колено, второй же ногой он совсем не мог пошевелить — ее пронизывала острая боль. Шанс закричал и принялся колотить кулаком по крышке багажника. Лимузин резко остановился. Шанс замер с правой ногой, задранной над бампером, и левой, зажатой между машинами. Пот градом катился у него по спине.
Из лимузина выскочил шофер — негр в ливрее и с фуражкой в руке. Он начал бормотать что-то в свое оправдание, но тут понял, что Шанс все еще зажат между двумя автомобилями. Перепугавшись, он кинулся обратно в машину и подал ее на несколько дюймов вперед. Как только Шанс смог извлечь ногу из ловушки, он попытался встать на нее, но сразу же упал. Внезапно задняя дверь лимузина открылась, и из машины вышла стройная женщина. Она склонилась над Шансом и сказала:
— Надеюсь, вы не очень пострадали?
Шанс посмотрел на женщину. В телевизоре он видел много женщин такого типа.
— Только нога, — сказал он слегка дрожащим голосом. — Боюсь, она немного раздавлена.
— О боже! — воскликнула женщина. — Не могли бы вы… пожалуйста, поднимите штанину — я посмотрю, что там.
Шанс поднял левую штанину. На лодыжке красовался большой кровоподтек.
— Надеюсь, кость не сломана, — сказала женщина. — Простите, простите нас, пожалуйста! У моего шофера это первый случай в жизни.
— Все в порядке, — отозвался Шанс. — Мне уже немного лучше.
— Мой муж тяжело болен, и поэтому у нас в доме живет доктор и несколько медсестер. Я думаю, вам лучше всего отправиться на машине к нам, разумеется, если вы не предпочитаете обратиться к своему врачу.
— Я не знаю, что делать, — сказал Шанс.
— Значит, вы ничего не имеете против нашего доктора?
— Я против него ничего не имею, — сказал Шанс.
— Тогда поедемте, и если доктор сочтет это необходимым, мы отвезем вас прямо в больницу.
Шанс оперся о руку женщины и забрался в лимузин. Женщина села рядом. Шофер погрузил чемодан Шанса в багажник, и машина мягко скользнула в поток транспорта.
Женщина представилась:
— Я жена Бенджамина Ренда, миссис Ренд, но для друзей я — Йе-Йе. Это потому что мое имя — Ева Елизавета.
— Йе-Йе, — невозмутимо повторил Шанс.
— Йе-Йе, — с удивлением подтвердила миссис Ренд.
Шанс вспомнил, что в подобных ситуациях люди в телевизоре называли в ответ свое имя.
— Меня зовут Шанс, — слегка запинаясь, пробормотал он.
И подумав, прибавил:
— Садовник.
— Шэнси Сэдовник, — повторила за ним миссис Ренд. Шанс заметил, что она несколько изменила его имя. Он догадался, что теперь, как у людей в телевизоре, у него будет новое имя.
— У нас с мужем есть старые друзья Бэзил и Пердита Сэдовник, — продолжала женщина. — Вы им не родственник, мистер Сэдовник?
— Нет, — ответил Шанс.
— Может быть, хотите немного виски или лучше коньяк?
Шанс колебался. Старик не пил сам и не разрешал пить прислуге. Но чернокожая Луиза иногда тайком пропускала на кухне стаканчик-другой, и несколько раз Шанс, уступая ее просьбам, пил вместе с ней.
— Благодарю вас, немного коньяку, — сказал он, внезапно снова ощутив боль в ноге.
— Вам больно, — участливо сказала женщина. Она открыла бар, встроенный в спинку переднего сиденья, и извлекла из него серебряную фляжку и хрустальный бокал с монограммой. Из фляжки в бокал потекла темная жидкость.
— Выпейте залпом, — посоветовала женщина. — Вам это сейчас необходимо.
Шанс хлебнул из бокала и поперхнулся. Миссис Ренд улыбнулась:
— Отлично. Скоро мы будем дома, и там вам помогут. Осталось чуть-чуть потерпеть.
Шанс еще раз глотнул из бокала. Коньяк был крепким. Он заметил, что над дверкой бара установлен маленький автомобильный телевизор. Шанс отпил еще. Лимузин лавировал в уличных пробках.
— Этот телевизор работает? — спросил Шанс.
— Да, разумеется.
— Нельзя ли его включить? Пожалуйста.
— Конечно. Это поможет вам отвлечься от боли.
Миссис Ренд нажала кнопку, и на экране появилось изображение.
— Какой канал вы предпочитаете? — спросила она.
— Любой, — ответил Шанс.
Маленький экран заслонил собой шумные улицы. Но тут шофер резко затормозил, отчего боль в ноге стала нестерпимой и все поплыло в голове у Шанса. Затем его сознание погасло, как телевизор, который выключили из сети.
Он проснулся в залитой солнечным светом комнате и понял, что лежит на огромной кровати, а Йе-Йе стоит у ее изголовья.
— Мистер Сэдовник, — сказала она, — вы потеряли сознание. Но мы уже дома.
В дверь постучались, и в комнату вошел человек в белом халате. На носу у него были толстые очки в черной оправе, а в руке он нес пухлый саквояж.
— Я — ваш доктор, а вы, очевидно, мистер Сэдовник, задавленный и похищенный нашей прелестной хозяйкой, — сказал он.
Шанс кивнул. Доктор продолжал шутить:
— Очень симпатичная жертва. Сейчас мы посмотрим, что с ней, так что вам лучше оставить нас, миссис Ренд.
Прежде чем Йе-Йе ушла, доктор сказал ей, что мистер Ренд заснул и его лучше пока не тревожить.
Прикосновения к ноге были болезненными; огромный кровоподтек покрывал уже почти всю лодыжку.
Доктор достал из саквояжа шприц и сказал:
— Боюсь, мне придется сделать укол, иначе я не смогу осмотреть ногу, не причиняя вам боли.
Пока он наполнял шприц жидкостью, Шанс вспомнил, что в телевизоре людям, которым делали уколы, было больно. Он стал думать, как объяснить доктору, что ему страшно.
Доктор, очевидно, заметил волнение Шанса и сказал:
— Спокойно, спокойно. У вас всего лишь небольшой шок, сэр, не думаю, чтобы была сломана кость. Сейчас посмотрим.
Укол оказался на удивление безболезненным.
После недолгого осмотра доктор сообщил, что кость цела.
— Вам необходимо оставаться в постели только до вечера, — сказал он. —Вечером можно будет встать и поужинать. Главное, не нагружайте больную ногу. Я поручу медсестре делать вам уколы каждые три часа, и принимайте за едой эти таблетки. На всякий случай сделаем завтра рентген. А теперь желаю вам хорошо отдохнуть, сэр.
И доктор ушел.
Шанс устал, ему хотелось спать. Но тут вошла Йе-Йе, и пришлось снова открыть глаза.
Главное, чтобы другие люди видели тебя и общались с тобой. Пока они это делают — ты в безопасности. Любой твой поступок будет истолкован в том же ключе, в котором ты толкуешь поступки других людей. Никто не в силах узнать о тебе больше того, что ты знаешь о других.
— Миссис Ренд, — сказал Шанс, — я уже почти спал.
— Простите, что тревожу вас, но я сейчас беседовала с доктором. Он сказал мне, что вам нужен покой. Но, мистер Сэдовник, — с этими словами миссис Ренд присела на стул у изголовья кровати, — я просто обязана еще раз извиниться перед вами за это происшествие. Надеюсь, оно не доставит вам слишком много страданий.
— Ради бога, не беспокойтесь, — ответил Шанс. — Я очень признателен вам за помощь. Я не… я совсем не…
— Это самое малое, что мы могли для вас сделать. Хотите известить кого-нибудь о том, где вы находитесь? Жену? Близких?
— У меня нет ни жены, ни близких.
— Может, ваших партнеров по бизнесу? Пользуйтесь нашим телефоном и телексом, не стесняйтесь. Может быть, вам прислать секретаршу? Мой муж так давно болен, что его служащие все равно почти без работы…
— Нет, спасибо. Мне ничего не нужно.
— Но ведь вам наверняка хочется с кем-нибудь поговорить?.. Надеюсь, вы не…
— Я ни с кем не хочу говорить.
— Тогда, мистер Сэдовник, — и, прошу вас, не считайте это пустой любезностью, — если у вас нет срочных дел, вы можете оставаться в нашем доме до полного выздоровления. Было бы бесчеловечно не позаботиться о вас в таком состоянии. У нас много свободных комнат и медицинский персонал лучше, чем в любой больнице. Надеюсь, вы не откажетесь от моего предложения.
Шанс кивнул в знак согласия. Йе-Йе горячо поблагодарила его. Засыпая, он услышал, как миссис Ренд говорит слугам:
— Распакуйте чемодан мистера Сэдовника.
Шанс проснулся от луча яркого света, пробившегося в щель между плотными гардинами. Близился вечер. Голова у Шанса слегка кружилась, нога ныла, и он не вполне понимал, где находится. Затем он вспомнил все, что с ним случилось: уличное происшествие, женщину, салон лимузина и доктора с пухлым саквояжем. Рядом с кроватью, на расстоянии протянутой руки, стоял телевизор. Шанс включил его и стал смотреть на мелькающие картинки. Привычное занятие успокоило его, и он совсем уже было собрался встать и раздвинуть шторы, как зазвонил телефон. Звонила Йе-Йе. Она спросила Шанса, как поживает его нога, и сказала, что сейчас принесут чай и бутерброды. А также попросила разрешения навестить больного.
Вошла горничная с подносом и поставила его на кровать. Медленно и аккуратно Шанс съел бутерброды с деликатесами. Такую еду он уже видел в телевизоре.
Откинувшись на подушки, Шанс смотрел телевизор, когда пришла Йе-Йе и села в кресло у изголовья кровати. Шанс нехотя оторвался от телевизора и выключил его. Миссис Ренд начала расспрашивать о состоянии ноги. Шанс сказал, что нога болит не так сильно. Тогда миссис Ренд позвонила доктору и сообщила, что пациент чувствует себя лучше.
Она также рассказала Шансу, что мистер Ренд намного старше ее и что ему уже далеко за семьдесят. До болезни он был очень крепким мужчиной для своих лет и даже сейчас, тяжело больной, руководит своим делом и принимает важные решения. К ее огромному сожалению, у них с мистером Рендом нет детей, а с первой женой и взрослым сыном от первого брака мистер Ренд разорвал всякие отношения. Йе-Йе сказала, что чувствует себя виноватой в этом разрыве, потому что мистер Ренд расстался с первой семьей для того, чтобы жениться на ней.
Шанс почувствовал, что обязан проявить интерес к рассказу Йе-Йе, и стал повторять вслед за ней, как эхо, ее собственные слова. Он видел, что так делают люди в телевизоре. Это воодушевило Йе-Йе. Стоило Шансу повторить что-нибудь вслед за Йе-Йе, ее лицо светлело и она продолжала свой рассказ в еще более доверительном тоне. Она даже время от времени трогала Шанса то за руку, то за плечо. Слова плыли у Шанса в голове, и он смотрел на Йе-Йе с тем же вниманием, как обычно на экран телевизора. Но тут в дверь постучали, и Йе-Йе пришлось прервать свой рассказ на полуслове.
Пришла медсестра, чтобы сделать укол. Йе-Йе пригласила Шанса поужинать с ней и мистером Рендом, которому стало лучше, и ушла.
Шанс стал думать, не выгонит ли его мистер Ренд из дома. Впрочем, эти размышления нельзя было назвать печальными. Шанс знал: даже если его выгонят, будет следующая серия с другими актерами. В телевизоре ничего не кончается навсегда. Все, что от тебя требуется, — сидеть и ждать продолжения.
Он снова включил телевизор. Пришел чернокожий лакей и принес почищенный и отглаженный костюм Шанса. Улыбка негра напомнила Шансу беззаботную улыбку старой Луизы.
Йе-Йе позвонила вновь и пригласила Шанса вниз выпить с ней и мистером Рендом перед ужином. У последней ступеньки лестницы Шанса встретил слуга и проводил в гостиную. Там уже находились Йе-Йе и очень старый мужчина. Шанс подумал, что муж Йе-Йе почти так же стар, как его Старик. Шанс пожал руку мистеру Ренду: рука была сухой и горячей. Видно было, что мистеру Ренду с трудом дается даже рукопожатие. Ренд посмотрел на ногу Шанса.
— Не нагружайте ее, — сказал он.
У него был медленный, красивый голос.
— Как вы себя чувствуете? Йе-Йе мне обо всем поведала. Какой кошмар! Это совершенно непростительно с нашей стороны!
Шанс колебался, не зная, что ответить, и наконец сказал:
— Пустяки, сэр. Я уже почти в порядке. Я первый раз в жизни попал под машину.
Слуга разлил шампанское. Шанс едва успел пригубить свой бокал, как позвали к столу. Мужчины последовали за Йе-Йе в столовую, где был сервирован ужин для троих. Шанс с интересом посмотрел на столовое серебро и мраморные статуи по углам.
Шанс понял, что сейчас он должен себя вести как один молодой бизнесмен в телевизионном сериале, часто обедавший со своим боссом и его дочерью.
— Вы, очевидно, очень крепкий человек, мистер Сэдовник, — сказал мистер Ренд. — Это хорошо. Но не повредит ли травма вашим делам?
— Я уже говорил, мистер Ренд, — неторопливо начал объяснять Шанс, не прекращая есть, — мой дом опечатали, и у меня теперь нет никаких срочных дел. Я ожидал, что случится нечто вроде того, что случилось.
Мистер Ренд снял очки, подышал на стекла и протер их. Затем он водрузил очки на нос и нетерпеливо посмотрел на Шанса. Тот понял, что его ответ не вполне удовлетворил мистера Ренда. Йе-Йе тоже чего-то ждала.
— Это нелегко, сэр, — наконец промолвил он, — найти свой сад и возделывать его без помех. Не часто подворачивается такая удача. В телевизоре… — Тут Шанс слегка призадумался, но потом его осенило: — В телевизоре я не видел ни одного сада. Леса, джунгли, пара-другая деревьев — но ни одного сада, такого, как мой. Я сажал в нем цветы и смотрел, как они растут…
Тут Шанс расстроился и замолчал.
Мистер Ренд наклонился к Шансу и похлопал его по плечу.
— Отлично сказано, мистер Сэдовник, позвольте мне звать вас просто Шэнси. Садовник! Отличное сравнение — именно на садовника похож настоящий предприниматель! Он находит участок тощей земли и, не щадя собственных рук, в поте лица своего взращивает на нем ценности во имя своей семьи и всей нации! Да, Шэнси, это блестящая метафора. Предприниматель, занятый созиданием, подобен хозяину виноградника!
Живость, с которой мистер Ренд отреагировал на его слова, приободрила Шанса.
— Спасибо, сэр, — тихо сказал он.
— О нет, прошу вас, зовите меня просто Бен.
— Спасибо, Бен, — повторил Шанс. — Сад, который я покинул, был так прекрасен, что я вряд ли найду другой такой. Я создал его сам. Я сеял, я поливал ростки, я смотрел, как они растут. Но все кончено — все, что мне осталось, это местечко там, наверху.
И с этими словами Шанс показал на потолок.
Ренд посмотрел на Шанса с неподдельным сочувствием:
— Вы так молоды, Шэнси, стоит ли говорить о «местечке наверху»? Это я туда скоро отправлюсь, а вам еще рановато. Да вы годитесь мне в сыновья. Вы с Йе-Йе — такие красивые, такие молодые.
— Бен, милый, — попыталась перебить мужа Йе-Йе.
— Знаю, знаю, — остановил он ее движением руки. — Я знаю, что ты не любишь разговоров о нашей разнице в возрасте. Но что поделать, если это правда? Местечко наверху — вот все, что меня ждет.
Шанс слегка недоумевал: как это Бен собирается поселиться в его комнате, если там все еще лежат его вещи, но не подал и вида.
Они ели в молчании. Шанс аккуратно пережевывал пищу и старался пить поменьше вина. В телевизоре люди, выпив вина, теряли над собой контроль.
— Но если ваши дела обстоят так, как вы сказали, что будет с вашей семьей? — спросил внезапно Ренд.
— У меня нет семьи.
Лицо Ренда омрачилось.
— Не понимаю! Такой симпатичный молодой человек — и холост? Как так получилось?
— У меня не было времени, — ответил Шанс.
Ренд в удивлении покачал головой:
— Отдавали всего себя работе?
— Бен, милый, — вмешалась в разговор Йе-Йе.
— О, надеюсь, я не обидел Шэнси своим вопросом! Не так ли, Шэнси?
Шанс кивнул.
— Но неужели вам никогда не хотелось завести семью?
— Я не знаю, что это такое.
Ренд сказал вполголоса:
— Значит, вы один, совсем один?
Воцарилось молчание. Пришли слуги с новой переменой блюд. Ренд снова посмотрел на Шанса.
— Знаете, — сказал он, — а вы мне нравитесь. Я уже стар и могу позволить себе быть откровенным. Вы человек прямой — понимаете с полуслова и выкладываете все начистоту. Вам, конечно же, известно, — продолжал Ренд, — что я являюсь председателем правления Первой американской финансовой корпорации. Мы приступаем сейчас к развертыванию программы помощи американским предпринимателям, страдающим от инфляции, чрезмерного налогообложения, социальных конфликтов и подобных напастей. Мы хотим протянуть руку помощи достойным — пользуюсь вашим словом — «садовникам» делового сообщества. В конце концов, они — последний барьер на пути безудержного разрастания супермонополий, загрязняющих наши воды и земли и угрожающих благосостоянию среднего класса, без чего невозможно существование демократических свобод. Мы еще вернемся к этой теме. Когда вы поправитесь, я, пожалуй, сведу вас с другими членами правления — они подробнее объяснят вам наши цели и методы.
Шанс очень обрадовался, когда Ренд завершил эту тираду словами:
— О да, я уверен, вы не из тех, кто склонен к опрометчивым решениям. Но примите во внимание мои слова: я ведь уже очень стар и болен и, не ровен час…
Йе-Йе попыталась возразить, но Ренд продолжал:
— Да, я стар и устал. Я чувствую себя как дерево, корни которого засохли…
Но Шанс уже не слушал. Он думал о своем саде — в саду за домом Старика не было деревьев с засохшими корнями. Там росли только молодые, хорошо ухоженные деревья. Но, поскольку Ренд с женой смотрели на него и чего-то ждали, он сказал:
— Я подумаю о ваших словах, Бен. Сейчас у меня очень болит нога и мне трудно решать.
— Отлично! — воскликнул Ренд. — Ценю вашу осмотрительность, Шэнси!
С этими словами он похлопал Шанса по плечу. Затем все трое встали и перешли в библиотеку.
4
На следующее утро, в среду, Шанс одевался после сна, когда зазвонил телефон. Звонил Ренд.
— Доброе утро, Шэнси. Миссис Ренд просила меня передать вам от нее привет. Ее самой нет дома — ей пришлось рано утром улететь в Денвер. Но не в этом дело. Сегодня состоится ежегодное собрание Финансового института, на котором должен выступить президент страны. Он уже вылетел в Нью-Йорк и телефонировал мне с борта самолета. Он знает, что из-за болезни я не смогу председательствовать на сегодняшнем собрании. Но чувствую я себя немного получше, и президент решил навестить меня перед ленчем. Правда, это очень любезно с его стороны? Из аэропорта имени Кеннеди он направится в Манхэттен вертолетом и примерно через час будет у нас. — Ренд сделал паузу; Шанс слышал его тяжелое дыхание. — Я хотел бы, чтоб вы повстречались с президентом, Шэнси. Вам он понравится. Он — личность, яркая личность. Думаю, вы ему тоже понравитесь. Значит, так: скоро подъедут агенты спецслужб — им нужно осмотреть дом перед визитом. Простая формальность, они всегда это делают. С вашего позволения, моя секретарша сообщит вам, когда эти люди приедут.
— Отлично, Бен. Благодарю вас.
— Ах да, вот еще что, Шэнси. Тут ничего не поделаешь… они вас обыщут. В наше время к президенту не подпускают с колющими предметами, так что спрячьте от них подальше свое остроумие, не то они его у вас отберут! До встречи, мой друг! — и Ренд положил трубку.
Колющих предметов не должно быть. Шанс вынул из галстука булавку, а из кармана расческу и положил их на стол. Но что это такое — «остроумие»? Шанс посмотрел на себя в зеркало. Ему понравилось то, что он там увидел: гладко расчесанные волосы блестят, на щеках здоровый румянец, свежевыглаженный костюм сидит как влитой. Довольный собой, Шанс включил телевизор.
Вскоре позвонила секретарша мистера Ренда и сказала, что люди президента вот-вот появятся. Тут в комнату вошло четверо улыбчивых мужчин. Беспрестанно болтая между собой, они начали обследовать комнату при помощи разных сложных приборов.
Шанс сидел и смотрел телевизор. Переключая каналы, он внезапно увидел, как большой вертолет приземляется в Центральном парке. Диктор объяснил, что «в эту минуту президент прибывает в самое сердце Нью-Йорка».
Люди из спецслужб бросили работу и стали тоже смотреть на экран.
— Ну что ж, босс приехал, — сказал один из них. — Надо спешить, здесь еще полно комнат.
И они покинули комнату Шанса. Но вскоре одиночество Шанса нарушил звонок телефона — секретарша мистера Ренда сообщила, что президент подъезжает к дому.
— Благодарю вас, — чуть запинаясь от волнения, сказал Шанс. — Пожалуй, мне пора спуститься вниз, не так ли?
— Самое время, сэр, — отозвалась секретарша.
Шанс спустился по лестнице. Люди из спецслужб сновали по коридорам, залам и даже обшарили лифт. Они были везде — в кабинете, в столовой, в библиотеке. Один агент поспешно обыскал Шанса, извинился и распахнул перед ним дверь.
Подошел Ренд и похлопал Шанса по плечу:
— Я ужасно рад, что вам представилась возможность встретиться с главой исполнительной власти. Президент — прекрасный человек, обладающий врожденным чувством справедливости в рамках закона. Он знает, как завладеть сердцем и кошельком избирателя. Я уверен, что президент тщательно обдумал поездку к нам еще перед тем, как мне позвонил. Вы разделяете мое мнение?
Шанс был того же мнения.
— Какая жалость, что с нами сегодня нет Йе-Йе! Она горячая поклонница президента и считает его весьма обаятельным мужчиной. Знаете, она звонила из Денвера.
Шанс сказал, что знает.
— И вы с ней не поговорили? Ну ничего, она еще позвонит; ей наверняка будет интересно, какое впечатление произвел на вас президент и как прошла встреча… Если я уже буду спать, поговорите с ней за меня, прошу вас, Шэнси, и расскажите ей все.
— С удовольствием, Бен. Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо, сэр? Выглядите вы лучше.
Бен слегка смутился.
— Это все грим, Шэнси, обычный грим. Я попросил ночную сиделку, чтобы она меня слегка подмарафетила, а то президент испугается, что я помру прямо у него на глазах. Никто не любит умирающих, Шэнси, потому что живые ничего не знают о смерти. Известно только, что ее следует бояться. Вы, Шэнси, редкий случай. Вы не боитесь смерти, я это вижу. Вы удивительно уравновешенный человек. Именно это привлекает в вас меня и Йе-Йе. Вам не свойственно метаться от отчаяния к надежде — вы всегда так спокойны! Не спорьте со мной, я вас намного старше. Я прожил долгую жизнь и видел мало людей, которые помнят о том, что нагими мы приходим в сей мир и нагими уйдем и что небесная аудиторская проверка найдет в жизни любого из нас какой-нибудь изъян.
Ренд внезапно побледнел. Он достал из кармана пилюли, судорожно проглотил одну и запил водой. Зазвонил телефон. Ренд схватил трубку и отрывисто сказал:
— Мы с мистером Сэдовником готовы к встрече. Проведите президента в библиотеку.
Он положил трубку на рычаг, а затем взял стакан воды со стола, спрятал его у себя за спиной на книжной полке и сказал:
— Президент здесь, Шэнси. Он идет к нам.
Шэнси вспомнил, что недавно видел президента в телевизоре. Там показывали военный парад. На небе не было ни облачка. Президент стоял на небольшом возвышении, окруженный военными в мундирах, искрящихся от орденов, и штатскими в черных очках. Мимо них маршировали бесконечные шеренги солдат, отдавая честь президенту, который в ответ махал им рукой. Глаза президента были затуманены глубокими раздумьями. Он смотрел на тысячи граждан своей страны в солдатской форме, которые на экране телевизора выглядели словно осенние листья, несомые по земле ветром. И тут в небе появились звенья самолетов, летящих в безупречном строю. Штатские и военные рядом с президентом едва успели задрать голову в небо, как самолеты, подобно серебристым молниям, пронеслись над трибуной с громовым звуком. Лицо президента снова заполнило экран. С мягкой улыбкой он смотрел на удаляющиеся самолеты.
— Рад вас видеть, мистер президент, — сказал Ренд, вставая с кресла, чтобы пожать руку улыбающемуся мужчине среднего роста. — Как это гуманно с вашей стороны — навестить умирающего.
Президент обнял Ренда и усадил его обратно в кресло:
— Не говорите глупости, Бенджамин. Садитесь, я на вас посмотрю.
Президент уселся на диван и только тут заметил Шанса.
— Мистер президент, — сказал Ренд, снова привстав, — хочу представить вам моего хорошего друга, мистера Шэнси Сэдовника. Мистер Сэдовник — президент Соединенных Штатов Америки.
Ренд опустился без сил обратно в кресло, а президент встал и протянул Шансу руку.
Шанс вспомнил, что на телевизионных пресс-конференциях президент всегда смотрел собеседнику прямо в глаза, и посмотрел на президента таким же образом.
— Очень рад познакомиться, мистер Сэдовник, — сказал президент, усаживаясь на свое место. — Я много о вас слышал.
Шанс стал думать, откуда президент мог о нем слышать.
— Садитесь, мистер Сэдовник, — сказал президент, — и давайте вместе пожурим нашего друга Бена за то, что он добровольно заточил себя в этом доме. Бен… — и президент наклонился к старику, — страна нуждается в вас, и я как глава исполнительной власти не могу удовлетворить вашу просьбу об отставке.
— Я готовлюсь к вечному покою, мистер президент, — тихо ответил Ренд, — но я не сетую; Ренд прощается с миром, мир прощается с Рендом — честная сделка, не правда ли? Безмятежность, спокойствие и заслуженный отдых — не к этому ли я стремился всю жизнь?
— Давайте серьезно, Бен, — сказал президент, отмахнувшись от этих слов рукой, — я знаю, вы большой философ, но в первую очередь вы — деловой, энергичный человек! Зачем говорить о смерти, поговорим лучше о жизни! — Он зажег сигарету. — Мне сказали, что вы не сможете выступить сегодня на собрании Финансового института?
— Не смогу, мистер президент, — сказал Ренд. — Доктора непреклонны. И не только они. Непреклонна моя боль.
— Ну что ж… да… в конце концов, это всего лишь собрание. Душой вы будете с нами, я уверен. Институт остается всецело вашим детищем, отпечаток вашей личности лежит на всей его деятельности.
Мужчины ушли с головой в беседу. Шанс не понимал почти ничего из того, что они говорили, хотя они часто бросали на него взгляды, словно приглашая принять участие в разговоре. Шанс решил, что они нарочно говорят на другом языке, чтобы он ничего не понял, но тут президент обратился прямо к нему:
— А вы, мистер Сэдовник, какого мнения по поводу плохой погоды на Уолл-стрит?
У Шанса по спине пробежали мурашки. Он почувствовал, что все его мысли выдраны, словно корешки, из уютной влажной почвы и бессильно болтаются в воздухе. Он посмотрел на ковер и наконец ответил:
— В саду, — сказал он, — периоды роста непостоянны. За весной и летом приходят осень и зима. А потом снова весна и лето. Пока не повреждены корни, все в порядке.
Шанс поднял глаза; Ренд одобрительно смотрел на него, президент, похоже, тоже был доволен.
— Должен сказать, мистер Сэдовник, — воскликнул президент, — что более оптимистического заявления я не слышал ни от кого уже давным-давно!
Президент встал и начал прохаживаться перед камином.
— Многие забывают, что природа и общество — это, в сущности, одно и то же. Хотя мы и считаем себя хозяевами природы, мы по-прежнему остаемся ее частью. Как и природа, наша экономическая система в долгосрочной перспективе остается стабильной и эффективной, вот почему мы не должны бояться ее временных капризов.
Президент немного помолчал, а затем продолжил, обращаясь к Ренду:
— Мы радуемся неизбежной смене времен года, но нас пугают экономические циклы! Как это глупо!
Он улыбнулся в сторону Шанса:
— Я завидую здравомыслию мистера Сэдовника. Это как раз то качество, которого часто недостает господам в Капитолии.
Президент посмотрел на свои часы, затем жестом остановил Ренда, который хотел было встать:
— Нет, нет, Бен, вам нужен покой! Надеюсь, мы еще увидимся. Когда вам станет получше, приезжайте с Йе-Йе в гости к нам в Вашингтон. И вы, мистер Сэдовник, тоже окажете мне честь, навестив меня и мою семью. Мы будем вас ждать.
Он обнял Ренда, обменялся рукопожатием с Шансом и быстро вышел за дверь.
Ренд поспешно схватил спрятанный стакан с водой, судорожно проглотил новую таблетку и, обессиленный, упал обратно в кресло.
— Парень что надо этот президент, правда? — обратился он к Шансу.
— Да, — сказал Шанс, — но в телевизоре он гораздо больше.
— Это верно! — ухмыльнулся Ренд. — Что поделать, он — существо политическое, его обязанность — на всякий случай поливать все растения на своем пути, независимо от того, что он о них думает. Кстати, Шэнси, вы согласны с моими воззрениями на проблему краткосрочных кредитов, которые я изложил президенту?
— Я не уверен, что понял все правильно. Поэтому я молчал.
— Нет, Шэнси, вы поняли, да еще как поняли, и президенту очень понравились и ваши слова, и ваш тон. Экономические анализы в моем стиле он слышит каждый день, но в вашем, к великому сожалению, редко, да что там — никогда.
Зазвонил телефон. Ренд снял трубку и сообщил Шансу, что президент и его свита уехали, а ему пора сделать укол. Он извинился и обнял Шанса на прощание. Шанс поднялся к себе. Он включил телевизор и увидел, как президентский кортеж движется по Пятой авеню. Люди стояли на тротуарах, президент махал им рукой из окна лимузина. Шанс не был до конца уверен, та ли это самая рука, которую он пожимал совсем недавно.
Ежегодное собрание Финансового института открылось в напряженной атмосфере: утром поступили сообщения, что уровень безработицы в стране достиг рекордной отметки. Чиновники администрации на вопросы о том, какие меры собирается принять правительство для борьбы с экономической стагнацией, не могли ответить ничего внятного. Все средства массовой информации с напряженным вниманием следили за тем, что скажет сам президент.
Президент в своей речи заверил собравшихся, что с его стороны будут приняты самые решительные меры, невзирая на продолжающийся спад объемов производства.
— До сих пор мы наслаждались весенним теплом и летней жарой, — заявил он, — но, к сожалению, экономика, как и любой сад земной, встречается с осенними дождями и зимними морозами.
Далее президент подчеркнул, что, если семена промышленности дремлют в почве нации, древо экономики рано или поздно расцветет пышным цветом.
В последовавшем кратком и непринужденном обмене вопросами и ответами президент пояснил, что он провел «многоуровневые консультации с членами кабинета, палаты представителей и сената, а также с ключевыми фигурами деловой общественности». Здесь он высказал особую благодарность Бенджамину Тернбуллу Ренду, руководителю Финансового института, отсутствующему в связи с болезнью; перед собранием президент посетил мистера Ренда у него дома, где имел плодотворную беседу с ним и мистером Сэдовником о благотворном воздействии инфляции на экономическую ситуацию: «Инфляция, по словам последнего, срежет мертвые ветви сбережений, оживив тем самым плодоносящее древо промышленных инвестиций». Так, из речи президента, средства массовой информации впервые узнали о существовании Шанса.
Во второй половине дня секретарша мистера Ренда сказал Шансу:
— У меня на проводе мистер Том Кортни из «Нью-Йорк таймс». Не могли бы вы немного поговорить с ним, сэр? Я думаю, он хотел бы уточнить с вами кое-какие факты.
— Я буду говорить с ним, — сказал Шанс.
Секретарша соединила с Кортни.
— Извините, что отрываю от дел, мистер Сэдовник; я ни за что не посмел бы, если бы прежде не переговорил с мистером Рендом.
Кортни для большего эффекта замолчал, произнеся это имя.
— Мистер Ренд очень болен, — сказал Шанс.
— Да, конечно… Тем не менее он сказал, что ваши личные качества соответствуют требованиям, предъявляемым к членам правления Первой американской финансовой корпорации. Последуют ли комментарии с вашей стороны?
— Нет, — ответил Шанс. — Не сейчас.
Снова повисло молчание.
— В нашей газете выходит подробный отчет о речи президента и его визите в Нью-Йорк. Мы хотели бы избежать неточностей. Могли бы вы сказать нам что-нибудь о характере беседы, состоявшейся между вами, мистером Рендом и президентом?
— Мне понравилось.
— Хорошо, сэр. Президент, кажется, тоже остался доволен. Но, мистер Сэдовник, — продолжал Кортни с деланной непринужденностью, — «Нью-Йорк таймс» хотела бы дать свежую информацию, касающуюся вас лично, если вы понимаете, что я имею в виду… — Он нервно засмеялся. — Например, в чем пересекаются ваши деловые интересы и интересы Первой американской финансовой корпорации?
— Я думаю, об этом вам лучше спросить у мистера Ренда, — сказал Шанс.
— Да, разумеется. Но, поскольку он нездоров, я взял на себя смелость спросить у вас лично.
Шанс молчал. Кортни терпеливо ждал ответа.
— Мне нечего добавить к сказанному, — сказал Шанс и положил трубку.
Кортни откинулся в рабочем кресле и зевнул. Было уже поздно. Он созвал сотрудников, пытаясь, как обычно, выглядеть непринужденно.
— Ну что ж, господа, начнем с визита президента и его речи. Я беседовал с Рендом. Упомянутый президентом мистер Сэдовник, по его словам, деловой человек, как я понял, финансист и основной кандидат на вакантное место в правлении Первой американской финансовой корпорации.
Он посмотрел на коллег — те явно ожидали услышать больше.
— Я также говорил с Сэдовником. Он… — Кортни замялся, — он очень лаконичен и сух. Так или иначе, у нас уже нет времени собрать о нем более подробную информацию, поэтому закрутите все вокруг его отношений с Рендом, его кандидатуры в состав правления, советов, данных им президенту, и так далее.
Шанс сидел в своей комнате и смотрел телевизор. Речь президента на собрании в Финансовом институте передавалась сразу по нескольким каналам; по остальным в это время были только семейные игры и приключенческие фильмы для детей. Шанс обедал у себя в комнате и чуть не задремал у телевизора, когда позвонила секретарша Ренда.
— У меня на проводе редактор телепередачи «Сегодня вечером», — выпалила она возбужденно, — они хотят, чтобы вы выступили у них прямо сейчас. Они приносят свои извинения за то, что известили вас так поздно, но только несколько минут назад выяснилось, что вице-президент не сможет принять участие в обсуждении речи президента. Мистер Ренд из-за болезни тоже, разумеется, не может, но он предложил, чтобы финансист, который произвел такое благоприятное впечатление на президента — то есть вы, мистер Сэдовник, — выступил вместо него.
Шанс слабо представлял себе, как его засунут в телевизор, но ему очень туда хотелось.
Секретарша ждала ответа.
— Я согласен, — сказал Шанс. — А что мне надо будет делать?
— Ничего, сэр, — обрадовалась секретарша. — Продюсер сам заедет за вами и привезет к началу передачи. Она идет в прямом эфире, так что вам нужно быть там за полчаса до начала. Вы будете гвоздем сегодняшнего выпуска. Я сейчас же сообщу о вашем согласии — они будут в восторге!
Шанс снова включил телевизор и стал думать о том, меняется ли человек после того, как побывает внутри. А если меняется — то навсегда или на время? Не станет ли он меньше после того, как программа закончится? Не получится ли из него два Шанса — один внутри телевизора, другой снаружи?
Вечером за Шансом явился продюсер передачи. Это был коротышка в черном костюме. Он сказал, что речь президента обострила интерес к экономическому положению страны «и, поскольку вице-президент не сможет принять сегодня участие в нашей передаче, — продолжал он, — мы будем признательны, если вы объясните нашим зрителям, что, собственно говоря, происходит с экономикой. Вы — лицо, особо приближенное к президенту, и потому идеально подходите для того, чтобы прокомментировать его речь. В нашей передаче можно излагать свои мысли не стесняясь временем; ведущий не станет вас перебивать, но если ему потребуется вставить вопрос от себя или пояснить ваши слова, он будет прикладывать указательный палец левой руки к левому глазу».
— Я понял, — сказал Шанс.
— Ну что ж, раз вы готовы, едем; гример не отнимет у вас много времени. — Продюсер улыбнулся. — Кстати, наш ведущий хотел бы встретиться с вами до начала передачи.
В большом лимузине, принадлежавшем телеканалу, было два маленьких телевизора. Шанс попросил включить один из них, и, пока машина летела по Парк авеню, они с продюсером молча смотрели на экран.
Студия была похожа на все телестудии, которые Шанс видел по телевизору. Его провели в гримерную и предложили выпить, но Шанс отказался от спиртного и попросил вместо этого кофе. Пришел ведущий. Шанс сразу узнал его, потому что случайно видел несколько раз «Сегодня вечером» — обычно он не смотрел ток-шоу.
Пока ведущий говорил ему что-то, Шанс думал о том, что его ждет. Наконец ведущий замолк, и тогда продюсер передал его в руки гримера. Шанс уселся в кресло, и гример покрыл его лицо тонким слоем коричневатого порошка.
— Вы часто выступаете на телевидении? — спросил у Шанса гример.
— Нет, — ответил тот, — но я часто смотрю телевизор.
Гример и продюсер вежливо засмеялись.
— Готово, — сказал гример и захлопнул коробку с гримом. — Удачи вам, сэр, — добавил он и вышел из комнаты вместе с продюсером. Шанс остался один.
В одном из углов гримерной стоял большой телевизор. Шанс увидел в нем, как появился ведущий и объявил начало передачи. Зрители зааплодировали, ведущий рассмеялся. Большие клювастые камеры плавно закружились вокруг эстрады. Грянул оркестр, и экран заполнило улыбающееся лицо дирижера.
Шанс был потрясен: телевидение могло показывать само себя, камеры передавали изображения друг друга вместе с изображением студии и собравшихся в ней людей. Из всего, что существует на земле — деревьев, травы, цветов, телефонов, радиоприемников и лифтов, — только телевидение с его полупрозрачным лицом способно отражаться в себе самом, как в зеркале.
Внезапно пришел продюсер и сделал Шансу знак следовать за ним. Они прошли через дверь, занавешенную плотными шторами. Шанс услышал, как ведущий произнес его имя. Продюсер тут же отскочил в сторону, и яркий луч света упал на Шанса. Он увидел перед собой сидящих зрителей, но не мог рассмотреть отдельных лиц. В телевизоре лица зрителей в зале всегда были видны. Три большие камеры стояли на маленькой квадратной сцене; справа, за обитым кожей столиком, сидел ведущий. Он улыбнулся Шансу, розовея от важности момента, и представил его; зрители зааплодировали. Подражая людям, которых он видел в телевизоре, Шанс пододвинул к столику свободное кресло и сел. Операторы с камерами неслышно кружили вокруг столика. Ведущий наклонился к Шансу.
Завороженный пристальным вниманием камер и едва различимых зрителей, Шанс решил: будь что будет. В голове его было пусто, он был весь напряжен и в то же время безразличен к происходящему. Камеры втягивали в себя изображение его тела, фиксировали каждое его движение и бесшумно рассылали сигнал по миллионам телеприемников, рассеянных по всему миру, — по комнатам, салонам автомобилей и самолетов, каютам кораблей и номерам отелей. На Шанса смотрело сейчас больше людей, чем он встречал за всю свою жизнь, — людей, которые не были с ним даже знакомы. Люди, которые видели изображение Шанса на экране, не знали о нем ничего; откуда они могли знать, если он с ними никогда не встречался? В телевизоре отражалась только поверхность, камеры снимали изображение с владельца, как кожуру, а затем оно падало в бездну глаз телезрителя и безвозвратно исчезало. Объективы камер уставились на Шанса, как свиные рыла, равнодушно превращая его в картинку, доступную миллионам. Эти миллионы никогда не узнают, что Шанс — живой и настоящий, потому что телевизор не передает его мыслей. А он сам никогда не увидит своих зрителей и не узнает, о чем они думают, — они навсегда останутся для него только мыслью в голове.
До Шанса донеслись слова ведущего:
— Все мы, собравшиеся в студии, счастливы, что вы откликнулись на наше приглашение, мистер Сэдовник. Я уверен, не менее сорока миллионов американцев находятся сейчас у телеэкранов. Мы благодарим вас за то, что вы согласились заменить вице-президента, которому неотложные дела помешали, к сожалению, принять участие в нашей сегодняшней передаче. — Ведущий сделал паузу; в студии стояла абсолютная тишина.
Он сказал:
— Я буду с вами говорить напрямик, мистер Сэдовник. Вы согласны со взглядом нашего президента на положение дел в экономике?
— Каким взглядом? — переспросил Шанс.
Ведущий понимающе улыбнулся.
— С тем взглядом, который президент изложил сегодня во второй половине дня в своей речи на годовом собрании американского Финансового института. Перед выступлением он консультировался в числе прочих своих советников также и с вами…
— Правда?.. — переспросил Шанс.
— Я имел в виду… — ведущий запнулся и посмотрел в свои заметки. — Вот, например… президент сравнил экономику страны с садом и сказал, что после долгой зимней спячки естественным образом наступит период весеннего роста…
— Никто не знает сада лучше меня, — уверенно сказал Шанс. — Я проработал в нем всю жизнь. Это хороший сад, здоровый сад — в нем растут здоровые деревья, и здоровые кустарники, и здоровые цветы, и они всегда будут такими, если не забывать их вовремя подстригать и поливать. За садом нужно постоянно ухаживать. Я согласен с президентом: все вырастет в свой срок. И в саду хватит места и для новых деревьев, и для новых цветов.
Половина зрителей начала аплодировать, другая половина — свистеть и улюлюкать. Бросив взгляд на стоявший рядом монитор, Шанс впервые увидел свое лицо, заполнившее весь экран. Затем камера показала несколько лиц в зале: одни были, казалось, довольны тем, что услышали, другие возмущались. Лицо ведущего вновь появилось на экране, и Шанс, оторвавшись от монитора, повернулся к своему собеседнику.
— Мистер Сэдовник, — сказал ведущий, — это золотые слова, и они взбодрят всех тех, кто не любит ныть и сетовать на жизнь, всех тех, кто не получает удовольствия от мрачных пророчеств. Я понял вас так, мистер Сэдовник: замедление роста производства, кризис рынка ценных бумаг и рост безработицы, по вашему мнению, всего лишь одна из фаз или, пользуясь вашими же словами, времен года в саду нашей экономики?
— В саду деревья растут… но они должны терять свои листья, чтобы появлялись новые зеленые и крепкие почки. Иногда дерево умирает, но от его корней пробиваются молодые побеги. Сад нуждается в тщательном уходе. Если вы любите свой сад, вы не будете стоять сложа руки и смотреть. Вы возьметесь за работу, и тогда с приходом весны сад расцветет.
Последние слова Шанса потонули в восхищенном реве зрителей. За спиной оркестранты стучали по своим инструментам, кое-где раздавались крики «Браво!». Шанс повернулся к монитору и увидел собственное лицо с глазами, скошенными в сторону. Ведущий поднял руку, чтобы успокоить зрителей, но аплодисменты продолжались, и только изредка кто-то свистел и улюлюкал. Тогда ведущий встал и отвел Шанса на авансцену, где торжественно заключил в объятия. В этот момент аплодисменты переросли в овацию. Шанс стоял, не зная, что делать дальше. Когда шум немного утих, ведущий взял Шанса за руку и сказал:
— Спасибо, спасибо, мистер Сэдовник. Именно в таком свежем взгляде, как ваш, нуждается наша страна. Будем надеяться, что ваша энергия приблизит наступление экономической весны. Еще раз благодарю вас от имени всех зрителей! Мистер Сэдовник — финансист, советник президента и новое лицо в политике!
С этими словами он проводил Шанса за кулисы. Там его ждал продюсер, который схватил Шанса за руку и воскликнул:
— Вы выглядели потрясающе, сэр, просто потрясающе! Я почти три года продюсирую это шоу и не помню ничего подобного! Скажу вам по секрету — босс в восторге! Потрясающе, просто потрясающе!
Продюсер провел Шанса за сцену. По дороге некоторые телевизионщики радостно приветствовали его, тогда как другие демонстративно отворачивались.
Пообедав с женой и детьми, Томас Франклин удалился в кабинет. Времени в офисе ему не хватало, чтобы справиться со всеми делами, особенно теперь, когда его помощница мисс Хэйс была в отпуске.
Он работал, пока хватило сил, а затем отправился в спальню. Жена уже была в постели; она смотрела телевизор. Там шла передача, посвященная сегодняшней речи президента. Готовясь ко сну, Франклин изредка посматривал на экран. За последние два года стоимость принадлежавших ему акций упала на треть, все сбережения обратились в ничто, а недавно сократились и его дивиденды в фирме, где он работал. Речь президента не произвела на него особого впечатления, и сейчас он надеялся, что, может, хотя бы этот парень, который вместо вице-президента — как его, ах да, Сэдовник — развеет его мрачные предчувствия. Он кое-как стянул брюки и бросил их на пол, вместо того чтобы поместить в автоматическую гладилку для брюк, подаренную женой. Сев на край кровати, он приготовился смотреть «Сегодня вечером» — передача только-только началась.
Ведущий представил Шэнси Сэдовника, и тот появился на сцене. Картинка была четкой и цвета яркими, но еще до того, как лицо гостя полностью материализовалось на экране, Томас Франклин почувствовал, что этого человека он уже где-то видел. Может, по телевизору, в каком-нибудь из этих подробных интервью, когда камеры показывают интервьюируемого со всех сторон, так что тот прочно впечатывается в память зрителя? А может, он встречал Сэдовника лично? Так или иначе, этот парень был знаком Франклину, особенно его необычная одежда.
Он начал рыться в памяти и из-за этого прослушал, что, собственно, говорил человек на экране. Зал внезапно взорвался аплодисментами, и Франклин вышел из оцепенения.
— Что он сказал, дорогуша? — спросил Франклин у жены.
— И ты не слышал! — воскликнула та. — Он сказал, что с экономикой все в порядке! Просто экономика это вроде как сад — что-то растет, что-то вянет. Мистер Сэдовник считает, что скоро все наладится.
Миссис Франклин окинула мужа взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Я же говорила тебе, что мы зря отказались выплачивать взносы за домик в Вермонте. И от круиза тоже зря отказались. Все из-за тебя — вечно ты впадаешь в панику! Ха! Что я тебе говорила — это просто заморозки в саду и ничего больше!
Франклин снова уставился в телевизор. Черт побери, где же ему попадался раньше этот тип?
— Сэдовник — незаурядная личность, — рассуждала вслух жена. — Мужественный, хорошо воспитанный, с красивым голосом — что-то среднее между Тедом Кеннеди и Кери Грантом. Он не такой, как все эти идеалисты с мозгами набекрень или жуткие технократы, у которых вместо сердца компьютер от «Ай-би-эм».
Франклин протянул руку за снотворным. Было поздно, и он очень устал за день. Зря он пошел в юристы. Бизнес… финансовый мир… Уолл-стрит — вот чем надо было заниматься. Но в сорок уже поздно что-либо менять. Он завидовал Сэдовнику — завидовал его ясной голове, его успеху, его вере в себя. «Как сад», — пробормотал он, засыпая. Еще бы. В это стоит верить.
По пути домой, глядя на маленький экран в салоне лимузина, Шанс увидел следующего гостя передачи. Это была известная актриса — чувственная дама, просвечивающая сквозь полупрозрачное платье. Он услышал, что ведущий и актриса несколько раз произнесли его имя; актриса часто улыбалась и сказала, что нашла Шанса очень симпатичным и мужественным.
В доме Рендов один из слуг стремглав бросился открывать Шансу двери.
— Ваша речь была просто замечательной, — сказал он, провожая Шанса к лифту.
Другой слуга открыл дверь лифта.
— Огромное вам спасибо, мистер Сэдовник, — воскликнул он. — Примите эти слова благодарности от простого человека, который всякого навидался в жизни.
В лифте Шанс стал смотреть маленький переносной телевизор, вмонтированный в одну из панелей. Все еще шло «Сегодня вечером». Ведущий беседовал с новым гостем: это был певец с лицом, густо заросшим волосами. Он тоже не раз упомянул Шанса в своих ответах.
Наверху Шанса поджидала секретарша мистера Ренда.
— Вы выступили просто блестяще, сэр, — сказала она. — Я никогда не встречала никого, кто бы вел себя так непринужденно и при этом оставался самим собой! Слава богу, что в нашей стране еще есть такие люди, как вы! Да, кстати, мистер Ренд видел ваше выступление и, хотя он плохо себя чувствует, просил, чтобы вы к нему обязательно зашли.
Шанс вошел в спальню Ренда.
— Шэнси, — сказал Ренд, с трудом приподнимаясь в своей огромной постели, — позвольте от всей души вас поздравить! Ваша речь была просто блистательна. Думаю, на вас смотрела вся страна.
Он поправил одеяло.
— У вас замечательный дар — вы умеете держаться естественно, а это — свойство лидера. Вы вели себя смело и уверенно и при этом совершенно не впадали в морализаторство. Каждое ваше слово било прямо в цель.
Ренд замолчал и посмотрел на Шанса. Тот ответил ему взглядом.
— Шэнси, мой дорогой друг, — продолжал Ренд очень серьезно и не скрывая своего восхищения, — вам будет, наверное, интересно узнать, что Йе-Йе — президент Комитета по организации приемов при ООН. По должности она обязана присутствовать на завтрашнем банкете. Я не в состоянии ее сопровождать и хотел бы попросить вас это сделать. Ваша речь запала людям в самое сердце. Мне кажется, многие были бы не прочь с вами познакомиться. Вы пойдете, правда?
— Разумеется, Бен. Мне будет приятно пойти с Йе-Йе.
На мгновение лицо Ренда свела судорога, как будто его заморозили изнутри. Затем он облизнул губы и обвел комнату потерянным взглядом. Наконец, собравшись с силами, Ренд снова посмотрел на Шанса и сказал:
— Спасибо, Шэнси. Знаете… если со мной что-нибудь случится, позаботьтесь о Йе-Йе. Ей будет тяжело одной, ей нужен кто-то… вроде вас.
В салоне самолета, летевшего из Денвера в Нью-Йорк, Йе-Йе постоянно возвращалась мыслями к Сэдовнику. Она пыталась подобрать ключ к событиям последних дней. Ей вспомнилось, что, когда она впервые увидела Шанса, тот не был даже удивлен; его лицо было бесстрастным, манеры — безупречными и сдержанными. Казалось, он все это предчувствовал заранее — автомобиль, боль и даже встречу с Йе-Йе.
Прошло уже два дня, а она так и не знала, кто он такой и откуда взялся. На все расспросы о себе он отвечал уклончиво. Вчера, пока слуги обедали, она поднялась в комнату к спавшему Шансу и тщательно осмотрела все его личные вещи. Она не нашла ничего — ни документов, ни денег, ни чеков, ни кредитных карточек. Даже использованного театрального билета и того не нашлось. Она удивилась, что Шанс путешествовал без всего этого. Возможно, его дела вел какой-нибудь банк, с которым он находился в постоянном контакте. Ведь по всему было видно, что Шанс принадлежит к преуспевающим слоям общества. Его костюмы были сшиты портным из материала высшего качества, его рубашки — ручной работы, из тончайшего шелка, его ботинки — из дорогой кожи. И чемодан был совсем новый, хотя и старомодного образца.
При каждом удобном случае Йе-Йе старалась задавать Шансу вопросы о его прошлом, но тот ограничивался общими словами, используя какое-нибудь из своих излюбленных сравнений, почерпнутых из телевизионных программ или из жизни природы. Йе-Йе догадывалась, что такая скрытность может быть вызвана крахом фирмы — возможно, даже банкротством, столь обычным в последнее время, — или же от него ушла любимая женщина. Возможно, он сам ушел под влиянием момента, а теперь мучается и пытается понять, стоит ли ему возвращаться обратно. Где-то в этой стране был город, где он жил, дом, в котором остались его вещи, дело, которым он занимался. Где-то скрывалось его прошлое.
Шанс никогда не упоминал других людей, не вспоминал о каких-либо событиях и связанных с ними местах. Йе-Йе в жизни не встречала человека, который бы так всецело полагался на самого себя. Уже одно это говорило о том, что Сэдовник имеет состояние и вес в обществе.
Она не могла понять, как он относится к ней, но в его присутствии сердце Йе-Йе начинало биться быстрее и ей становилось очень трудно говорить спокойно и сдержанно. Она часто думала о Шансе; она хотела знать о нем все, и не из пустого любопытства. С самого начала она заметила, что ответы Шанса всегда предельно обтекаемы, и догадалась, что это для того, чтобы никто не смог понять его истинного отношения к тому или иному человеку или предмету.
Но в отличие от всех других мужчин, которых она близко знала, Сэдовник не пытался ни завладеть ею, ни оттолкнуть ее. Желание соблазнить его, заставить сбросить маску равнодушия странно возбуждало молодую женщину. Чем холоднее держал себя Шанс, тем больше хотела Йе-Йе, чтобы он посмотрел в ее сторону, угадал ее мысли, распознал в ней жаждущую любовницу. Закрыв глаза, она представила, что занимается с ним любовью — занимается отчаянно, безоглядно, страстно, беззастенчиво.
Поздно вечером Йе-Йе добралась до дома и позвонила Шансу. Она спросила, можно ли навестить его прямо сейчас. Шанс не возражал.
У Йе-Йе был усталый вид.
— Какая досада, что мне пришлось уехать! Я пропустила ваше выступление по телевидению, и я… скучала без вас, — прошептала она смущенно.
Затем она села на край постели. Шанс подвинулся, чтобы освободить ей место.
Йе-Йе откинула волосы со лба, внимательно посмотрела на Шанса и взяла его за руку.
— Ради бога… не убегайте от меня! Пожалуйста! — и с этими словами положила голову Шансу на плечо.
Шанс был в замешательстве — убегать было явно некуда. Он порылся в своей памяти, вспоминая ситуации в телевизоре, когда женщина приближалась к мужчине в постели, на диване или в салоне автомобиля. Обычно они вскоре оказывались частично раздетыми, а затем начинали обниматься и целоваться. Но что происходило дальше, по телевизору никогда не показывали — на экране появлялся новый кадр, совершенно не связанный с предыдущим, и в нем уже не было и следа этих мужчины и женщины. И все же Шансу было известно, что этим дело не ограничивается и что подобная близость обычно сопровождается еще рядом действий. Шанс смутно вспомнил, как много лет назад Старик вызвал мастера починить мусоросжигатель. Время от времени мастер отрывался от работы и выходил в сад выпить пива. Однажды он показал Шансу маленькие фотокарточки с совершенно голыми мужчиной и женщиной. На одной из этих фотокарточек женщина держала неестественно длинный и толстый орган мужчины в руке, а на другой — прятала его у себя между ног.
Пока мастер что-то рассказывал про свои фотокарточки, Шанс тщательно их изучал. Увиденное слегка взволновало его: в телевизоре он никогда не видел таких неестественно увеличенных мужских и женских органов, обычно скрытых под одеждой. В телевизоре пары никогда не принимали таких странных поз. Когда мастер уехал, Шанс разделся и осмотрел собственное тело. При осмотре он обнаружил, что его орган невелик и мягок. Он совсем не торчал — не как у мужчины с фотокарточек. Мастер утверждал, что в этом органе спрятаны семена, которые выбрасываются наружу, и при этом мужчина получает удовольствие. Шанс слегка помял и помассировал свой орган, но не испытал ровным счетом никакого удовольствия. Даже по утрам, когда Шанс просыпался и ощущал свой орган слегка увеличившимся в размерах, он все равно не становился твердым и удовольствия не приносил.
Позднее Шанс неоднократно пытался установить, существует ли связь между органами, которые женщина прячет под одеждой, и рождением детей. В некоторых телевизионных передачах Шанс видел кадры, посвященные тайне рождения. Люди в телевизоре говорили о докторах, операциях и больницах, затем показывали мучения роженицы, радость отца и розовое влажное тельце новорожденного. Однако из этих передач совершенно невозможно было понять, почему одни женщины имеют детей, а другие — нет. Пару раз Шанс задавал вопросы на эту тему Луизе, но та отказывалась на них отвечать. Некоторое время Шанс внимательнее обычного смотрел телевизор, пытаясь разгадать загадку, но потом забыл о ней и успокоился.
Йе-Йе начала гладить его по рубашке. У нее были очень теплые руки. Затем она прикоснулась к его подбородку. Шанс оставался неподвижным.
— Я уверена… — прошептала Йе-Йе, — ты чувствуешь… я хочу, чтобы мы… чтобы мы стали близки…
Внезапно она заплакала тихо, как ребенок. Всхлипывая, она достала носовой платок и стала вытирать им глаза и нос, продолжая при этом плакать.
Шансу показалось, что он некоторым образом является причиной этих слез, но он не понимал почему. Он обнял Йе-Йе. Она словно только этого и ждала: навалившись всем весом, опрокинула Шанса на кровать и сама упала на него. Волосы Йе-Йе щекотали Шансу лицо, в то время как губы скользили по его груди, щекам, лбу, глазам и даже ушам. Шанс был уже весь мокрый от ее слез, он вдыхал ее запах и недоумевал, что же он должен делать. Затем рука Йе-Йе скользнула сперва на его живот, а затем еще ниже, словно ища что-то. Через некоторое время рука вернулась назад, и тут Шанс заметил, что Йе-Йе перестала плакать. Она лежала рядом с ним, спокойная и расслабленная.
— Шэнси, как я тебе благодарна! — сказала она. — Ты — самый волевой мужчина из всех, каких я встречала. Ты знаешь, что достаточно одного твоего прикосновения и я стану твоей. Но ты не хочешь пользоваться чужой слабостью.
Йе-Йе на миг о чем-то задумалась.
— В каком-то смысле ты совсем не американец. Знаешь, ты ведешь себя как европейский мужчина.
Она улыбнулась.
— Я имею в виду, что ты в отличие от всех мужчин, которых я знала, не прибегаешь ко всем этим американским штучкам, всем этим глупым пощипываниям, поглаживаниям, покусываниям. Ты не идешь окольным путем к цели, которая одновременно манит и пугает.
Она ненадолго замолчала и продолжила:
— Ты очень умный, ты любишь мозгом. Шэнси, ты знаешь, как завоевать женщину: нужно просто дать ей возможность переполниться любовью и желанием.
Шанс был неприятно удивлен тем, что он — совсем не американец. Почему Йе-Йе это сказала? В телевизоре он часто видел грязных, волосатых и шумных мужчин и женщин, которые громко заявляли о том, что они — антиамериканцы, или же это говорили о них представители полиции, хорошо одетые чиновники и бизнесмены, короче говоря — люди, которые называли себя американцами. В телевизоре столкновения между первыми и вторыми часто выливались в кровопролитие, насилие и приносили смерть.
Йе-Йе встала и поправила одежду. Она посмотрела на Шанса без всякой враждебности.
— Я должна признаться тебе, Шэнси, — сказала она, — я люблю тебя и хочу тебя. И я знаю, что ты знаешь об этом, и я признательна тебе, что ты решил ждать, пока… пока…
Она не смогла найти нужное слово. Когда Йе-Йе вышла из комнаты, Шанс встал, пригладил волосы и включил телевизор. На экране тут же появилось изображение.
5
Проснувшись в четверг, Шанс сразу же включил телевизор и позвонил на кухню.
Горничная принесла на подносе красиво сервированный завтрак. Она сказала, что у мистера Ренда прошедшей ночью снова был приступ и пришлось вызвать еще двух врачей, которые дежурили у постели больного до самого утра. Она также принесла Шансу свежие газеты и напечатанное на машинке письмо. От кого письмо, Шанс, разумеется, прочитать не мог.
Он уже доедал завтрак, когда позвонила Йе-Йе.
— Шэнси, милый, ты получил мое письмо? Ты видел, что пишут в утренних газетах? — спросила она. — Похоже, тебя считают главным вдохновителем речи президента. А твои комментарии во время телепередачи напечатаны прямо под этой речью! О Шэнси, какой же ты молодец! Даже президент от тебя без ума!
— Мне нравится президент, — сказал Шанс.
— Мне сказали, что по телевизору ты выглядел просто блестяще! Все мои подруги мечтают с тобой познакомиться. Шэнси, ты не передумал идти на прием в ООН сегодня вечером?
— Нет, я буду очень рад.
— Ты — прелесть! Надеюсь, ты не заскучаешь. Там, конечно, шумно, но мы не станем долго задерживаться. После приема мы можем, если хочешь, пойти в гости к моим друзьям. У них как раз намечается вечеринка.
— Мне будет очень приятно пойти с тобой на вечеринку.
— О, я так счастлива! — воскликнула Йе-Йе. Затем она спросила дрогнувшим голосом: — Можно зайти к тебе? Я так соскучилась…
— Да, Йе-Йе, ко мне можно зайти.
Йе-Йе вошла в комнату. Смущаясь и краснея, она сказала:
— Мне нужно, чтобы ты знал нечто очень для меня важное, и я хочу сказать это глядя тебе прямо в глаза. — Тут Йе-Йе перевела дух; было видно, что она мучительно подыскивает слова: — Шэнси, останься, пожалуйста, с нами еще на некоторое время. Это не только мое желание — Бен тоже просит… — И, не дожидаясь ответа, она продолжила: — Ты только подумай! Ты можешь жить вместе с нами в этом доме! Шэнси, прошу тебя, не возражай! Бенджамин так болен; он говорит, что ему гораздо спокойнее, когда ты рядом.
Она порывисто обняла Шанса и прижалась к нему.
— Шэнси, милый, ты должен, должен! — прошептала она. Голос ее дрожал, и она даже не пыталась это скрыть.
Шанс согласился остаться.
Йе-Йе еще раз обняла его и поцеловала в щеку, затем встала и принялась кружить по комнате.
— Я знаю! Тебе нужно завести секретаря! Теперь, когда ты в центре общественного внимания, потребуется человек, который мог бы помогать тебе с делами, сортировать звонки, ограждать тебя от людей, с которыми ты не хочешь встречаться и говорить. Может быть, у тебя уже кто-нибудь есть на примете? Кто-нибудь, кто работал с тобой в прошлом?
— Нет, — ответил Шанс, — у меня никого нет.
— Тогда я кого-нибудь подберу, — с готовностью воскликнула Йе-Йе.
Перед обедом, когда Шанс смотрел телевизор, снова позвонила Йе-Йе.
— Шэнси, надеюсь, я тебе не помешала? — сказала она. — Я хочу познакомить тебя с миссис Обри. Она здесь со мной, в библиотеке. Она согласна временно поработать твоим секретарем, пока мы кого-нибудь не найдем. Можешь спуститься к нам прямо сейчас?
— Да, могу, — сказал Шанс.
Когда Шанс вошел в библиотеку, он увидел седую женщину, сидевшую рядом с Йе-Йе на диване.
Йе-Йе представила Шанса и секретаршу друг другу.
Пожав ей руку, Шанс сел. Миссис Обри смотрела на него так пристально, что Шанс от волнения начал барабанить пальцами по столу.
— Миссис Обри долгие годы была доверенным секретарем мистера Ренда в Первой американской финансовой корпорации, — воскликнула Йе-Йе.
— Я понимаю, — сказал Шанс.
— Миссис Обри не хочет уходить на покой — это не по ней.
Шанс не знал, что он должен сказать. Он потер щеку пальцем. Йе-Йе поправила часы на руке.
— Если хочешь, Шэнси, — продолжала Йе-Йе, — миссис Обри может приступить к работе немедленно…
— Хорошо, — промолвил наконец Шанс. — Надеюсь, миссис Обри понравится работать здесь. Это очень хороший дом.
Йе-Йе бросила на него быстрый взгляд через стол.
— Тогда, — сказала она, — можно считать, что мы договорились. Я спешу — мне нужно одеться для приема. С тобой, Шэнси, я поговорю позже.
Шанс посмотрел на миссис Обри, которая сидела с задумчивым видом, склонив голову набок. Она была очень похожа на одинокий одуванчик.
Миссис Обри понравилась Шансу. Он не знал, что сказать, и поэтому ждал, чтобы миссис Обри заговорила первой. Наконец та заметила обращенный на нее взгляд и осторожно предложила:
— Может быть, начнем? Расскажите, пожалуйста, об общем направлении вашей деловой и общественной деятельности…
— Об этом вы можете спросить у миссис Ренд, — сказал Шанс, поднимаясь с места.
Миссис Обри тоже поспешно встала.
— Мне кажется, я понимаю, — сказала она. — В любом случае, я всегда в вашем распоряжении, сэр. Мой кабинет рядом с кабинетом личного секретаря мистера Ренда.
Шанс еще раз поблагодарил миссис Обри и вышел из библиотеки.
На приеме в ООН Шанса и Йе-Йе встречали члены Комитета по организации приемов. Они провели их к одному из самых почетных столов. Затем появился генеральный секретарь ООН. Он поцеловал руку Йе-Йе и поинтересовался, как здоровье мистера Ренда. Шанс не мог припомнить, чтобы этого человека показывали по телевизору.
— А это, — сказала Йе-Йе генеральному секретарю, — мистер Шэнси Сэдовник, близкий друг Бенджамина.
Мужчины обменялись рукопожатием.
— Я знаю этого джентльмена, — сказал с улыбкой генеральный секретарь. — Мне необычайно понравилось вчерашнее телевизионное выступление мистера Сэдовника. Вы оказываете нам честь своим присутствием здесь, сэр.
Все уселись за стол. Официанты принесли канапе с икрой, лососиной и яйцами и бокалы с шампанским. Фотографы кружились у стола и снимали всех подряд. Высокий мужчина цветущей наружности приблизился к столу; завидев его, генеральный секретарь стремительно вскочил с места.
— Господин посол, — воскликнул он, — как я рад вас видеть!
Повернувшись к Йе-Йе, генеральный секретарь сказал:
— Позвольте представить вам его превосходительство Владимира Скрапинова, полномочного представителя Союза Советских Социалистических Республик.
— Мы с господином послом уже имели удовольствие встречаться, не правда ли?— улыбнулась Йе-Йе. — Я до сих пор помню теплую встречу и обмен мнениями между мистером Рендом и господином послом два года назад в Вашингтоне, — и, немного помолчав, добавила: — К сожалению, мистер Ренд в настоящее время болен и не может разделить со мной радость нашей встречи.
Советский представитель вежливо поклонился, присел рядом и начал оживленно беседовать с Йе-Йе и генеральным секретарем. Шанс молча разглядывал толпу. Через некоторое время генеральный секретарь встал из-за стола, еще раз выразил признательность Шансу за его приход и откланялся. Йе-Йе увидела своего старого приятеля, представителя Венесуэлы, извинилась и направилась к нему.
Советский представитель пододвинул свой стул поближе к стулу Шанса. Кругом засверкали вспышки фотоаппаратов.
— Очень жаль, что мы не были знакомы раньше, — сказал представитель. — Я видел вас в «Сегодня вечером» и, должен признаться, с огромным интересом слушал ваши рассуждения. Они поразили меня своей земной простотой. Неудивительно, что президент с такой оперативностью воспользовался вашими идеями. — Пододвинув стул еще ближе, советский представитель продолжал: — Скажите, мистер Сэдовник, как поживает наш общий друг мистер Бенджамин Ренд? Я слышал, что его болезнь очень серьезна? Мне не хотелось досаждать миссис Ренд расспросами…
— Бен болен, — сказал Шанс. — Бен совсем плох.
— Так я и думал, именно так мне говорили, — сказал Скрапинов, внимательно глядя на Шанса. — Мистер Сэдовник, я хочу быть откровенным. С учетом тяжелого экономического положения вашей страны представляется совершенно очевидным, что вы вскоре займете ответственный пост в администрации. Я заметил, что вам свойственна некоторая… ммм… уклончивость в политических вопросах. Но, мистер Сэдовник, в конце концов… мы — дипломаты, вы — бизнесмены, нам есть о чем поговорить! Мы должны встречаться как можно чаще — ведь мы не так уж и далеки друг от друга.
Шанс задумался и ответил:
— Нет, это не так. Наши стулья стоят почти рядом.
Скрапинов громко расхохотался. Фотографы отозвались на это новой бурей вспышек.
— Браво, отменно! — восклицал русский. — Наши стулья действительно стоят почти рядом. И мы оба хотели бы усидеть на них, не так ли? Ни одному из нас не хотелось бы, чтобы из-под него выдернули стул, верно? Ведь верно? Отлично! Великолепно! Если один стул рухнет, рухнет и другой, и мы оба — бум! — грохнемся на землю, а никому неохота падать раньше, чем выйдет срок, а?
Шанс улыбнулся, и Скрапинов снова громко захохотал.
Внезапно русский наклонился к Шансу и тихо сказал:
— Скажите мне, мистер Сэдовник, не любите ли вы часом басен Крылова? Я спрашиваю вас потому, что вы афористичны совсем по-крыловски.
Шанс посмотрел по сторонам и увидел, что их снимает телевидение.
— По-крыловски? Неужели? — сказал он и улыбнулся.
— Я знал, я знал! — вскричал Скрапинов. — Вы знакомы с Крыловым!
Внезапно советский представитель быстро заговорил на другом языке. Слова звучали очень мягко, а лицо у Скрапинова стало хитрым, как у зверя. С Шансом никто никогда не разговаривал на иностранном языке. От удивления он поднял брови, а потом засмеялся. Скрапинов был потрясен:
— Что? Я угадал, верно? Вы читали Крылова по-русски? Мистер Сэдовник, должен признаться, я с самого начала об этом догадывался! Образованного человека видно издалека.
Шанс попытался было возразить, но русский хитро подмигнул ему:
— Не скромничайте, мой друг, не скромничайте.
Затем он снова заговорил по-русски, но на этот раз Шанс никак не отреагировал.
В этот момент возле стола вновь появилась Йе-Йе в сопровождении двух дипломатов, которых она представила как месье Гофриди, depute из Парижа, и его сиятельство графа фон Брокбург-Шулендорфа из Западной Германии.
— Мы с Бенджамином, — пояснила она, — в свое время гостили у графа в его старинном замке под Мюнхеном…
Мужчины сели, и фотографы снова защелкали своими аппаратами. Фон Брокбург-Шулендорф улыбнулся, уступая слово русскому, но тот только улыбнулся в ответ. Гофриди переводил взгляд с Йе-Йе на Шанса.
— Мы с мистером Сэдовником, — начал наконец Скрапинов, — только что признались друг другу в любви к русским басням. Оказалось, что мистер Сэдовник — большой знаток и любитель нашей поэзии, которую он предпочитает читать в оригинале.
Немец придвинул свой стул поближе к Шансу.
— Позвольте, мистер Сэдовник, выразить мое восхищение трезвым подходом к экономике, который вы продемонстрировали в вашем телевизионном выступлении. Разумеется, теперь, когда я знаю, каковы ваши литературные вкусы, мне будет легче оценить всю тонкость ваших рассуждений.
Он бросил взгляд на русского, который сделал вид, что рассматривает потолок.
— Русская литература, — сказал немец как бы невзначай, — вдохновляла величайшие умы нашей эпохи.
— А что говорить о немецкой! — воскликнул Скрапинов. — Дорогой граф, достаточно вспомнить, какой трепет всю жизнь испытывал Пушкин перед вашей литературой. А когда он перевел на русский «Фауста», сам Гёте прислал ему в подарок свое перо! Не говоря уж о Тургеневе, который просто жил в Германии, о любви, которую Толстой и Достоевский питали к Шиллеру…
Фон Брокбург-Шулендорф кивнул:
— Все это так, однако прошу вас не забывать, какое воздействие русские мастера оказали на Гауптмана, Ницше и Томаса Манна. А Рильке? Как часто тот повторял, что английский навечно останется для него чужбиной, в то время как в русском он чувствует свою древнюю отчизну!
Гофриди торопливо опрокинул бокал шампанского. Его лицо раскраснелось. Он наклонился через стол к Скрапинову.
— Когда мы впервые встретились на войне, — сказал он, — на нас была солдатская форма. Мы вместе сражались с общим врагом, самым жестоким врагом, какого только помнит история. Кровь сближает сильней, чем литературные вкусы.
Скрапинов натужно улыбнулся.
— Но, месье Гофриди, — сказал он, — вы говорите о военном времени. Это было страшно давно, можно сказать, в другую эпоху. Сегодня наши мундиры и ордена выставлены в музеях. Сегодня мы… все мы— солдаты мира.
Как только Скрапинов произнес эти слова, фон Брокбург-Шулендорф резко встал, извинился, отодвинул свой стул, поцеловал руку Йе-Йе, обменялся рукопожатиями с Шансом и Скрапиновым, холодно кивнул французу и удалился. Вместе с ним упорхнула и стая фотографов.
Йе-Йе поменялась местами с французом, чтобы тот сидел рядом с Шансом.
— Мистер Сэдовник, — начал depute как ни в чем не бывало, — я слышал речь президента. Он упомянул, что консультировался с вами по ряду вопросов. Я много читал о вас и видел вас по телевизору.
Француз аккуратно вставил длинную сигарету в мундштук и зажег ее.
— Из слов господина Скрапинова я понял, что, кроме всего прочего, вы еще и начитанный человек.
Он пристально посмотрел на Шанса.
— Мой дорогой мистер Сэдовник, только веря в басни, можно иногда сделать шаг вперед на пути мира и порядка…
Шанс взял в руку бокал.
— Я не удивлю вас, сказав, — продолжал Гофриди, — что многие наши промышленники, финансисты и даже члены правительства внимательно следят за делами Первой американской финансовой корпорации. С тех пор как наш общий друг Бенджамин заболел, планы корпорации на будущее потеряли свою, скажем так, отчетливость… — Тут он помедлил, но Шанс ничего не сказал. — Мы узнали, что, если Бенджамин так и не поправится, вы возьмете на себя руководство корпорацией, и это нас радует…
— Бенджамин поправится, — сказал Шанс. — Президент сказал, что ему станет лучше.
— Будем надеяться, — сказал Гофриди, — будем надеяться. Но никто не знает таких вещей наверняка — даже президент. Смерть всегда ходит рядом и ждет…
Гофриди вынужден был прервать беседу, чтобы попрощаться с советским представителем. Все встали, а Скрапинов подошел к Шансу и сказал:
— Мне было очень интересно беседовать с вами, мистер Сэдовник. И очень полезно. Если вы когда-нибудь захотите посетить нашу страну, я гарантирую вам прием на правительственном уровне.
Он пожал Шансу руку. Снова застрекотали камеры и засверкали вспышки фотоаппаратов.
После того как Скрапинов ушел, Гофриди вернулся за стол, где сидели Шанс и Йе-Йе.
— Шэнси, — сказала Йе-Йе, — вы произвели неизгладимое впечатление на нашего сурового русского друга! Какая жалость, что с нами не было Бенджамина, — он обожает разговоры о политике!
Наклонившись к Шансу, она добавила полушепотом:
— Все знают, что ты беседовал со Скрапиновым по-русски. Я и вообразить не могла, что ты знаешь этот язык! Это невероятно!
Гофриди недовольно прошипел:
— В наши дни многие смекнули, что знать русский выгодно. А владеете ли вы другими языками, мистер Сэдовник?
— Мистер Сэдовник — очень скромный человек, — поспешила Йе-Йе на выручку. — Он не рекламирует свои способности! Он держит их при себе!
Какой-то высокий джентльмен подошел, чтобы засвидетельствовать почтение Йе-Йе. Это оказался глава Би-би-си лорд Боклерк. Увидев Шанса, он сказал ему:
— Я восхищен прямотой, с которой вы выступили по телевидению! Именно так и надо говорить с этими идиотами, которые пялятся в ящик. В конце концов, это именно то, чего они хотят. Как сказано: «Карать их Богу, а не людям». Верно?
У выхода их окружила толпа людей с кино- и телекамерами и портативными магнитофонами. Йе-Йе одного за другим представила их Шансу. Какой-то репортер из молодых вышел вперед и спросил, не согласится ли Шанс ответить на несколько вопросов.
Йе-Йе закрыла Шанса собой и сказала:
— Давайте договоримся с порога — вы не будете слишком долго мучить мистера Сэдовника. Он спешит в другое место. Идет?
Репортер задал вопрос:
— Что вы думаете о передовице в «Нью-Йорк таймс», посвященной речи президента?
Шанс посмотрел на Йе-Йе, но по ее взгляду понял, что ей тоже интересно знать мнение Шанса. Нужно было что-то отвечать.
— Я не читал ее, — сказал Шанс.
— Вы не читали передовицы «Таймс», посвященной речи президента?
— Нет, — подтвердил Шанс.
Некоторые журналисты переглянулись. Йе-Йе посмотрела на Шанса с легким изумлением, которое быстро сменилось растущим восхищением.
— Но, сэр, — с холодным упрямством настаивал один из репортеров, — вы наверняка ее хотя бы просмотрели?
— Я не читал «Таймс», — повторил Шанс.
— В «Пост» было написано, что вы «оптимист с необычным складом ума», — сказал другой журналист. — Вы читали это?
— Нет. Этого я тоже не читал.
— Хорошо, — не отступался репортер, — но что вы скажете по поводу этого определения?
— Я не знаю, что это значит, — ответил Шанс.
Йе-Йе гордо выступила вперед:
— У мистера Сэдовника много дел, особенно теперь, когда мистер Ренд болен. Он узнает новости из брифингов, подготовленных его сотрудниками.
Репортер постарше выступил из толпы и сказал:
— Прошу прощения за назойливость, мистер Сэдовник, но мне все-таки хочется знать, какие газеты вы читаете, хотя бы в виде цитат в брифингах.
— Я не читаю газет, — сказал Шанс. — Я смотрю телевизор.
Журналисты застыли в немом оцепенении.
— Не хотите ли вы сказать, — наконец решился заговорить один из них, — что телевидение освещает события более объективно, чем газеты?
— Я смотрю телевизор, — пояснил Шанс.
Пожилой репортер сказал, обращаясь в том числе и к коллегам:
— Большое спасибо вам, мистер Сэдовник, — это, возможно, самое откровенное заявление, какое мне доводилось слышать от общественных деятелей в последние годы. Мало кто из деловых людей не читает газет. И уж точно ни один не решится признаться в этом публично!
Когда Йе-Йе и Шанс уже собирались уйти, к ним подбежала молодая женщина-фотокорреспондент.
— Извините меня, мистер Сэдовник, за настойчивость, — сказала она, запыхавшись, — но я хотела бы снять вас еще раз. Знаете, вы — такой фотогеничный!
Шанс вежливо улыбнулся, но Йе-Йе резко потянула его за собой. Шанс удивился. Он не понял, что так сильно ее разгневало.
Президент бегло просматривал обзор прессы за прошедший день. Все крупнейшие газеты воспроизвели его речь в американском Финансовом институте вместе со ссылками на Бенджамина Ренда и Шэнси Сэдовника. Президент подумал, что следовало бы разузнать побольше о Сэдовнике.
Он вызвал свою личную секретаршу и попросил ее собрать всю доступную информацию об этом человеке. Через некоторое время, когда у президента выдался перерыв между двумя посетителями, он снова пригласил к себе секретаршу.
Взяв поданную ему папку, президент открыл ее, извлек полное досье на Ренда, которое тут же отложил в сторону, короткое сообщение водителя Ренда о происшествии с Сэдовником и машинописную расшифровку выступления Сэдовника в передаче «Сегодня вечером».
— Вроде бы это все, — неуверенно сказала женщина, поймав недоуменный взгляд президента.
— Мне нужно стандартное досье по образцу тех, которые мне составляют на всех посетителей Белого дома. Всего-то навсего.
Видно было, что секретарша мнется. Наконец она сказала:
— Я запросила все обычные источники, господин президент, но они не располагают никакой информацией о Шэнси Сэдовнике.
Президент нахмурил брови и произнес ледяным тоном:
— Осмелюсь предположить, что, как и все мы, мистер Шэнси Сэдовник родился в определенный день и в определенном месте и, как и все мы, платил и платит налоги, внося тем самым свой вклад в благосостояние Америки. То же самое, разумеется, можно сказать и о любом члене его семьи. Мне нужны факты.
Секретарша повторила с обреченным видом:
— Простите, господин президент, но я не смогла найти ничего, кроме того, что вы держите в руках. Как я уже говорила, я обратилась ко всем нашим обычным источникам.
— Не хотите ли вы сказать, — мрачно буркнул президент, тыча пальцем в папку, — что это все, чем они располагают?
— Именно так, сэр.
— Не собираетесь ли вы меня убедить, что ни одно из наших ведомств не знает ничего о человеке, с которым я провел полчаса лицом к лицу и которого я процитировал в своей речи? А может, просто стоит заглянуть в «Ху’з ху»? Или, на худой конец, в телефонную книгу Манхэттена?
Секретарша нервно рассмеялась:
— Я попробую, сэр!
— Буду вам премного благодарен.
Когда секретарша вышла из комнаты, президент придвинул к себе перекидной календарь и написал на листке: «Сэдовник?»
Вернувшись с ооновского приема, Скрапинов тут же уселся строчить секретный отчет о встрече с Сэдовником. По мнению Скрапинова, Шэнси Сэдовник умен и хорошо образован. Особо Скрапинов подчеркнул прекрасное знание русского языка и литературы.
«В Сэдовнике, — писал он, — мы видим представителя тех американских деловых кругов, которые в ситуации, когда усиливается экономическая депрессия и растет опасность гражданских беспорядков, пытаются сохранить свой пошатнувшийся status quo даже ценой уступок советскому блоку».
Из представительства Скрапинов связался с посольством в Вашингтоне и имел беседу с начальником Особого отдела. Он срочно запросил всю имеющуюся информацию о Сэдовнике: семья, образование, друзья и сотрудники, отношения с Рендом. Скрапинов хотел понять, почему из всех многочисленных экономических советников президент выделил именно Сэдовника. Начальник Особого отдела пообещал представить досье на следующее утро.
После этого разговора Скрапинов проследил лично за подготовкой двух небольших посылок для Сэдовника и Ренда — в каждый ящичек были аккуратно уложены несколько фунтов белужьей икры и бутылка отборной русской водки. В посылку для Сэдовника, кроме того, легло редчайшее первое издание басен Крылова с собственноручными пометками автора на полях. Книга попала к Скрапинову из частной библиотеки одного недавно арестованного ленинградского академика-еврея.
Позднее, бреясь, советский представитель решил рискнуть и упомянуть Сэдовника в речи, которую собирался произнести вечером на Международном конгрессе торгового союза в Филадельфии. Согласованный и утвержденный начальством в Москве, этот пассаж звучал так: «Мы приветствуем появление в Соединенных Штатах ряда здравомыслящих политиков — назовем среди них в первую очередь господина Шэнси Сэдовника, — которые ясно отдают себе отчет в том, что, как бы близко ни сдвигали свои стулья лидеры противоборствующих систем, эти стулья в любой момент могут быть выбиты из-под них в результате неконтролируемых политических и социальных конфликтов».
Речь Скрапинова имела потрясающий успех. Ссылка на Сэдовника была отмечена всеми средствами массовой информации. В полночь по телевизору Скрапинов услышал в новостях отрывки из своей речи и увидел показанного крупным планом Сэдовника — «человека, которого в течение двух последних дней процитировали как президент США, так и советский представитель при ООН».
На фронтисписе томика Крылова Скрапинов написал: «Сказать я мог бы и ясней, да не хочу дразнить гусей (Крылов) — мистеру Шэнси Сэдовнику с восхищением и с надеждой на будущие встречи. Ваш Скрапинов».
Из ООН Йе-Йе доставила Шанса к своим друзьям. Шанс очутился в огромной комнате высотой этажа в три. Под потолком ее обегала галерея с балюстрадой. В комнате стояло множество статуй и стеклянных ящиков с блестящими вещицами внутри. Люстра, свисавшая с потолка на золотой цепи, напоминала дерево, листья которого превратились в мерцающие свечи.
Гости, собравшись кучками, стояли в разных концах комнаты, а официанты сновали между ними с подносами в руках. Хозяйка, толстая дама в зеленом платье, с ожерельем из крупного жемчуга на обнаженной груди, кинулась к Йе-Йе с распростертыми объятиями. Обменявшись с ней поцелуями, Йе-Йе представила Шанса. Женщина протянула ему руку и воскликнула:
— Наконец-то! Сам знаменитый Шэнси Сэдовник! Йе-Йе говорила мне, что больше всего на свете вы любите оставаться в тени… — Она замолчала, подыскивая достойное завершение фразы и рассматривая Шанса с головы до пят, и вдруг ее осенило: — Но теперь, увидев, какой вы интересный мужчина, я готова подозревать, что это Йе-Йе любит оставаться в тени — в вашей тени!
— Софи, милочка, что ты говоришь! — деланно возмутилась Йе-Йе.
— Ну ладно, ладно. В конце концов, нет ничего зазорного быть в такой тени, — хозяйка рассмеялась и, положив руку Шансу на плечо, весело продолжала: — Ради бога, простите меня, мистер Сэдовник! Мы с Йе-Йе постоянно друг над другом подшучиваем. Вы действительно в жизни выглядите даже лучше, чем на фотографиях, и я согласна с «Уимен’с вейр дейли» — вы, несомненно, один из самых элегантных современных бизнесменов! Разумеется, с вашим ростом, широкими плечами, узкими бедрами, длинными ногами и…
— Софи, милочка! — взмолилась Йе-Йе, зардевшись.
— Все, все, все — молчу! Пойдемте со мной, я познакомлю вас с интересными людьми. Тут все горят желанием побеседовать с вами, мистер Сэдовник!
Шанса представили чуть ли не каждому из гостей. Он жал руки, смотрел в глаза мужчинам и женщинам, называл свое имя, даже не пытаясь запоминать чужие. Низенький лысый человечек припер его к какому-то шкафу, очень колючему и неуютному.
— Я — Рональд Стиглер, издательство «Эйдолон букс». Рад познакомиться с вами, сэр. Мы следили за вашим выступлением по телевидению с огромным интересом, — сказал человечек, протягивая руку. — А по дороге сюда, в машине, я услышал по радио, что советский представитель при ООН процитировал вас в своей речи в Филадельфии…
— По радио? — переспросил Шанс. — А у вас в машине нет телевизора?
Стиглер сделал удивленное лицо:
— Да я и радио едва успеваю слушать! На улицах такой бардак, что только за дорогой и следишь.
Он подозвал официанта и заказал коктейль — мартини и водку на льду с апельсиновым соком.
— Мне пришла в голову мысль, — сказал Стиглер, прислоняясь к стене, — которую разделяют мои коллеги: а неплохо было бы вам написать для нас книгу! Что-нибудь по вашему профилю. Ведь из Белого дома взгляд на вещи совсем другой. И читать вас будут с большим интересом, чем рассуждения какого-нибудь яйцеголового или твердолобого субъекта. Что вы на это скажете?
Ожидая ответа, Стиглер в несколько приемов осушил свой мартини и схватил с подноса у пробегавшего официанта еще один.
— Выпьете со мной? — предложил он Шансу и подмигнул.
— Нет, спасибо. Я не пью.
— Скажу вам честно, я полагаю, что ваша философия может принести стране большую пользу. «Эйдолон букс», со своей стороны, готово взяться за ее пропаганду. Я могу немедленно предложить вам шестизначный аванс в счет авторских, а после его погашения — высокий процент от продаж и отличные условия в случае повторных изданий. Мы можем подписать контракт в течение двух дней и готовы ждать от вас рукописи целый год или даже два.
— Я не умею писать, — сказал Шанс.
Стиглер понимающе улыбнулся:
— Естественно! Кто в наши дни умеет писать?! Никаких проблем! Мы дадим вам в помощь лучших редакторов и литературных секретарей. Я сам не смог бы написать даже открытки своим детям. Ну и что?
— Я и читать не умею, — прибавил Шанс.
— Конечно, не умеете! — воскликнул Стиглер. — У кого есть время на книги? Никто не читает — все говорят, слушают, смотрят, глазеют. Мистер Сэдовник, это звучит кощунственно в устах редактора… но, признаюсь честно, издать книгу в наши дни — это не сад вырастить.
— Какой сад? — заинтересовался Шанс.
— Да любой. Мы, конечно, пытаемся расти вширь, но — увы! — в этом мире выходит слишком много книг! А тут еще стагнация, инфляция, безработица… Короче говоря, книги почти не продаются. Но, позволю заметить, такого мощного дерева, как вы, все это не касается. Мне легко представить, как Шэнси Сэдовник растет и зеленеет в саду нашего издательства! Я пришлю вам проект договора с примерными цифрами и наши пожелания. Вы пока у Рендов?
— Да, я у них.
Гостей пригласили к столам. За столиком Шанса оказалось десять человек, причем по обе руки от него уселись женщины. Разговор скоро перешел на политику. Очень пожилой мужчина, сидевший напротив Шанса, обратился к нему. Шанс сразу почувствовал себя не в своей тарелке.
— Мистер Сэдовник, когда, по вашему мнению, правительство перестанет считать ядами побочные продукты химического синтеза? Я лично участвовал в борьбе за запрещение ДДТ, поскольку верил, что химикам не составит особого труда разработать менее вредные инсектициды. Однако при переработке нефти все обстоит совершенно иначе — чтобы получить топливо, необходимо смириться с продуктами расщепления керосина!
Шанс безмолвно смотрел на старца.
— Я хочу сказать, что не может быть и речи о том, чтобы приравнять порошок от тараканов к золе от сгорания нефти! Это даже идиоту ясно!
— И порошок, и зола одинаково вредны для растений в саду, — промолвил Шанс.
— Слышите, что он говорит! — воскликнула женщина, сидевшая справа от Шанса. — Он просто гений… — прошептала она затем своему соседу так, чтобы все услышали. Потом, уже снова громко, прибавила: — Мистер Сэдовник обладает удивительным талантом говорить на сложнейшие темы простым человеческим языком. И это дает мне основания верить, — продолжала дама, — что мистер Сэдовник и его влиятельные друзья, и среди них сам президент, придают исключительное значение этим вопросам!
После этой тирады многие гости ухмыльнулись.
Важного вида мужчина в пенсне сказал, обращаясь к Шансу:
— Хорошо, мистер Сэдовник, я согласен, речь президента обнадежила нас. Однако факты — упрямая вещь! Безработица достигла угрожающих размеров, неслыханных в этой стране, рынок в кризисе почти как в 1929 году, ряд крупнейших компаний с безупречной репутацией обанкротились. Скажите мне, сэр, вы и вправду верите, что президент в состоянии переломить эту тенденцию?
— Мистер Ренд сказал, что президент знает, что делает, — взвешивая каждое слово, ответил Шанс. — Я был с мистером Рендом, когда он говорил с президентом. Когда они поговорили, мистер Ренд сказал, что президент знает.
— А что вы думаете по поводу войны? — спросила, наклоняясь к Шансу, молодая женщина, сидевшая слева.
— Войны? Какой войны? — переспросил Шанс. — Я видел много войн по телевизору.
— Увы! — вздохнула женщина. — В этой стране реальность — сон, а телевизор — сама реальность! Миллионы и миллионы считают войну просто еще одним телесериалом. А там, на фронте, умирают живые люди!
Шанс пил кофе, когда к нему приблизился один из гостей. Представившись, гость уселся рядом с Шансом и стал внимательно на него смотреть. Он был старше, чем Шанс, и походил на людей, которых Шанс часто видел по телевизору. Длинные шелковистые седые волосы спадали назад, большие глаза с необычайно длинными ресницами были очень выразительны. Человек этот говорил мягко и медленно, время от времени останавливаясь, чтобы рассмеяться коротким сухим смехом. Шанс не понимал, что говорит незнакомец и почему он смеется. Каждый раз, когда Шансу казалось, что человек ждет от него какого-то ответа, он отвечал утвердительно или же просто кивал головой. Внезапно человек наклонился к Шансу и что-то прошептал ему на ухо — похоже, на этот раз он хотел получить конкретный ответ. Но Шанс вопроса не понял и не знал, что ответить. Тогда человек повторил свой вопрос, и снова Шанс промолчал. Придвинувшись вплотную к Шансу, человек снова твердо задал вопрос; видно, в лице Шанса было что-то такое, что заставляло его проявлять настойчивость.
— Хочешь, мы займемся этим прямо сейчас? Пойдем наверх и там займемся? — повторял полушепотом незнакомец.
Шанс не знал, чем ему предлагают заняться. А вдруг он этого не умеет? Наконец Шанс сказал:
— Я бы хотел сначала посмотреть.
— Посмотреть? Ты хочешь сказать, посмотреть на меня? Как я делаю это сам с собой? — сказал человек, даже не пытаясь скрыть изумления.
— Да, — сказал Шанс. — Мне очень нравится смотреть.
Незнакомец отвел глаза в сторону, а затем снова повернулся к Шансу.
— Если тебе это нравится, то мне тоже, — отважно заявил он.
Подали ликер. Незнакомец заглянул Шансу в глаза и, решительно взяв его под руку, неожиданно сильно прижал к себе.
— Пора, — шепнул он. — Пошли наверх.
Шанс засомневался, может ли он уйти, не сказав об этом Йе-Йе.
— Я должен сказать Йе-Йе, — пробормотал он.
Незнакомец уставился на Шанса диким взглядом.
— Йе-Йе?.. Понятно, — сказал он после некоторого молчания. — Не имеет значения, скажешь потом.
— Не сейчас?
— Ради бога, — сказал человек, — пойдем. В этой толпе она даже не заметит, что тебя нет. Мы поднимемся наверх на лифте для слуг. Пойдем, пожалуйста!
Они пересекли заполненную людьми залу. Шанс оглядывался по сторонам, но Йе-Йе нигде не было видно.
Стены тесного лифта были затянуты мягкой тканью лилового цвета. Внезапно незнакомец запустил свою руку к Шансу в штаны. Шанс не знал, как это нужно воспринимать. Пока рука незнакомца копошилась у Шанса в паху, лицо его оставалось дружелюбным и выражало живой интерес. Шанс решил, что лучше всего будет никак не реагировать.
Лифт остановился. Незнакомец вышел первым и потянул Шанса за руку. Снаружи никого не было. Они вошли в спальню, и незнакомец попросил Шанса присесть. Затем он открыл маленький бар в стене и предложил Шансу выпить. Шанс испугался, что снова потеряет сознание, как это случилось у Йе-Йе в лимузине, и отказался. Он также отказался от большой курительной трубки, от которой странно пахло. Тогда человек налил себе полный стакан и выпил его залпом. Выпив, он прижался к Шансу и стал тереться о него бедрами. Шанс старался не шевелиться. Человек принялся целовать Шанса в щеки и шею, обнюхивать и перебирать его волосы. Шанс терялся в догадках, чем он заслужил такое к себе отношение. Он пытался вспомнить, видел ли он нечто подобное по телевизору. Однажды там действительно один мужчина целовал другого, но зачем и почему — он так и не понял. На всякий случай Шанс решил не предпринимать никаких действий.
Впрочем, человек этого, казалось, даже не замечал. Глаза его были закрыты, он постоянно облизывал губы. Запустив руки под пиджак Шансу, долго шарил там. Затем встал, сделал шаг назад, посмотрел на Шанса и принялся раздеваться. Когда он разделся совсем, он отшвырнул в сторону туфли и улегся на кровать. И сделал знак Шансу, чтобы тот смотрел на него. Шанс стал смотреть на распростертое на кровати тело. К изумлению Шанса, незнакомец зажал свою плоть в кулак и начал мять ее, постанывая и извиваясь при этом.
По всему было видно, что незнакомец болен. Шанс не раз видел по телевизору припадки, и это было очень похоже на то, что он видел сейчас. Он подошел к человеку и наклонился, однако тот внезапно вцепился в него так, что Шанс чуть не упал на обнаженное тело. Схватив Шанса за ногу, человек прижал подошву его туфли к своему напряженному органу.
Шанс увидел, как орган напрягся еще больше и стал выступать вперед так, как это было на фотографиях, принесенных в дом Старика мастером, который ремонтировал мусоросжигатель. Шансу стало не по себе, но он боялся убрать ногу, прижатую к плоти незнакомца. Он увидел, как незнакомец задрожал всем телом, как судорога пробежала по его ногам, а затем он захрипел, словно в агонии. Шанс увидел, как из-под туфли толчками брызгает белая жидкость. Лицо незнакомца побледнело, голова моталась из стороны в сторону. Судорога пробежала по его телу еще один раз, он прижался к туфле изо всех сил, а затем внезапно обмяк, словно у него сели батарейки. Шанс высвободил свою туфлю из ослабевших рук и спокойно вышел в дверь.
Он легко нашел лифт, спустился вниз и пошел по длинному коридору на звук голосов. Скоро он снова очутился среди гостей. Не успел он приступить к поискам Йе-Йе, как кто-то положил ему руку на плечо. Шанс обернулся — это была она.
— Я боялась, что тебе стало скучно и ты ушел, — сказала она. — Или какая-нибудь женщина похитила тебя. Знаешь, тут многие были бы не прочь.
Шанс не знал, зачем женщинам похищать его. Помолчав немного, он сказал:
— Я не был с женщиной. Я был с мужчиной. Мы пошли наверх, но там ему стало плохо, и я вернулся сюда.
— Наверх? Шэнси, с тобой все что-нибудь хотят обсудить! Не обращай внимания на этих зануд, просто расслабься и отдыхай.
— Ему стало плохо, — сказал Шанс. — Я побыл с ним, пока ему не полегчало.
— Среди нынешних мужчин редко встречаются здоровяки вроде тебя — они много пьют и говорят, а потом им становится плохо, — заявила Йе-Йе. — Ты просто ангел, Шэнси. Слава богу, милый, что еще остались такие мужчины, как ты. С тобой я чувствую себя в безопасности.
Вернувшись с вечеринки, Шанс лег в постель и стал смотреть телевизор. В комнате было темно, если не считать светящегося экрана. Внезапно открылась дверь, и вошла Йе-Йе в ночном халате.
Она подошла к кровати, положила руку Шансу на плечо и сказала:
— Шэнси, мне не спится.
Шанс хотел было встать, чтобы выключить телевизор и включить свет.
— Прошу тебя, не надо, — сказала Йе-Йе. — Оставь все как есть.
Она села на постель рядом с ним и обхватила руками колени.
— Мне захотелось увидеть тебя, — прошептала она, — и я знала, что ты на меня не рассердишься, если я приду. Ты ведь не рассердился, милый?
— Нет, — ответил Шанс.
Йе-Йе стала медленно наклоняться над Шансом; ее длинные волосы щекотали ему лицо. Внезапно она скинула халат, забралась под одеяло и прижалась к Шансу.
Он почувствовал, как пальцы Йе-Йе скользят по его груди и бедрам, сжимая и тиская его плоть и поглаживая кожу. Вытянув руки, он провел по ее шее, животу и груди. Он почувствовал, как она задрожала и вся подалась навстречу ему, но не знал, что нужно делать дальше, и убрал руки. Но Йе-Йе продолжала дрожать, впиваясь ртом в плоть Шанса, словно хотела его съесть. Внезапно она заплакала и начала издавать какие-то неразборчивые животные звуки. Затем она принялась снова целовать Шанса всего с головы до пят; при этом Йе-Йе то ли рыдала, то ли смеялась навзрыд. Ее язык скользил по безжизненной плоти Шанса, тело сотрясали конвульсии, бедра сжимались и разжимались. Наконец Йе-Йе вздрогнула в последний раз, и Шанс почувствовал влагу на ее бедрах.
Шансу хотелось объяснить Йе-Йе, что ему доставляет гораздо больше удовольствия просто смотреть на нее, потому что он может запоминать и овладевать только тем, что видит, и глаза его умеют больше, чем руки. Глаза видят все, а руки не могут быть одновременно в нескольких местах. Ему хочется трогать Йе-Йе не более, чем трогать телевизионный экран.
Шанс не шевелился. Йе-Йе внезапно расслабилась и положила голову к нему на грудь.
— Ты не хочешь меня, — сказала она. — Ты меня совсем не любишь.
Шанс легко отстранил ее и неловко сел на край кровати.
— Я знаю, знаю, — всхлипнула Йе-Йе, — я не возбуждаю тебя!
Шанс не знал, что она имеет в виду.
— Я права? Скажи мне, Шэнси, ну скажи!
Шанс обернулся и посмотрел на Йе-Йе.
— Мне нравится смотреть на тебя, — сказал он.
Йе-Йе подняла брови:
— Смотреть на меня?
— Да. Мне нравится смотреть.
Было видно, что у Йе-Йе от удивления перехватило дыхание.
— Значит, вот почему… И ты этого хочешь? Смотреть на меня?
— Да. Мне нравится смотреть на тебя.
— Но ты не возбужден?
Она протянула руку и коснулась плоти Шанса. Шанс в ответ коснулся ее плоти — его пальцы провалились куда-то внутрь. Йе-Йе вскрикнула и в последней отчаянной попытке набросилась на него; заглотнув его плоть, она ласкала ее языком, терзала зубами, отчаянно пытаясь вдохнуть в нее жизнь. Шанс терпеливо ждал, когда она устанет.
Йе-Йе горько зарыдала.
— Ты не любишь меня, — восклицала она сквозь слезы. — Ты так спокоен, когда я ласкаю тебя.
— Мне нравится смотреть на тебя, — повторил Шанс.
— Я не понимаю, что ты этим хочешь сказать, — всхлипнула Йе-Йе. — Я делаю все, что умею, а ты не возбуждаешься. И что это значит — «нравится смотреть на тебя»? Смотреть на меня? Ты хочешь сказать… когда я сама с собой?..
— Да. Мне нравится смотреть на тебя.
В голубоватом свете экрана Шанс видел, как Йе-Йе отвела в сторону глаза и сказала:
— Ты хочешь видеть, как я кончу.
Шанс промолчал.
— Если я буду ласкать себя, ты возбудишься и сможешь заняться со мной любовью?
Шанс не понимал, о чем идет речь.
— Я хотел бы смотреть на тебя, — снова сказал он.
— Кажется, я все поняла! — воскликнула Йе-Йе. Встав, она принялась ходить взад и вперед по комнате, время от времени проходя перед телевизионным экраном. Какое-то слово слетало с ее губ, но Шанс не мог расслышать его.
Затем Йе-Йе вернулась к кровати. Она легла на спину и стала ощупывать тело руками; в истоме она развела ноги и позволила рукам сползти вниз по животу. Руки ее в полутьме были похожи на две белые лягушки. Тело Йе-Йе раскачивалось из стороны в сторону, и она так ерзала на спине, словно лежала на очень жесткой траве, которая ее колола. Пальцами Йе-Йе ласкала собственную грудь, живот, ягодицы. Затем ее руки и ноги быстро сплелись вокруг Шанса, словно ветви цепкого кустарника, и Йе-Йе сперва забилась в конвульсиях, а потом по ее телу пробежала мелкая дрожь. Когда дрожь стихла, Йе-Йе уже спала.
Шанс прикрыл ее одеялом. Затем он уменьшил звук в телевизоре и несколько раз переключил каналы. Йе-Йе спала рядом с Шансом, который смотрел телевизор и не решался даже пошевелиться.
Через некоторое время Йе-Йе проснулась и пробормотала:
— Милый, с тобой я чувствую себя такой свободной. До того как я познакомилась с тобой, ни один мужчина не уважал во мне личность. Я была для них просто сосудом, в который они могли войти и излиться, просто приспособлением для занятий любовью. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
Шанс посмотрел на нее, но не промолвил ни слова.
— Любимый мой… Ты пробудил во мне желание, оно разрывает меня изнутри, а ты смотришь на меня, и страсть смиряется. Ты освободил меня. Я познала себя и очистилась.
Шанс по-прежнему молчал.
Йе-Йе потянулась, и на лице у нее появилась улыбка:
— Шэнси, милый мой, я хочу, чтобы ты знал: Бен просил тебя полететь со мной завтра в Вашингтон на бал в Капитолии. Я должна там присутствовать — ведь я председатель Комитета по сбору пожертвований. Ты же поедешь со мной, правда?
— Мне будет очень приятно поехать с тобой, — ответил Шанс.
Она свернулась в клубочек у него под боком и снова задремала. Шанс продолжал смотреть телевизор, пока не заснул сам.
6
Утром Шансу позвонила миссис Обри:
— Сэр, я только что просмотрела утренние газеты. Везде только вы! Прекрасные фотографии! Вы сняты вместе со Скрапиновым… с генеральным секретарем… и еще с этим немцем… фон-Не-Помню-Как. «Дейли ньюс» отдала под вашу с миссис Ренд фотографию всю первую полосу! Даже «Виллидж войс»…
— Я не читаю газет, — сказал Шанс.
— Да, но и все ведущие телевизионные компании просят об эксклюзивном интервью. Далее: «Форчун», «Ньюсуик», «Лайф», «Лук», «Вог», «Дом и сад» наперебой предлагают сделать о вас репортаж. Звонили из «Айриш таймс», хотели пресс-конференцию, «Спектейтор», «Санди телеграф» и «Гардиан» — тоже. Лорд Боклерк просил передать, что Би-би-си приглашает вас в Лондон для съемок специальной передачи с вашим участием — Би-би-си оплачивает все расходы, а жить лорд приглашает к себе в замок. Встретиться с вами хотят также нью-йоркские корреспонденты «Жур де Франс», «Шпигеля», «Оссерваторе романо», «Нойе цюрхер цайтунг» и «Правды». Князь фон Брокбург-Шулендорф только что звонил и сообщил, что «Штерн» хочет поместить ваш портрет на обложку ближайшего номера и приобрести всемирные права на публикацию ваших телевизионных выступлений. Они просят сообщить ваши условия. Французский «Экспресс» приглашает вас на «круглый стол» по проблемам американской экономики; все расходы, разумеется, за их счет. Месье Гофриди дважды звонил и приглашал остановиться во Франции у него дома. Руководство Токийской фондовой биржи хотело бы продемонстрировать вам новый компьютер для обработки данных торгов…
— Я не хочу встречаться со всеми этими людьми, — перебил секретаршу Шанс.
— Разумеется, сэр. И последнее: «Уолл-стрит джорнэл» предсказывает, что вы вскоре войдете в правление Первой американской финансовой корпорации, и они ждут вашего заявления по этому поводу. По моему мнению, сэр, такое заявление могло бы благоприятно повлиять на курс акций…
— Я не буду делать никаких заявлений.
— Отлично, сэр. Далее, попечители Восточнобережного университета приглашают вас на праздник начала занятий и дают вам почетного доктора. Но они хотят знать заранее, примете ли вы приглашение.
— Я здоров, мне не нужен доктор, — сказал Шанс.
— Хотите сами сказать это попечителям?
— Нет.
— Ясно. А как насчет газет?
— Я не люблю газет.
— Хотите увидеть зарубежных корреспондентов?
— Я видел их по телевизору.
— Замечательно, сэр. Ах да, миссис Ренд просила передать вам, что личный самолет Рендов вылетит в Вашингтон в четыре часа. И она также просила предупредить, что остановитесь вы у ее друзей.
Карпатов, начальник Особого отдела, прилетел в пятницу, чтобы встретиться со Скрапиновым. Встреча происходила прямо в кабинете у представителя.
— В досье на Сэдовника отсутствует специальная информация, — сказал он, положив тощую папку на стол.
Скрапинов отодвинул папку в сторону.
— Где все остальное? — спросил он недовольно.
— Ничего не удалось найти, товарищ Скрапинов.
— Карпатов, мне нужны факты!
Карпатов заговорил, осторожно подбирая слова:
— Товарищ посол, Белый дом активно пытается выяснить, что известно о Сэдовнике нам. У меня есть доказательства. Это означает, что речь идет о политической фигуре первой величины.
Скрапинов посмотрел на Карпатова, а затем встал и принялся расхаживать вдоль стола.
— Я хочу, — сказал он, — от вашего отдела только одного: фактов о Сэдовнике.
Карпатов потупил взор и начал:
— Товарищ посол, я вынужден признаться, что мы не смогли собрать даже самой элементарной информации об этом человеке. Такое впечатление, что он появился на свет несколько дней тому назад.
Скрапинов раздраженно махнул рукой и сшиб со стола маленькую статуэтку. Карпатов наклонился, подобрал ее и поставил обратно.
— Не воображайте, — прошипел Скрапинов, — что я поверю вашим бабушкиным сказкам! «Появился на свет» — скажите на милость! Вы хоть понимаете, что Сэдовник — одна из важнейших фигур в этой стране, а эта страна — не какая-нибудь Советская Грузия, а США, крупнейшее империалистическое государство! Такие, как Сэдовник, каждый день решают судьбу миллионов людей во всех концах света! «Появился на свет»! Да вы с ума спятили! Я его процитировал в своей речи!
Он перевел дыхание, а затем наклонился к Карпатову и тихо сказал:
— В отличие от работников вашего отдела я не верю в существование «мертвых душ» в двадцатом веке. И я не верю в пришельцев с других планет из американских телесериалов. Приказываю собрать всю информацию о Шэнси Сэдовнике и доставить ее мне лично не позже чем через четыре часа!
Пожимая плечами, Карпатов вышел из комнаты.
Прошло четыре часа, но от Карпатова не было ни слуху ни духу. Скрапинов решил преподать урок нерадивому особисту. Он вызвал к себе в кабинет Сулькина — в глазах непосвященных незаметного рядового работника представительства, на самом же деле одного из влиятельнейших людей в МИДе.
Скрапинов пожаловался Сулькину на бестолковость Карпатова, особо подчеркнув при этом первостепенную важность любой информации, имеющей отношение к Сэдовнику, и попросил Сулькина выяснить прошлое этого человека.
После обеда Сулькин явился к Скрапинову для конфиденциальной беседы. Они прошли в помещение, снабженное специальной защитой против подслушивания. Шутники из представительства прозвали это место «погребом». Сулькин открыл свой «дипломат» и торжественно извлек из него чистый белый лист бумаги. Скрапинов ждал с очевидным нетерпением.
— Это, дорогой товарищ Скрапинов, — сказал Сулькин, — прошлое вашего Сэдовника!
Скрапинов взял лист в руки, еще раз убедился в том, что на нем ничего не написано, и положил его на стол.
— Я не понимаю, товарищ Сулькин, что это все означает, — сказал он. — Не хотите ли вы сказать, что мне не дают допуска к информации о Сэдовнике?
Сулькин сел, закурил и помахал в воздухе горящей спичкой.
— Попытки покопаться в прошлом этого вашего мистера оказались столь опасными, дорогой товарищ, что мы потеряли одного из лучших агентов нашего отдела. И даже такой ценой нам не удалось ничего узнать!
Сулькин замолчал, нервно затянувшись сигаретой.
— К счастью, в среду вечером мне пришла в голову идея послать в Москву запись выступления Сэдовника в программе «Сегодня вечером». Запись, если это вам интересно, была проанализирована группой экспертов в области психиатрии, психологии и лингвистики. При помощи компьютеров последнего поколения был изучен словарь, синтаксис и акцент мистера Сэдовника, а также характерные для него жесты и мимика. Результаты, скажу вам, дорогой Скрапинов, потрясающие! Речь мистера Сэдовника полностью лишена этнической и региональной специфики и не может быть однозначно отнесена ни к одной местности в Соединенных Штатах!
Скрапинов удивленно посмотрел на Сулькина.
Криво улыбаясь, Сулькин добавил:
— Кроме того, вам будет небезынтересно узнать, что Сэдовник с эмоциональной точки зрения — самый уравновешенный субъект на политическом небосклоне Америки за последние много лет. Но во всех остальных отношениях он, как я уже сказал, чистый лист.
— Чистый лист? — эхом отозвался Скрапинов.
— Чистый Лист. Именно такое конспиративное имя мы ему присвоили!
Скрапинов судорожно отпил воды из стакана.
— Простите меня, товарищ, — сказал он, — но когда в четверг я позволил себе сослаться на Сэдовника в моей речи в Филадельфии, я, разумеется, полагал, что он является одним из хорошо известных представителей элиты Уолл-стрит. В конце концов, его цитировал американский президент. Но если, как теперь выяснилось, он…
Сулькин протестующее поднял руку:
— Что выяснилось? Почему бы Шэнси Сэдовнику и не быть тем, за кого вы его принимаете?
Скрапинов пробормотал в ответ:
— Чистый лист… отсутствие фактов…
Но Сулькин вновь перебил Скрапинова.
— Товарищ посол, — сказал он, — я хотел бы воспользоваться случаем, чтобы похвалить вас за вашу проницательность. Я хочу сообщить вам, что мы твердо убеждены: Сэдовник — один из руководителей тайной организации американской элиты, которая последние несколько лет планирует coup d’etat. Степень конспирации настолько высока, что организация уничтожила все следы прежней его биографии, перед тем как вывести из подполья в этот вторник во второй половине дня.
— Вы сказали «coup d’etat»? — переспросил Скрапинов.
— Да, — кивнул Сулькин. — А вы сомневаетесь?
— Почему же, даже Ленин говорил в свое время о чем-то подобном.
— Отлично, — воскликнул Сулькин, захлопывая свой «дипломат». —Интуиция не подвела вас. Ваше решение с самого начала обратить пристальное внимание на Сэдовника оказалось верным. Блестящая интуиция, товарищ Скрапинов, интуиция настоящего марксиста!
Сулькин встал, собираясь уходить.
— Вскоре мы пришлем вам специальную инструкцию о том, какую позицию следует занять в отношении Сэдовника.
Когда Сулькин ушел, Скрапинов подумал про себя: как все же удивительно — миллиарды рублей тратятся каждый год на чудеса японской техники, на супершпионов, подготовка и внедрение которых занимает долгие годы, на спутники космической разведки, на посольства, набитые людьми и начиненные аппаратурой, на торговые миссии, культурный обмен, на взятки и подарки — а в конце концов выясняется, что для успеха нужна просто марксистская интуиция! Скрапинов вспомнил Сэдовника и позавидовал его молодости, обаянию, его большому политическому будущему. Чистый Лист, Чистый Лист — конспиративное имя напомнило Скрапинову его партизанскую юность и суровые годы войны. Зря он пошел в дипломаты. Военная карьера была бы лучше… Но он уже стар.
Во второй половине дня в пятницу секретарша доложила президенту:
— Мне очень жаль, мистер президент, но все, что мне удалось найти нового со вчерашнего дня, взято из газет. Советский представитель упомянул Сэдовника в своей речи. Затем Сэдовник дал короткое интервью прессе на приеме в ООН…
Президент вскричал, не скрывая раздражения:
— Довольно! Вы спросили у Бенджамина Ренда, кто такой этот Сэдовник?
— Я звонила Рендам, сэр. К несчастью, у мистера Ренда снова тяжелый приступ и ему ввели сильное обезболивающее. Он не может говорить, сэр.
— Тогда спросили бы у миссис Ренд!
— Я спросила, сэр. Она была рядом с больным. Она сказала только, что мистер Сэдовник не любит обсуждать свою частную жизнь, а она уважает желания мистера Сэдовника. Она также предчувствует — она так и сказала: предчувствует, — что сейчас, когда болезнь окончательно приковала мистера Ренда к постели, активность мистера Сэдовника заметно возрастет. Однако она так ничего и не сообщила ни о бизнесе, ни о семейном положении мистера Сэдовника.
— В «Таймс» и то больше написано! А что разведка? Вы беседовали со Стивеном?
— Разумеется, мистер президент. Он ничего не нашел. Была произведена двойная проверка с участием всех ведомств, но результатов нет. Естественно, отпечатки пальцев изучили еще перед вашим визитом к Рендам, но они не значатся ни в одном банке данных. Увы, больше мне нечего добавить…
— Хорошо, хорошо. Позвоните Грунману. Расскажите ему все, что вы знаете, а вернее — не знаете, и пусть он мне позвонит, как только выяснит что-нибудь об этом Сэдовнике.
Вскоре позвонил Грунман:
— Господин президент, мы приложили все наши старания, но не нашли абсолютно ничего! Такое впечатление, словно этот человек появился на свет три дня назад в доме Рендов!
— Вы меня расстраиваете, сильно расстраиваете, — сказал президент. — Сделайте еще одну попытку. Продолжайте искать, ясно? Да, кстати, Уолтер, вы помните, есть какой-то телесериал, там обыкновенные американцы внезапно оказываются пришельцами с другой планеты? Так вот, Уолтер, я в пришельцев не верю! Я жду вас с большим досье на Сэдовника. Если досье не будет, я пошлю в ваше ведомство комиссию и дам ей поручение персонально наказать тех, кто развалил безопасность нашей страны!
Грунман позвонил вновь.
— Господин президент, — сказал он упавшим голосом, — боюсь, что наши первоначальные опасения подтвердились. У нас нет сведений ни о дне и месте рождения этого человека, ни о том, кто были его родители. Мы с полной ответственностью можем заявить, что у него никогда не было никаких проблем юридического характера ни с одним частным лицом, фирмой, штатом, федеральными властями, корпорацией или ведомством. Он никогда не попадал ни в какие аварии или происшествия — не считая столкновения с автомобилем Рендов — ни как виновник, ни как пострадавший, ни как свидетель. Он ни разу не лежал в больнице, у него нет страховки и, вероятно, нет вообще никаких личных документов. Он не имеет ни водительских, ни летных прав, более того — ему никогда и нигде не выдавали вообще никаких удостоверений. У него нет ни чековой книжки, ни кредитной карты. Он не владеет недвижимостью в нашей стране… Мистер президент, мы прослушали его телефон у Рендов — он не говорит по нему ни о делах, ни о политике. Он весь день смотрит телевизор, который стоит у него в комнате, и единственное, что слышно, — это звук от телевизора…
— Что? — перебил президент. — Что вы хотите этим сказать, Уолтер?
— Он смотрит телевизор, сэр, все каналы подряд. С утра до вечера. Даже когда миссис Ренд… даже когда она у него в спальне, сэр…
Президент резко оборвал Грунмана:
— Это уж слишком, Уолтер, никто вам не позволял заходить так далеко, черт побери! Я и слышать ничего об этом не хочу! Кому какое дело, чем Сэдовник занимается у себя в спальне?
— Извините, господин президент, но мы просто уже не знали, что делать! — Грунман прочистил горло. — Мы отнеслись к заданию с полной ответственностью. Записали все, что он говорил на приеме в ООН, — но он почти ничего не сказал! Разумеется, сэр, у нас зародились подозрения, что он может быть агентом иностранной разведки, но эти люди, как известно из нашего опыта, обычно запасаются документами в избытке. Они американцы больше любого американца. Как шутит наш директор, просто странно, что никого из них до сих пор не выбрали в прези… — Грунман прикусил язык, но было уж слишком поздно.
— Дурацкая шутка, Уолтер, — зло сказал президент.
— Простите, сэр. Я не хотел… я не имел в виду…
— Продолжайте докладывать.
— В общем, сэр, мы полагаем, что Сэдовник не является нелегалом. Мы в этом уверены — Советы тоже отчаянно пытаются раздобыть о нем информацию. Спешу вас обрадовать, сэр, у Советов вышло не больше нашего — все, что они знают, сводится к вырезкам из американских газет! Но в ходе операции они были вынуждены раскрыть одного из своих самых ценных агентов и потеряли его. И это еще не все — восемь крупнейших держав дали своим разведслужбам задание собрать информацию о Сэдовнике. Мы продолжаем работать, сэр, мы работаем круглые сутки, и как только что-нибудь станет известно, я вас тотчас же извещу.
Президент поднялся наверх в свои апартаменты. Он устал. Невероятно, думал он, просто невероятно! На эти ведомства тратится не по одному миллиону долларов в год, а они не могут узнать элементарные вещи о человеке, который гостит сейчас в одном из лучших домов Нью-Йорка у известнейшего бизнесмена. Может быть, в федеральном правительстве завелись саботажники? Да, но кто они? Президент вздохнул, включил телевизор и задремал в кресле.
7
Человек, сидевший на диване, пробежал взглядом по небольшой группе людей, собравшихся в гостиной.
— Джентльмены, — заговорил он, взвешивая каждое слово, — многие из вас уже, наверное, знают, что Дункан отказался баллотироваться вместе со мной. Мы остались без кандидата. Друзья мои, в кратчайшее время мы должны найти кандидата не хуже Дункана, к которому я продолжаю питать глубочайшее уважение, несмотря на все печальные открытия о его прошлом, ставшие недавно достоянием общественности.
Заговорил Шнейдер:
— Даже с Дунканом было нелегко договориться, так что и не знаю, кого мы сможем найти. Не будем строить иллюзий — у нас осталось совсем немного времени. Шелман собирается остаться у руля своей фирмы. О Франке не стоит даже говорить, учитывая жалкую репутацию, которую он заработал на посту ректора университета.
— А как насчет Джорджа? — спросил кто-то.
— У Джорджа снова операция — вторая за последние три месяца. Джордж не потянет по здоровью. Это очевидно.
В комнате воцарилось молчание. Затем заговорил О’Флаэрти.
— Кажется, у меня есть кандидатура, — промолвил он. — Что вы скажете насчет Шэнси Сэдовника?
Все взгляды обратились к человеку на диване.
Тот отхлебнул из чашечки кофе и сказал:
— Шэнси Сэдовник? Но мы же о нем ничего не знаем! Наши люди не смогли ни черта про него выяснить. И сам он о себе ни словом не обмолвился с тех пор, как въехал в дом к Рендам четыре дня назад…
— Отлично. Это только поднимает его шансы в моих глазах! — воскликнул О’Флаэрти.
— Почему? — раздалось сразу несколько изумленных голосов.
О’Флаэрти пояснил:
— В чем была беда с Дунканом? С Франком и с Шелманом и многими-многими другими, которых нам пришлось отвергнуть? Беда в том, черт побери, что у всех у них было прошлое, и еще какое! Прошлое губительно для политика, оно засасывает как болото! — О’Флаэрти возбужденно размахивал руками. — А посмотрите на Сэдовника! Повторю вслед за нашим уважаемым другом: у Сэдовника нет прошлого. Никто не сможет ничем его скомпрометировать. Он представителен, умеет говорить и телегеничен! И, судя по его высказываниям, разделяет наши убеждения! Вот в чем суть — не важно, кто он, важно, кем он не является. Шэнси Сэдовник — это наш шанс!
Шнейдер раздавил в пепельнице окурок сигары и задумчиво сказал:
— О’Флаэрти высказал умную мысль. Очень умную. Сэдовник… хм… в этом что-то есть…
Вошел официант с подносом горячего кофе, и дискуссия продолжилась.
Шанс пробивался к выходу через плотную толпу танцующих. В глазах у него до сих пор рябило от ярких люстр в зале, подносов с закусками в буфете, огромных букетов живых цветов, разноцветных бутылок и искрящихся хрустальных бокалов на столах. Он заметил где-то в толпе Йе-Йе, которую прижимал к себе высокий генерал, увешанный орденами. Фотографы обступили его со всех сторон, слепя вспышками, но Шанс прошел сквозь них, будто сквозь дым. Все вокруг было ненастоящим, совсем не таким, как в саду.
И сам себе Шанс казался ненастоящим, каким-то другим, незнакомым Шэнси Сэдовником, колеблющимся, как отражение в луже, по которой прохожий ударил тростью.
Шанс пересек наконец зал, подгоняемый потоком холодного воздуха из открытого окна, и толкнул тяжелую стеклянную дверь. Снаружи был сад. На гибких ветвях показались свежие ростки, тугие бутоны налились соками. Сад был спокоен — казалось, что он заснул. Ночные облака пролетали в небе комками ваты и стирали пыль с лунного диска. Шелестела листва, и капли дождевой воды срывались с ветвей на землю. Ветер играл мокрой листвой и умирал в ней. В голове у Шанса было пусто, а на сердце — легко.
От переводчика
Человек удивительной судьбы — на редкость избитое словосочетание, просто штамп. Но о Ежи Косинском иначе и не скажешь. Менять страну и язык в век, когда в обиход ввели такие понятия, как «мировая война», «геноцид», «тоталитаризм», доводилось многим, слишком многим. В этом смысле Косинский, родившийся в Польше, но ставший признанным американским писателем, не столь уж и исключителен. Но если обратиться к подробностям его жизненного пути, то вспомнится, скорее, век XV: так напоминает это причудливое повествование с неожиданными поворотами и внезапными вмешательствами Провидения сюжет плутовского романа. А если взглянуть еще глубже — то и странствия хитроумного Одиссея.
Мальчик из Лодзи, онемевший в детстве и внезапно вновь обретший дар речи, молодой социолог под колпаком у госбезопасности, работающий лыжным инструктором, белый шофер у черного босса в Гарлеме, в одночасье превратившийся в мужа миллиардерши, человек, чудом уходивший не раз из-под носа у смерти для того, чтобы прийти к ней наконец по собственной воле, — все это Косинский. Свою автобиографию он так и не написал, хотя именно ее, казалось, было бы написать намного проще, чем любой роман.
«Being There» — так называется в оригинале представленная читателю повесть Косинского. Буквальный перевод («Будучи там») не передает всех смыслов этой идиомы — ведь это еще и характеристика человека, у которого, выражаясь по-русски, «не все дома». Поэтому название пришлось изменить — с неизбежными потерями для авторского замысла.
Многие из читателей, возможно, видели поставленный по повести блестящий одноименный фильм Хола Эшби с Питером Селлерсом в главной роли. Им читать этот текст и проще и трудней: ведь зрительные образы обладают своей навязчивой энергетикой — они встают перед глазами, не спрашивая у нас позволения. Но и те, кто не видел кинокартины, думаю, испытали нечто вроде кинематографического переживания — настолько зрима и подвижна сухая и лаконичная проза Косинского.
Романами о святом простаке (вариант: чистом душой дикаре) изобилует европейская литература, да и не только она. Об этом можно говорить долго, особенно русским — с нашим хрестоматийным князем Мышкиным. В Америке эта мифологема обрела второе дыхание — достаточно вспомнить недавнего «Фореста Гампа» Уинстона Грума и фантастический успех поставленного по нему фильма. Очень уж соблазнительно для культуры вынесенного на знамя рационализма увидеть отражение — свое и мира — в зеркале, не замутненном социальными условностями и общепринятыми глупостями так называемого «здравого смысла». Но мало кто перед Косинским решался дойти до последнего предела — вывести простака еще и имбецилом в самом что ни на есть медицинском смысле этого слова. А ведь именно таков Шанс, герой «Садовника», — растение в теле джентльмена средних лет, волей обстоятельств вырванное из уютного сада и перенесенное в вашингтонский высший свет.
В повести (если не считать эпизодических персонажей) нет дурных людей — есть люди обыкновенные, по-своему добрые и разумные, но как они глупо выглядят временами!
К. С. Льюис написал когда-то: «Рядом с богами мы выглядим уродами». Прибавим от себя, что рядом с дураками мы выглядим подчас полными идиотами.