(Перевод с нидерландского и вступление Д.Сильвестрова)
Виллем Рогхеман
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 12, 1996
Перевод Дмитрий Сильвестров
Виллем Рогхеман
Стихи
Перевод с нидерландского и вступление Д.СИЛЬВЕСТРОВА
От центральной площади Амстердама, прямо перед Королевским дворцом, отходит одна из улиц с коротким названием Нее. В отличие от других мест центра города, пестрых и шумных, со множеством ярких витрин и скопищем народа, сидящего по кафе и проплывающего мимо — также и в буквальном смысле, по знаменитым каналам, — улица эта тихая, сплошь застроенная домами с глухими стенами и совершенно безлюдная. Но примерно посередине ее внезапно открывается большой двор, частично занятый столиками ресторана, а в глубине двора виден вход в бельгийский культурный центр «Бракке Гронд», знакомство с директором которого, поэтом Виллемом Рогхеманом, и послужило поводом для возникновения русских переводов его стихов.
Виллем Рогхеман родился в 1935 г. в Брюсселе. Жил и работал в Антверпене и Амстердаме. Сейчас снова живет и работает в Брюсселе. Первые публикации его относятся к 1956 году. Участвуя вместе с другими литераторами этого времени в заметном тогда процессе обновления нидерландскоязычной поэзии, он отходит от традиционных форм стихосложения, предпочитает свободный стих и обращается к логике пластических искусств. Во Фландрии наиболее известные представители этого поколения — печатавшиеся в русских переводах Хюго Клаус и Паул Снук.
Рогхеман — человек сдержанный, и поэзию его можно порой счесть и сдержанной, и даже невыразительной. Но при более внимательном взгляде, вчитываясь в краткие, конкретные штрихи поэтических наблюдений, замечаешь в его стихах своеобразный, метерлинковский драматизм недосказанности. Встречающиеся то и дело смысловые скачки ведут к возникновению ритмических пауз, и все стихотворение как-то неожиданно вдруг уходит, увлекая с собой читателя, в какое-то иное пространство и время — в полном соответствии с лозунгом эстетического объединения писателей и художников поколения 50-х годов» КОБРА (КОпенгаген—БРюссель—Амстердам): «реализм есть отрицание реальности».
Стихи Рогхемана лаконичны и сжаты. Они стимулируют воображение и будят эмоции. Их живописная образность окрашена чувством одиночества, однако дисгармония мира и личности находит разрешение в языке, в точно найденной гармонии поэтических элементов.
Колумб в Нью-Йорке
Открыв Америку,
Колумб не поверил своим глазам.
Со своими людьми
он пустился на поиски гуру
и стремился, собственно, в Индию.
Но когда его «Санта Мария»
стала тонуть, полиция порта
выудила его, он проехал
мимо статуи Свободы, а несколько позже
все глядел вверх, в небоскребы.
Надо будет рассказать об этом моей королеве.
Кто бы думал встретить в Индии небоскребы?
На следующее утро его фото
красовалось в «Нью-Йорк геральд трибюн»
и на Уолл-стрит подскочили в цене
акции индийского джута.
В комнатенке на замызганной Бауэри-стрит
Колумб вогнал себе хорошую дозу
и в взвихрившихся красках
видел себя адмиралом
испанской каравеллы XV столетия.Страсть к подытоживанию
Зима вынуждает к терпению.
Ждать, пока станет мягким
лед. Видеть, как по шпалерам
живой ограды и садам
прочь уходит луна.
И сквозь дрему слышит крестьянин
поскрипыванье своего дома в ночи,
потрескиванье своих снов
под электрическим одеялом.Ландшафт расстилается
под дряхлеющим солнцем.Впадать в воспоминания,
звонкие, словно кубики льда,
падающие в стеклянный стакан.Смотреть, как трещина стену кромсает,
как чайка поскальзывается на льду,
белая, словно крик.Все бело. Все подытожено.
Неизменно — и неузнаваемо
У моря, скажет он, у моря всё по-другому,
там всё — движенье и рокот. Там
запах и вкус соли у тебя на губах.
Это — море, оно прекрасно, как ложь.
Но действительность всегда отступает на шаг.
Здесь нашел ты любовь? — спрашивает она.
И ответ его безответен.
Горечь скрипит на зубах,
словно он вдохнул воздух с песком.
Чайки мелькают над прибрежною кромкой,
то и дело касаясь крылами
пенных гребней набегающих волн.
Смотри, скажет он, белое с белым. Как тогда.
Он говорит с ней. Он трет глаза.
Незаметно смахивает слезу:
мол, в глаз попала соринка.
Ее слова режут осколками прошлого.
Его воспоминания погружены
в средневековую глубь его жизни.
Во рту у него
слова ее теплы и влажны на вкус.
Кровь? — думает он.Краски сна
Я проснулся ночью с мудреным вопросом:
все ли краски мы видим во сне?
Или, если спросить по-другому, —
можно ли увидеть во сне все цвета радуги?
Оранжевый — да. Глянь, как поблескивают
апельсины на ярко-желтом фарфоре.
И красный, цвет заходящего солнца,
пурпур глубоких теней.
А то еще зелень пастбищ, растений,
и особенно серый —
стен, воды, даже воздуха.
И много коричневого
после долгого жаркого лета.
Синий же — нет.
Синий — цвет пробуждения.
Когда ты, склоняясь ко мне,
манишь в морскую глубь своих глаз.Стихи о любви
Я знаю, красивой умрешь.
Скажем, с цветком в руке,
с улыбкою на губах.
И с течением дней
слой пыли на подоконнике
будет все толще и толще.
Будет чудное утро.
Чистое, синее небо.
Я выйду немного пройтись,
со своими странными мыслями
в голове, еще более, чем всегда,
втянутой в плечи.
И вдруг донесутся
слова утешения
от кого-то, от кого их совсем
не ожидаешь услышать.
И потом снова
все будет
как прежде.Эйнштейн открывает осень
И золото палых листьев
собирает он, бродя по осеннему парку.
Облака нависают все ниже,
будто их гнетет любопытство.Он видел гигантскую длань,
простертую над холмами.
И под стеклянным куполом ветер и дождь
беззвучно неистовствуют.И вот, превозмогая усталость,
старик затворяет окно,
оставляя по ту сторону последнее утро,
в то время как робкое солнце
норовит схорониться в листве,
а трава безмолвно кричит,
не пытаясь сдержать свою радость.Оглянувшегося — только и видели
Словно то, что он видит,
действительно существует.Море, касаясь земли,
разрывает пелену зримого.То, чего он не хотел знать,
он постепенно забыл.Сон стал чредою видений,
погруженных в беззвучность.В безветренном краю
своих снов
он живет на необитаемом острове.Это как совсем новая копия
давно минувшего года.Вот и сам он исчез.
Он открыл какую-то дверь
и, переступив порог, вошел в комнату,
заброшенный дом ее сердца.Там, где однажды он был,
как никогда, теперь пусто.Прощание с Варшавой
В моей памяти властвует зелень.
Большой парк, много деревьев,
и посредине — памятник Шопену
и ряды скамеек, чтоб летом
слушать его музыку прямо на солнце.В моей памяти властвует охра.
Цвет старого рынка
и королевского дворца,
придающий Варшаве привкус шафрана.
В этом городе грусть
вписана дождем в оконные стекла.
Живущий здесь знает, как тьма
набухает за окнами.
И отблеск лампы в черном стекле
все больше становится
отражением одиночества.Психиатр возникает перед моими глазами
и толкует мне сны
меланхоличных продавщиц больших магазинов,
меж тем как поэт
хиреет средь рукописей.В моей памяти властвует карий
цвет твоих глаз,
когда ты долго глядишь на меня
и так красноречиво молчишь.
Звезды, горящие в тверди
пригрезившегося ландшафта.
Зима, снег, налипший на отяжелевшие дворники.
Кого-то по-идиотски несет под трамвай.
Последнее увиденное им лицо
леденеет в его зрачках.