(Перевод с английского С.Белова)
Литературный гид
Опубликовано в журнале Иностранная литература, номер 11, 1996
Перевод Сергей Белов
Уолтер Лакер
Истоки
Терроризм как явление, безусловно, обладает своеобразной притягательностью — особенно если рассматривать его с безопасного расстояния — и в то же время представляет немалые трудности для анализа. Это мрачное обаяние терроризма (вспомним шеллианское tempestuous loveliness of terror) и трудности его интерпретации имеют общий корень: внезапность, скандальность и вопиющая жестокость — основные составляющие терроризма. Войны — в том числе и гражданские — во многом носят достаточно предсказуемый характер, они происходят, что называется, средь бела дня, и противоборствующие стороны и не думают окутывать себя и свои действия ореолом тайны. Даже гражданская война соблюдает те или иные правила, в то время как главные признаки терроризма — анонимность и отрицание каких бы то ни было норм.
Терроризм всегда производил шокирующее впечатление на общество и вызывал самые противоречивые отклики и оценки. Лет восемьдесят назад террорист в массовом сознании ассоциировался со взъерошенным чернобородым чужаком-анархистом, который швырялся бомбами направо и налево и взирал на мир с дьявольской или идиотской улыбкой. Это был совершенно аморальный и фанатичный субъект, зловещий и нелепый одновременно. Хотя Достоевский и Джозеф Конрад и дали в своих произведениях гораздо более углубленные образы представителей этого движения, но отправной точкой для них служил именно такой стереотип. В наши дни этот образ, безусловно, претерпел определенную трансформацию, но все же не очень далеко ушел от первоначального шаблона, и объяснения политологов и психиатров, вызываемых для консультаций, в конечном счете не проливают света на эту загадку. Надо сказать, что во все времена и эпохи террористы не испытывали недостатка ни в поклонниках, ни в доверенных лицах, да и сегодня мы снова и снова слышим похвалы в адрес новоявленных святых и великомучеников террора. Нам говорят, что террорист — это человек, который не закоснел в равнодушии, который посвятил себя борьбе за свободу и справедливость. Его изображают кротким созданием, вынуждаемым равнодушным большинством и жестокими социальными условиями сыграть роль трагического героя: добрый самаритянин, подливающий яд, Франциск Ассизский с бомбой. Разумеется, такого рода канонизация сама по себе нелепа, но в то же время последовательное, безоговорочное отрицание терроризма с его бесчеловечными методами исходит лишь от тех, кто проповедует идеи непротивления злу насилием. Как отметил еще триста лет назад полковник Сексби, убийство — далеко не всегда преступление, а вооруженное сопротивление превосходящим силам противника — в открытом поединке и в полном соответствии с кодексом рыцарской чести — порой заведомо обречено на провал. Шиллер напоминал о том, что тирания не безгранична и что приходится браться за оружие, когда все прочие доводы оказываются исчерпанными. Выдвинутое Шиллером обоснование насилия как «последнего довода» свободных людей, не желающих мириться с невыносимыми условиями существования, вдохновляло не одно поколение тираноборцев. Впрочем, на одного Вильгельма Телля приходилось немало самозваных спасителей человечества, горячих голов, фанатиков и безумцев, весьма своеобразно представляющих себе право личности на самозащиту и видящих в оружии не «последний довод», но панацею от всех зол — как реальных, так и мнимых. Патриотизм с давних пор был последним убежищем негодяя. То же самое справедливо в отношении борьбы за свободу. Так, латиноамериканские конокрады, будучи пойманными и желая избежать повешения, объявляли, что руководствовались в своих действиях политическими мотивами. Разумеется, большинство террористов и не Вильгельмы Телли, и не вульгарные конокрады. Бывает, в них причудливо сочетаются самые разные, порой противоречащие друг другу качества, что вовсе не облегчает задачу исследователю терроризма. Можно, конечно, спорить, был ли прав Эдмунд Берк, говоривший, что если «поскрести идеолога, то под ним обнаружится террорист», но зато совершенно очевидно другое: если «поскрести» террориста, то под ним совсем не обязательно скрывается идеолог.
Анализ проблемы терроризма сложен еще по одной причине. За последнее столетие характер терроризма претерпел значительные изменения. Это касается не только методов, но и задач борьбы, а также личностей тех, кто принимает в ней участие. Всего несколько поколений отделяют Софью Перовскую и Эмму Голдман от Ульрики Майнхоф и Патти Х?рст, но в моральном и интеллектуальном плане расстояние между ними измеряется световыми годами. Столь же существен и второй момент: в отличие от марксизма, терроризм не является идеологией, но представляет собой бунтарскую стратегию, которая может применяться приверженцами самых разных политических течений.
В то же время терроризм — это не набор чисто технических приемов. У тех, кто им занимается, существует определенная мировоззренческая общность. Они могут принадлежать к левой или правой части политического спектра, они могут быть националистами или, что реже, интернационалистами, но в основных моментах их ментальность выказывает удивительное сходство. Часто они гораздо ближе друг другу по духу, чем сами подозревают и были бы готовы признать тайно или публично. Подобно тому как технологией терроризма могут успешно овладевать люди самых разных убеждений, его философия также без труда преодолевает преграды, существующие между отдельными политическими доктринами. Она универсальна и беспринципна.
Терроризм, вопреки бытующему мнению, не является подвидом партизанской (революционной) войны, и его политические функции в наши дни носят иной характер. Кто-то в качестве синонима к понятию «терроризм» использует термин «городская партизанская война». Насчет эпитета «городской» все в порядке, но вот определение «партизанский» тут уж совсем ни при чем: ведь разница между терроризмом и деятельностью партизана имеет не стилистический, но качественный характер.
Эта работа стала результатом моей неудовлетворенности попытками объяснения и интерпретации терроризма, предпринимаемыми как на массовом, так и на академическом уровне. Дальше в этой книге я останавливаюсь на сложностях, связанных с исчерпывающим определением терроризма. Такого определения нет и в ближайшем будущем не предвидится, но было бы абсурдно утверждать, что изучение явления невозможно до появления такого определения. Даже теперь, через три десятилетия после падения фашизма, не утихли споры насчет того, что он собой представляет, но тем не менее нам приходится сталкиваться с феноменом фашизма как в теории, так и на практике. Я воздерживаюсь от употребления модного словосочетания «революционный терроризм»: слишком многие террористические группировки и прошлого и настоящего не имеют ничего общего с революционностью — в том числе и те, кто указывает на свою революционную ориентацию. Бытует распространенное мнение, что особенности современного терроризма вкратце сводятся к следующему:
1. Терроризм — нечто новое, не имеющее прецедента в истории. По этой причине его предтечи, если таковые и имеются, не представляют особого интереса.
2. Терроризм — одна из наиболее серьезных, чреватых большими опасностями проблем, которые ныне встают перед мировым сообществом.
3. Терроризм — это реакция на несправедливость. Если бы в мире царила политическая и социальная справедливость, никакого терроризма не было бы и в помине.
4. Единственный способ уменьшить угрозу терроризма — борьба с теми социальными и политическими язвами, что вызывают его к жизни.
5. Террористы — фанатики-идеалисты, доведенные до отчаяния бесчеловечными условиями существования. Они бескорыстны, и в основе их действий лежат мотивы чисто идеологического характера.
6. Терроризм может заявить о себе в любой точке земного шара.
В задачу моего исследования не входит опровержение бытующих заблуждений: для этого достаточно противопоставить таким постулатам общеизвестные факты. Мне бы хотелось по-новому взглянуть на явление в целом. Тут, правда, возникают сложности методологического порядка. Деятельность некоторых террористических движений получила весьма подробное освещение. Практически каждый член группы Баадера-Майнхоф удостоился если не монографии, то статьи. То же самое можно сказать о таком куда более значительном явлении, как организация «Народная воля». Деятельность же многих других террористических группировок вообще не получила освещения: о них либо совсем забыли, либо известность, которой они пользовались, так и не перешагнула национальных границ. Так что попытка написать «общую теорию» (или историю) мирового терроризма, на мой взгляд, заранее обречена на провал. Поэтому я решил сосредоточиться лишь на основных моментах развития терроризма и террористических доктрин, а также на основных признаках и проблемах этого феномена.
Понятия «терроризм» и «террорист» появились сравнительно недавно. В дополнении к Словарю Французской академии 1798 года терроризм определяется как systиme, rйgime de la terreur. Согласно одному французскому словарю, вышедшему двумя годами ранее, якобинцы часто употребляли это понятие устно и письменно по отношению к себе — и всегда с положительным оттенком. Однако после 9 термидора слово «террорист» стало носить уже оскорбительный смысл, превратившись в синоним «преступника». Вскоре это понятие достигло берегов Британии. Достаточно вспомнить знаменитые слова Эдмунда Б?рка, написанные им в1795 году, где он упоминал «тысячи псов ада, именующихся террористами», которых натравили на французов. Слово «терроризм» в те времена применялось к периоду Французской революции между мартом 1793 и июлем 1794 года и означало «правление ужаса». Впоследствии термин получил более расширенное толкование и стал означать всякую систему правления, основанную на страхе. Затем, до самых недавних пор, слово «терроризм» — как, кстати, и «партизанская война», употреблялось настолько широко и означало столько различных оттенков насилия, что вовсе утратило какой-либо конкретный смысл. Достаточно часто приходится слышать голоса, призывающие отказаться от изучения политического терроризма как особого явления на том основании, что на всем протяжении мировой истории в результате преступлений со стороны властей погибло гораздо больше людей, чем от рук «террористов снизу». Возможно, так оно и есть, но тем не менее меня здесь интересует не проблема политического насилия в целом и не ужасы отдельных политических режимов, но гораздо более специфическое явление.
Вряд ли можно подобрать определение, подходящее для всех разновидностей «терроризма снизу», с которыми познакомилось человечество: ведь и крестьянские войны, и рабочее движение, и просто бандитизм, например, неизбежно сопровождались применением насилия. То же самое справедливо в отношении традиционных войн, войн гражданских, а также национально-освободительных движений. В большинстве указанных случаев, однако, террор хоть и был одним из инструментов, но чаще выполнял подчиненную роль. Меня же интересуют движения, где террор являлся основным средством, все прочее упоминается достаточно бегло. Существует мнение, что политический терроризм как некая система — явление достаточно новое, возникшее лишь в конце прошлого столетия. В каком-то смысле это так: «философия бомбы» — сравнительно новая доктрина. Вместе с тем в истории хватает примеров массового уничтожения политических противников. Подобно тому как мольеровский мещанин, к своему удивлению, выяснил, что всю жизнь разговаривал прозой, терроризм и террористы существовали задолго до появления этих терминов. Во многих странах были варфоломеевские ночи и сицилийские вечерни. Врагов, реальных и мнимых, уничтожали римские императоры, оттоманские султаны, русские цари, а также многие, многие другие…
«Терроризм снизу» развивался в самых многообразных формах, принимая характер то религиозных движений, то политических бунтов и социальных восстаний. Одну из самых ранних в истории террористических группировок составляли сикарии, прекрасно организованная секта, действовавшая в Палестине в 66-73 годах н.э. Источники немногочисленны и противоречивы, однако, если верить Иосифу Флавию, сикарии применяли необычную тактику: они атаковали противника в дневное время, особенно по праздникам, когда Иерусалим бывал запружен толпами людей. Любимым оружием сикариев был кинжал или короткий меч (сика), который они прятали под одеждой. Как отмечал знаток из эссе английского писателя Де Куинси «Убийство как изящное искусство», сикарии, справедливо полагая, что толпа сама по себе есть нечто вроде темноты (благодаря своей плотности, давке и невозможности увидеть со стороны, кто именно нанес роковой удар), присутствовали там, где была толчея, и когда люди пытались понять, кто убийца и где он, ответом оставалось: «неизвестно!» Сикарии уничтожили дом первосвященника Анании, а также дворцы представителей династии Иродов, они сожгли публичный архив, чтобы уничтожить расписки должников. У Тацита упоминается, что сикарии сжигали зернохранилища и выводили из строя системы водоснабжения в Иерусалиме. Это были экстремистски и антиримски настроенные националисты, которые в то же время видели своих противников и в среде умеренной египетской и палестинской диаспоры, в евреях, стоявших за мир с Римом. Из некоторых источников следует, что у сикариев была тщательно разработанная доктрина, так называемая «четвертая философия», нечто вроде иудейского протестантизма. Они повиновались одному лишь Богу, не признавали над собой никакой земной власти, отказывались видеть в священнослужителях посредников между Всевышним и простыми смертными. Другие авторы упирают на то, что сикарии возглавляли движение социального протеста, настраивая низы против богатых верхов. Иосиф Флавий, однако, не склонен видеть в них воплощение благородства. По его убеждению, это были самые обыкновенные корыстные разбойники, которые управлялись иноземными силами и использовали призывы к справедливости для прикрытия своих неблаговидных целей. Но даже Иосиф Флавий признает, что некоторые из них проявляли религиозный фанатизм: они видели в мученичестве нечто приносящее радость, полагали, что после свержения ненавистного режима Господь явится своему народу и избавит их от мук и страданий. Впрочем, так думали отнюдь не рядовые сикарии.
Похожее сочетание религиозного мессианства и политического терроризма было присуще гораздо более известной на Западе секте ассасинов, отпочковавшихся от исмаэлитов, которые появились в ХI столетии и были разгромлены монголами в ХIII. Ассасины в течение долгого времени привлекали к себе внимание на Западе, причем интерес ученых к ним в последние годы возрос, поскольку слишком многое в их тактике и стратегии напоминает методы современных террористов. Из Персии ассасины совершали набеги на Сирию, убивали префектов, губернаторов, калифов. Им удалось убить даже Конрада Монферратского, правившего Иерусалимским королевством. Они дважды пытались убить Саладдина, но неудачно. Их первый вожак, Хасан Сибаи, быстро понял, что у него слишком мало людей, чтобы успешно сражаться в открытую, но длительная, умело продуманная кампания террора, осуществляемая хорошо обученными и дисциплинированными воинами, может возыметь серьезный политический эффект. Ассасины действовали под завесой строжайшей секретности, нередко переодеваясь иноземцами, в том числе и христианами. Они не пользовались ни ядами, ни метательными снарядами. Их оружием был кинжал, и не только в силу его высокой надежности, но и потому, что в убийстве они видели нечто ритуальное. Современные исследователи, описывая эту секту, отмечают ее аскетическую дисциплину. Сектанты приветствовали мученичество и смерть во имя идеи и твердо верили в наступление нового миропорядка. В исторической перспективе деятельность секты представляет собой отчаянную, хотя и обреченную на конечное поражение борьбу религиозного меньшинства за право на свой образ жизни и свободу вероисповедания со всеми силами стремящимися подавить их сельджуками. Впрочем, какое-то время тактика ассасинов приносила им успех…
В Индии и на Дальнем Востоке издавна действовали тайные общества иного толка. Так, англо-индийская администрация в течение долгого времени отрицала существование так называемых «душителей», пока капитан, а впоследствии и генерал-майор, Уильям Слиман не вник в проблему и в конце концов не разгромил эту секту. «Душители» умерщвляли своих жертв с помощью шелкового шнурка. Они старались не трогать европейцев, но в остальном не проявляли никакой избирательности. Члены секты считали, что этот способ убийства восходит к ритуальным жертвоприношениям богине Кали, и, надо сказать, для многих он обладал неодолимой притягательностью. Как говорил своим пленителям член этой секты Феррингея: «Если кто-нибудь хоть раз испытает сладость жертвоприношения, он уже наш, даже если он овладел разнообразными ремеслами и у него есть все золото мира. Я сам занимал достаточно высокую должность, работал хорошо и мог рассчитывать на повышение. Но становился самим собой, только когда возвращался в нашу секту». «Душители» презирали смерть. Их политические убеждения, если вообще о таковых можно всерьез говорить, оставались крайне туманными, и сектанты не ставили специальных задач по устрашению властей или населения.
В общем контексте политического терроризма это явление, конечно же, не более чем сноска, подстрочное примечание. То же самое можно сказать и о более воинственных тайных обществах Китая, которые имелись в большом количестве на реках среди пиратов, в горах среди разбойников и в городах, где жили уважаемые верноподданные. У каждого такого общества или кружка имелся свой громила, чаще опытный мастер кулачного боя. Некоторые занимались традиционным вымогательством, были там и профессиональные киллеры, готовые служить тому, кто больше заплатит. Эти общества владели игорными домами, занимались контрабандой. Некоторые, наиболее крупные, имели и политические амбиции с преобладанием антиманьчжурских настроений. Не жаловали они и иностранцев. Эти общества внесли свой вклад в Боксерское восстание, а также оказали существенную поддержку Сунь Ятсену на первых этапах его политической карьеры. Действовавшая в 20-е годы организация «Красные копья» сочетала политическую активность с интересом к оккультизму, во многом напоминая западную контркультуру шестидесятых. Но политическая деятельность составляла лишь небольшую часть их интересов, и в этом смысле они гораздо больше напоминают мафию американского и итальянского образца, чем современные террористические группировки.
Более отчетливый интерес к политике проявляли члены ку-клукс-клана, хотя и они оставались вне основного русла терроризма ХХ века. Сейчас уже немногие помнят, что в США существовал не один клан, а три, имевшие между собой мало общего. Первый ку-клукс-клан стал продуктом периода восстановления американского Юга после гражданской войны. Негритянская эмансипация была главным врагом этого тайного, охотно прибегающего к насилию общества. Второй клан (существовавший примерно с 1915 по 1944 год) также исходил из идеи превосходства белых, но, кроме того, отстаивал и многие другие лозунги — в первую очередь американский патриотизм. Его члены преследовали бутлегеров, игроков в азартные игры и даже тех мужей, кто подвергал телесному наказанию своих жен. Несмотря на всю ритуальную мишуру вокруг Великого Мага и так далее, ку-клукс-клан второго призыва быстро интегрировался в политический истеблишмент американского Юга — как на уровне штатов, так и на местном. Ку-клукс-клан весьма активно занимался бизнесом. Отмечу, например, сделки с гудроном для дорожных покрытий. Второй клан был отображением американского общества в миниатюре, и его история заканчивается в апреле 1944 года, причем последней точкой стала не кровопролитная перестрелка с полицией, а федеральный иск на 685 тысяч долларов в связи с неуплатой налогов. В результате клан лишился своих льгот и привилегий и быстро вышел из игры.
По сравнению с сикариями, ассасинами, «душителями», «Красными Копьями» и ку-клукс-кланом, современные террористические группы выглядят чем-то совсем иным. Чтобы разобраться в особенностях сегодняшнего терроризма, следует поискать иные аналоги, и тут как нельзя кстати оказывается синдром Вильгельма Телля. В эпоху абсолютизма политические убийства случались относительно редко, особенно после того как религиозные конфликты утратили былую остроту. При всех разногласиях и несовпадении интересов монархи сохраняли своего рода солидарность. Обычно им и в голову не приходили мысли о физическом устранении друг друга. Идея цареубийства вообще на время вышла из моды — за несколькими достаточно примечательными исключениями. Ситуация стала меняться после Французской революции и роста националистических настроений в Европе. Правда, за пределами Европы в этом отношении страсти бушевали по-прежнему, уходя корнями в незапамятные времена, но это было в большей степени обусловлено традицией династических распрей, или заговоров военных, или действий одиночек — фанатиков или безумцев.
Систематические террористические акции начинаются во второй половине XIX столетия. С самого начала это течение разделилось на несколько вполне отчетливых рукавов. Так, в России революционеры вели борьбу с самодержавием в 1878-1881 годах, равно как и в самом начале XX столетия. Радикальные националистические группировки — армяне, ирландцы, македонцы, сербы — пользовались террористическими методами в борьбе за национальную автономию или независимость. Затем, в 90-е годы прошлого столетия, анархисты повели «пропаганду делом» во Франции, Италии, Испании и Соединенных Штатах. Отдельные политические убийства в Италии и Франции вызывали большой общественный резонанс, хотя и не являлись частью какой-то общей стратегии. Что касается терроризма в Испании и Соединенных Штатах, то он обладал своей спецификой, поскольку пользовался поддержкой определенных групп населения. Так, в Соединенных Штатах идеи терроризма брали на вооружение представители рабочего движения — «Молли Магуайрес», а впоследствии и Западный профсоюз шахтеров. В Испании терроризм был оружием как крестьянских, так и рабочих движений. При всех различиях в деталях и политической конкретике, у этих выступлений имелось нечто общее: они были связаны с ростом демократии, с одной стороны, и национализма — с другой. Тяготы существования, против которых выступали эти люди, присутствовали и раньше: меньшинства подвергались угнетению, авторитаризм был правилом, не знавшим исключений. Но с распространением идей просвещения и ростом национализма социальные условия, которые прежде не вызывали протеста, стали казаться чудовищными. Однако вооруженный протест получал шанс на успех только в том случае, если верхи изъявляли согласие играть по новым правилам, что прежде всего исключало расправу с инакомыслящими. Короче, террористические группировки могли одержать победу только над таким правительством, которое отвергало террористические методы. Такой вот парадокс вставал перед тогдашними террористами, а методы старых авторитарных режимов, отметаясь многими правительствами, брались на вооружение новыми тоталитарными государствами.
Среди многочисленных террористических движений особую роль играла «Народная воля», хотя и действовала она в России лишь с января 1878 по март 1881 года. Эта организация начала вооруженную борьбу, когда один из ее членов, некто Ковальский, взялся за оружие, сопротивляясь аресту; затем Вера Засулич застрелила генерал-губернатора Петербурга, а первым пиком этой кампании террора стало убийство генерала Мезенцева, шефа Третьего отделения, в августе 1878 года. В сентябре 1879 года революционным трибуналом «Народной воли» был приговорен к смерти император Александр II. Впрочем, еще раньше, в апреле, некто Соловьев покушался на жизнь царя, но делал это по собственному почину. Последующие покушения на государя (попытка пустить под откос царский поезд и взрыв бомбы в Зимнем дворце) также не увенчались успехом. Царь был убит 1 марта 1881 года, и парадокс ситуации состоял в том, что большинство народовольцев к этому моменту было уже арестовано. Это событие стало одновременно и апогеем, и финалом кампании террора, и примерно на два десятилетия в России наступило затишье.
Вторая волна террора связана с деятельностью эсэров. Началось все в 1902 году, когда некто Балмашев убил министра внутренних дел Сипягина. Впрочем, за год до этого молодой дворянин Карпович застрелил министра просвещения Боголепова. Эсэры совершили три крупных убийства в 1903 году (в том числе губернаторов Оболенского и Богдановича) и два в 1904-м, а в 1905 году число убийств возросло до пятидесяти четырех. В 1906 году их было совершено восемьдесят два и в 1907-м — семьдесят три. После этого волна террора пошла на убыль: три убийства в 1908-м, два в 1909-м и одно в 1910-м. Самым громким стало убийство «сильной руки» режима, министра внутренних дел Плеве, застреленного на петербургской улице в 1904 году. В 1905 году Каляев убил великого князя Сергея Александровича. Последним убийством, потрясшим Россию, стало покушение на Столыпина в киевском оперном театре в 1911 году. Столыпин был убит уже после того, как боевая организация эсэров прекратила существование. Его убийца был одиночкой и, возможно, двойным агентом. Не считая отдельных инцидентов, после 1911 года индивидуальный террор сошел на нет. Третья, относительно небольшая волна терроризма поднялась уже после захвата власти большевиками в 1917 году. Частично она была направлена против большевистских руководителей (были убиты Урицкий и Володарский и ранен Ленин), частично против германских дипломатов и военных — дабы помешать мирным переговорам между Россией и Германией. Однако большевикам без особого труда удалось погасить этот пожар.
На этом фоне достижения ирландских террористов выглядят гораздо скромнее, хотя огонь насилия, то угасая, то вспыхивая вновь, напоминал о себе многие десятилетия. Первая такая вспышка случилась в 1791 году как результат активности Объединенных ирландцев и массового недовольства среди крестьян. Тактика открытого вооруженного противостояния 60-х годов прошлого века потерпела сокрушительное поражение. Активность так называемых «динамитчиков» в 70-х и 80-х годах запомнилась такой громкой акцией, как массовые убийства в Феникс-парке. Затем наступило затишье на несколько десятилетий, с новыми вспышками в 1919-1921 годах, перед второй мировой войной и затем уже в 70-х годах.
В 90-х годах прошлого столетия заявили о себе и армянские террористы, выступавшие против турецких угнетателей. Но попытки сопротивления были быстро и безжалостно сокрушены, поскольку армянам противостоял режим куда менее терпимый и разборчивый в средствах, чем британская политическая машина, с которой сражались ирландцы. Новые вылазки террористов-армян имели место в 1918 году и привели к уничтожению ряда турецких государственных чиновников, замешанных в массовом уничтожении армян в годы первой мировой войны. Эта террористическая традиция от случая к случаю напоминала о себе и потом, приводя к гибели турецких политических и религиозных деятелей. Новой вспышкой такого терроризма был отмечен 1975 год, когда погибли турецкие послы в Париже и Вене, а также первый секретарь турецкого посольства в Бейруте.
В те годы, когда армянские террористы только начинали свою борьбу против турок, возникла еще одна антитурецкая сепаратистская организация. Называлась она ВМОРО («Внутренняя македоно-одринская революционная организация»), состояла из македонцев и руководил ею Дамиан Груев. Поначалу занимаясь исключительно пропагандой, это подпольное общество за несколько лет превратилось в военизированное движение, сочетавшее индивидуальный террор с подготовкой к массовому восстанию. Восстание («Илин ден») закончилось провалом, но тем не менее македонцам повезло больше, чем армянам. У них были союзники, и, кроме того, Македония не входила в центральную часть турецкого государства. Но Македония так и не обрела независимости: в 1912-1913 годах она оказалась поделенной между Грецией, Болгарией и Сербией. ВМОРО продолжала действовать уже с болгарской территории, и многие ее операции были направлены против Югославии, но в целом она стала орудием в руках сменявших друг друга болгарских правительств. В период с 1924 по 1934 год в междоусобицах и распрях внутри ВМОРО погибло куда больше людей, чем от их рук в стане врагов. Когда в середине 30-х годов новое болгарское правительство сочло необходимым ликвидировать ВМОРО, эту организацию связывало с первоначальной, возникшей несколько десятилетий назад, одно лишь название.
Среди прочих террористических группировок, действовавших до первой мировой войны, следует отметить польских социалистов и группы, действовавшие в Бенгалии. В обоих случаях деятельность этих группировок продолжалась и после обретения их странами независимости. Неру со своими соратниками неоднократно осуждал терроризм — ведь действия бенгальских групп, даже относительно локальные, сильно отравили отношения между различными общинами и привели в 1947 году к расколу Индии. В Польше западные украинцы и после первой мировой войны не прекращали борьбы — на сей раз против Варшавы — с требованиями автономии, категорически отвергавшимися.
Что касается Западной Европы, то в конце ХIХ века ее захлестнула волна выступлений анархистов с их «пропагандой делом». «Подвиги» Равашоля, Огюста Вайана и Эмиля Анри между 1892 и 1894 годами вызвали во Франции немалый общественный резонанс. Выходки бомбистов-одиночек совпали с призывами анархистов к насилию, что создало в глазах общества образ международного заговора, каковой на деле никогда не существовал. Равашоль, отъявленный мерзавец и бандит, убивал бы и в том случае, если бы во Франции не существовало анархизма. Вайан был представителем богемы, а Анри — впечатлительным молодым человеком, и анализ статистических данных об урбанизации во Франции ХIХ века вряд ли проливает свет на мотивы их действий. Массовое сознание, не на шутку встревоженное тайным и загадочным характером анархистских группировок, считало анархистов, социалистов, нигилистов и радикалов одного поля ягодами. Представители правительственных и правоохранительных органов гораздо лучше понимали, кто есть кто, но не видели для себя пользы в прояснении ситуации.
В последнее десятилетие ХIХ и первое ХХ века было совершено немало покушений на жизнь ведущих политиков Европы и Америки. Так, были убиты американские президенты Маккинли и Гарфилд, предпринято несколько неудачных покушений на Бисмарка и германского кайзера. В 1894 году убили президента Франции Карно, а в 1897-м — премьер-министра Испании Антонио Кановаса. В 1898 году была убита австро-венгерская императрица Элизабет, а в 1900-м — король Италии Умберто. Но хотя во многих случаях убийцами были анархисты, чаще всего они действовали по собственному почину, не поставив соратников в известность о своих планах. В то время все как-то позабыли, что у цареубийства вообще-то существует долгая традиция и что во Франции, например, в том же столетии имели место покушения на жизнь Наполеона и Наполеона III. Как отмечал современник, которого никак нельзя заподозрить в симпатиях к анархистам, «трудно приписать им участие во всех этих многочисленных злодеяниях, в том числе и в покушениях на жизнь монархов».
Любопытно, что эта «эра покушений» не имела серьезных политических последствий. К 1905 году волна подобных покушений везде — за исключением России — пошла на убыль, и внимание общественности в Лондоне и Париже перед первой мировой войной было приковано уже к другим зловещим событиям — в Париже действовала банда Бонно, а в лондонском Ист-Энде вовсю орудовали поляки и латыши. Однако в этих случаях главным побудительным мотивом была корысть, а анархические моменты, если таковые вообще имелись, оказывались сильно раздутыми. Резюмируя сказанное, остается отметить, что в те годы в Западной и Центральной Европе не было систематического проявления террора снизу. Подобные явления отмечались лишь на европейских окраинах — на Балканах, в России и в специфической форме в Испании.
В Соединенных Штатах рабочее движение с самого начала приобрело куда более агрессивный характер, чем в Европе. Движение «Молли Магуайрес» в 70-е годы прошлого века — лишь один из многих эпизодов «рабочего терроризма». Его участников ошибочно отождествляли с коммунистами, хотя в данном случае склонность к насилию уходила корнями не в коммунистическую идеологию, но в чувство потерянности, характерное для ирландцев, оказавшихся в новой, чуждой стране и ощущавших себя объектами постоянной дискриминации и эксплуатации. Надо отметить, что воевали они не только против шахтовладельцев, но и против своих же товарищей, горняков валлийского и германского происхождения. Заметной страницей в истории американского терроризма стал взрыв бомбы на Хеймаркет-сквер в Чикаго. Кроме того, очень многие стачки заканчивались кровавыми столкновениями сталеваров или горняков с фабричной полицией. Не стало единичным инцидентом и покушение на жизнь губернатора Айдахо Франка Стейненберга в 1905 году. Вожаки «Индустриальных рабочих мира» и не думали отрицать, что их вдохновил «русский пример». В 1910 году братья Макнамара бросили бомбу в здание газеты «Лос-Анджелес таймс». Случались и другие «акции», ныне забытые всеми, кроме историков, специализирующихся по тому периоду. Но так или иначе, американский терроризм той поры преследовал достаточно узкие цели, без попыток совершить государственный переворот, изменить политическую систему и так далее.
Еще одной страной, где терроризм выступал достаточно существенным фактором политической жизни, была Испания. ХIХ век ознаменовался для испанской истории бурными вспышками насилия, особенно в период так называемых «карлистских войн». Рост рабочего движения, испытавшего сильное влияние идей Бакунина, сопровождался применением насилия, и терроризм для многих профсоюзов стал чем-то привычным и само собой разумеющимся. Имели место и крестьянские волнения, особенно в южных областях, например в Андалусии. Как и Франция, Испания пережила свою «эпоху покушений» в 90-е годы прошлого столетия, но, уже в отличие от Франции, испытала рецидив терроризма в 1904-1909 годах, а потом в период первой мировой войны и сразу по ее окончании. В Испании существовало множество анархистских объединений, но особое влияние приобрело объединение ИФА (Иберийская федерация анархистов). Среди его руководителей большую популярность приобрел Буэнавентура Дуррути (1896-1936), которому принадлежит крылатая фраза: «Мы не боимся руин». Особого успеха действия анархистов не имели, и среди представителей левых постоянно шли распри, каковые и привели к роковым событиям 1936-1939 годов. В те годы главным центром анархистского движения была Каталония. На более поздней стадии правления Франко центр терроризма сместился в Страну Басков, но там основным побудительным мотивом, как и в Ольстере, был сепаратизм, выступавший здесь в марксистских одеждах. Из Испании терроризм и анархизм перекочевали в Латинскую Америку, в первую очередь в Аргентину. В 1909 году в Барселоне произошли события, получившие название «трагической недели». Такая же неделя десять лет спустя повторилась в Буэнос-Айресе. Дуррути застрелил архиепископа Сарагосского, а неутомимый Симон Радовицкий — шефа полиции аргентинской столицы.
До первой мировой войны терроризм рассматривался исключительно как признак левизны, хотя его индивидуалистический характер подчас плохо вписывался в общий шаблон. Но ни ирландские и македонские борцы за независимость, ни армянские и бенгальские террористы не имели никакого отношения к анархизму или социализму. Российские черносотенцы, разумеется, были террористами, но их задачей была борьба с революцией. Они учиняли еврейские погромы и убивали тех, кто состоял в оппозиции самодержавию. «Черная сотня» находилась на правом фланге российской политической жизни, да и основана была при содействии полиции. Но, как это часто бывает в истории террористических движений, ученик чародея сам стал колдовать. Вскоре, когда в стране пошли разговоры о перераспределении земли и сокращении рабочего дня, члены организации, созданной для поддержки монархии, стали заявлять, что лучше вообще не иметь никакого правительства, чем терпеть нынешнее. Черносотенцы поговаривали, что несколько честных офицеров, как в Сербии, способны принести стране много пользы — намек на политические убийства в этой балканской стране.
После первой мировой войны террористические организации находили поддержку прежде всего у правых и сепаратистски настроенных групп, как, например, хорватские усташи, получавшие помощь от фашистской Италии и Венгрии. Хорваты требовали независимости и были готовы принимать помощь от кого угодно. Как и у ирландцев, их борьба продолжалась и после второй мировой войны. В 20-е годы систематический терроризм культивировался на перифериях новых и многочисленных фашистских движений, а также среди их предшественников, например «фрайкоровцев» в Германии и особенно среди членов румынской «Железной гвардии». Но в целом активность боевиков оставалась в достаточно узких рамках. Наступило время массовых политических партий как правого, так и левого толка, и анархизм перерос стадию индивидуального террора. Конечно, и в те годы случались громкие политические убийства — Розы Люксембург и Карла Либкнехта в 1919-м, Ратенау — в 1922-м, югославского царя Александра и французского премьера Барту в 1934-м. Поскольку последний инцидент носил международный характер и в нем было замешано четыре правительства, Лига Наций сочла необходимым вмешаться. Был вынесен ряд резолюций и основано несколько комиссий с целью борьбы с проявлениями международного терроризма. Все эти старания оказались тщетными, поскольку одни страны действительно были намерены положить конец подобным проявлениям жестокости, но другие ничего не имели против терроризма, коль скоро он лил воду на мельницу их политики. Три десятилетия спустя с похожей ситуацией столкнулась и Организация Объединенных Наций.
За пределами Европы вспышки терроризма также не отличались частотой и интенсивностью. Покушение на египетского премьер-министра Бутроса Пашу в 1910 году совершил одиночка. То же самое относится и к убийству в 1924 году сэра Ли Стэка, главнокомандующего египетскими вооруженными силами. Однако в 30-е и 40-е годы терроризм был взят на вооружение такими экстремистскими организациями правого толка, как «Мусульманское братство» и «Молодой Египет», от чьих рук погибли два премьер-министра и ряд видных политических фигур. В Палестине действовали такие сионистские организации, как «Иргун Звай Леуми» и ЛЕХИ, также пользовавшиеся тактикой индивидуального террора. В 1939 году «Иргун» прекратил свои антибританские вылазки, но более экстремистски настроенные члены ЛЕХИ продолжали борьбу. Немалый резонанс получило совершенное ими убийство лорда Мойна. Даже в Индии с ее традиционной нелюбовью к насилию в 20-е годы неожиданную популярность получила террористическая группировка «Бхагат Сингх». Неру был склонен преуменьшать опасность индийского терроризма. Он писал, что это младенчество революционного порыва, что Индия повзрослела и терроризм обречен. Но с этим прогнозом Неру поторопился. Десять лет спустя он появился в Бенгалии, чтобы осудить терроризм. Терроризм, говорил он, ослепляет своим показным геройством авантюрно настроенных молодых людей и «сильно отдает детективом». Но детективы, так уж заведено, читаются охотнее, чем высокая литература. В Японии в 30-е годы террористические приемы взяла на вооружение группа младших офицеров, и их акции оказали определенное воздействие на внешнюю политику этой страны.
В годы второй мировой войны тактика индивидуального террора сыграла в движении Сопротивления скорее второстепенную роль. Были убиты имперский протектор Богемии и Моравии Гейдрих, гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе, а также ряд французских коллаборационистов второго ряда. Несколько бомб взорвались в парижских кинотеатрах. Но в целом нет оснований полагать, что подобные акции нанесли сколько-нибудь ощутимый урон боевому духу и военным планам нацистов. По окончании второй мировой войны действия террористов в больших городах ушли на второй план. Их вытеснили крупномасштабные партизанские операции в таких странах, как Китай. Террористические группировки в основном действовали в таких районах, как Палестина, а позже Кипр и Аден. Из этого, однако, не следует, что в ходе партизанских войн не устраивались засады для уничтожения вражеских руководителей: именно так жертвой террористов пал британский генерал-губернатор Малайи Генри Гурни. С другой стороны, в конце 50-х — начале 60-х усилиями северовьетнамских солдат были уничтожены тысячи деревенских старост в Южном Вьетнаме. Это было частью общего военного замысла Хо Ши Мина.
В отличие от партизан, действующих в сельской местности, городские террористы были лишены возможности превращать маленькие ударные группы в крупные соединения — полки и дивизии, да и возникновение «свободных зон» исключалось — кроме тех редких случаев, когда то или иное правительство переставало нормально функционировать. Сражения за такие города, как Тель-Авив (1945-1947), Никосия (1955-1958) и Аден (1964-1967), продолжалось в каждом случае около трех лет. И еврейские, и греческие террористы сражались с британцами, но наличие арабских и турецких общин создавало им дополнительные проблемы. Так, с началом гражданской войны в Палестине в 1947 году и вторжением войск арабов террористические группы влились в израильскую армию. Деятельность ЭОКА привела к серьезным волнениям среди населения Кипра, и нет никаких сомнений, что именно она стала причиной последующих трагических событий на острове. Теперь можно с уверенностью сказать, что и еврейские и греческие боевики нанесли британским силам не такой уж серьезный урон, но ослабленная второй мировой войной Великобритания так или иначе была вынуждена начать демонтаж своей империи, и для ускорения этого процесса от противника вовсе не требовалось больших усилий. Аден был последним британским аванпостом в регионе, но после потери Индии эта колония утратила свое стратегическое значение. Сражение за Аден началось в 1964 году и долгое время велось без особого размаха, пока в 1967 году не развернулась борьба за Кратер, старинную часть города. Две недели спустя британцы без особых усилий отвоевали утраченные позиции, но мятежники тем не менее одержали важную политическую победу, которая и привела к британскому исходу в ноябре того же года.
Десятилетием ранее алжирский Фронт национального освобождения предпринял попытку захватить столичный район в гораздо более ожесточенной борьбе. К середине 1956 года трущобы Алжира (сектор Касба) оказались прочно у них в руках. Однако, когда в январе 1957 года французская армия приняла жесткие антитеррористские меры, участь мятежников была предрешена. ФНО не удавалось вернуть утраченные позиции до самого конца войны, но крутые методы генерала Параса, отвечавшего на терроризм пытками, вызвали протесты мировой общественности. Партизанская война еще долго продолжалась в сельских областях, но вся эта кампания обходилась французам слишком дорого и в экономическом, и в политическом отношении, и потому им в конце концов пришлось уйти.
Таков вкратце перечень основных террористических выступлений в два послевоенных десятилетия. И ныне по всему миру ведутся многочисленные партизанские войны, но основные события разворачиваются не в городах, а в сельской местности, как и учили такие теоретики вооруженной борьбы, как Мао Цзэдун, Кастро и Че Гевара. Городской терроризм выступал в этот период то как нечто дополняющее, вторичное, то как опасная аберрация. Кастро и Че Гевара были убеждены, что города — это кладбища борцов за свободу. Только в середине 60-х годов городской терроризм снова стал набирать силу, в первую очередь из-за поражений крестьянских партизанских движений в Латинской Америке, но, кроме того, вследствие новой активизации террористических группировок в Европе, Северной Америке и Японии. Таким образом, с 70-х годов в фокусе внимания мировой общественности оказался уже городской терроризм. Разумеется, с исторической точки зрения здесь наблюдался возврат к тем формам политического насилия, которые ранее давали о себе знать в разных точках земного шара и не раз самым тщательным образом анализировались и обсуждались. Но, учитывая дефекты нашей социальной памяти, не стоит удивляться, что возрождение стародавнего терроризма воспринимается как нечто принципиально новое и его причины и способы борьбы с ним обсуждаются так, словно об этом никогда не заходила речь прежде.
Перевод с английского С.Белова