Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 70, 2024
В ташкентский клуб авторской песни «Апрель» меня, третьекурсницу местного вуза, доставил на крыле Стриж – и началась новая жизнь: стихия захватила, чтобы не отпускать уже никогда. Бытие стало измеряться сроком от четверга до следующего четверга – именно в этот день, после дождичка или так, происходило пленительное собрание пишущих-певчих-внимающих. Худощавый невысокий человек неизменно присутствовал – но не ораторствовал, оставался сдержанным – при том, что он, Игорь Бяльский, был учредителем и президентом всего этого полукрамольного творческого безобразия.
Потом – встреча Нового года в доме Мишеля, его младшего брата, к семейству которого я прилепилась уже на всю оставшуюся. Мы с Риткой, «младшей женой», строгали салаты, я немного робела: все-таки новый круг… Бяльские-старшие, Игорь и Мила, явились незадолго до курантов – неистовая Милка успела окунуть босую ногу в краску, чтобы оставить внятные отпечатки на ватмане и написать размашисто: «По планете взад-вперед ходит-бродит Новый год. Не большой, не маленький – весь такой удаленький…». Сдвинули бокалы, Мишель, добрейшая душа, подбодрил: «Давай, поздравь!» – Все еще стесняясь, я пылко произнесла: «За то, чтобы все двенадцать месяцев в году был апрель!» – Тогда-то, в первый раз, Игорь взглянул с подобием интереса… А далее, в тюльпанном мае – Чимганский фестиваль туристской песни: местная молодежная газета отрядила меня в качестве спецкора отразить культурное мероприятие – с точки зрения властей сомнительное, но до поры все еще разрешенное. Игорь был в своей ипостаси: организатор-устроитель. По горло занятый – и при том, как водится, неболтливый. Без лишних слов допустил корреспондентку в святая святых – палатку для прослушивания. Помню отрока с гитарой, певшего свое, но сильно вторичное. И еще одного, решившего, что «идет охота на волков, идет охота» – это так… немножко его, если пару слов поменять местами. Сидела, сжавшись в комок: господи, как Бяльский будет с такими объясняться? Он был терпелив – правда, недолго, останавливал на полуслове – подчеркнуто вежливо, но непреклонно: «С-спасибо…» Жанр, извините, не терпит расшаркиваний.
Когда Игорь сменил приличную должность в вычислительном центре на позицию литконсультанта при Союзе писателей республики, я собралась с духом и пришла к нему с тоненькой папкой стихов. Он принял любезно, но едва взялся препарировать собственно ткань тогдашних моих юношеских творений, показался чуть более ироничным, чем обычно. Задал вопрос с тонкой усмешкой: «Как по-твоему, «читал» и «считал» – хорошая рифма?» Ну, прямо вскинулась от такого непонимания собственной индивидуальности и немедленно ввернула: «А Левитанский? – «Я «Крыжовник» перечитаю. Его многим предпочитаю…» – это что тебе, убогая речь?» И принялась пылко доказывать, что с бедностью глагольной рифмы разобралась еще на первом курсе – равно как и с правом оной на известное, хотя и лимитированное, существование. Вот так, Игорь Аронович, не насмешничай! И снова увидела в глазах его некое подобие реального интереса – и еще поговорили по сути. На подаренной книжке «Времена города» он позже напишет: «Бэле Гершгорин – с приязнью к ее творчеству и к ней самой». Честное слово, было необыкновенно лестно. Времена круто менялись, волна Перестройки вынесла меня на должность – и теперь уже Игорь вручил новоявленной заведующей русской редакцией двуязычного литературно-художественного журнала свою подборку. Поулыбались друг другу со смыслом!
Не со всеми, имеющими отношение к писательскому кругу, можно было разговаривать на нормальном человеческом языке – даже в странноприимном теплом Ташкенте. Была такая стихослагающая мерзопакость, прозванная в народе Лещом, для которого антисемитизм вульгарис составлял смысл жизни и дело по интересу. К Игорю, занявшему в Союзе небольшую, но должность, он питал ненависть особую, испытывая садистскую радость называть того на публике Исааком – подчеркнуто, врастяжку. И вот заседание, настроения перестроечные, речи о свободе и плюрализме мнений. К трибуне приближается это – и начинает низким хриплым голосом: «С плюрализмом, похоже, хило… Вот, например, в стихотворении Исаака Ароныча Бяльского…» – и цитата, долженствующая, видимо, иллюстрировать мысль об угнетении русского собрата понятно кем. – Так как же, Исаак Ароныч?» – Мне страшно хотелось вцепиться в испитую морду, из души рвалось откровенно глупое: «Игорь, да ответь ему!» Нечисть получила ничего: многозначительному молчанию у Игоря можно и должно было поучиться.
…Не успела с пузом вовремя прибежать в аэропорт, чтобы проводить семейство Бяльских – улетели, общий друг поэт Рудольф Баринский уже шел обратно мрачный. Но потом счастливо встретились в Нью-Йорке, когда Игорь был там с давним другом и соратником по жизни Гриней Гординым: гуляли по Нижнему Манхэттену, обедали в прибрежной кафешке, кайфовали… Это было начало эмиграции, до Святой Земли я тогда еще не доехала – и Игорь мгновенно понял: если надо объяснять, что такое Эрец Исроэль – не надо покуда объяснять вообще. Пришел день – увиделись на родине.
В последний раз говорили по телефону – нерадостно: умерла Нина Демази, ташкентский поэт неповторимого голоса, и я сочиняла поминальные строчки – такая вышла скорбная первая публикация в «ИЖ». Собственно журнал – обожала всегда: из поездки в Израиль привезла в свое время добрых двенадцать книжек. Заметила, кстати, что стихотворная подборка Игоря была только в одной: масштаб личности вполне уживался с личной же скромностью, никакая такая рука-владыка…
Человек глубоко старомодный, с трудом выношу, когда нынче живые бумажные книги отправляют в мусор. Подгребаю осиротевшие тома умерших владельцев, забираю себе части библиотек друзей, переключившихся на электронику. Стругацкие прочитаны и перечитаны – но на вопрос, нужны ли, немедленно отвечаю: «Ага!» – и тут же в уме его, Игорево: «…и Стругачей пророческая небыль». Любой, хоть сколько-нибудь необычный, друг человека, с ошейником ли, без, немедленно вызывает в памяти: «как эта собака нерусской однако породы…» Иронично опоэтизированные березы в забористом «Отзаборном» к воспеванию страны – той, рухнувшей… – имеют отношение весьма условное. К другу Степе Балакину – да: если друг оказался вдруг краснодеревщиком – по заслугам и строки.
Не забудутся никогда.