Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 70, 2024
Игорь был лучше многих из своего литературного окружения – добрее, честнее, искреннее, человечнее, профессиональнее. И, в отличие от большинства нынешних русскопишущих израильских версификаторов, возомнивших себя поэтами, и вправду был поэтом. Истинным, узнаваемым, неравнодушным, с незаёмной стилистикой, зорким глазом, чутким ухом, улавливающим малейшую фальшь, твёрдой гражданской и эстетической позицией. И с чувством благодарности к своей географической родине. И с врождённой любовью к исторической – до полного отождествления с ней:
Любовью злою прокалён
и потому неопалим,
разглядываю небосклон,
недробно весел.
Я тоже Иерусалим –
коловращение знамён,
кровосмешение времён,
родов и чисел.
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я тоже Иерусалим,
проживший годы пополам,
я тоже воссоединён
и сшит навеки.
Отчаянье и дивный сон.
Раскаянье и новый срам.
Срастается одно с другим,
как на собаке.
Когда я прибыл в Эрец Исраэль, он уже был здесь «ватик» – старожил. Мы знали друг друга по прежним публикациям. «Будешь в Иерусалиме, – сказал он при первой нашей встрече, – непременно заходи, а захочешь – поживи у меня».
Кроме литературного таланта, он обладал необычайно развитой способностью объединять вокруг себя близких ему по духу людей, в результате чего стал в своём Текоа как бы центром кристаллизации. Полагаю, что без него «Иерусалимский журнал» не смог бы состояться и существовать, по крайней мере, на том уровне, на котором он существует уже более двух десятилетий.
Неоднократно людям, проживающим в разных странах и желающим связаться со мной, советовали: «Обратитесь к Бяльскому – и он вам подскажет, как это сделать». Через него же передавались израильским авторам их американские, германские, российские и прочие публикации. Он же, а не, скажем, Союз русскоязычных писателей Израиля, зачастую оказывался устроителем творческих встреч писателей-иноземцев в Иерусалиме. В этом смысле Игорь, кроме своих редакторских обязанностей, выполнял обязанности и, так сказать, культурного атташе.
Первые впечатления от него – скромен и в поведении, и в одежде. Никогда и нигде не «высовывается», сидит себе тихонько в уголке или выходит покурить. Не работает на публику. Всегда приветлив и расположен по отношению к собеседнику – независимо от его социального статуса и литературных заслуг. Предсказуемо комплиментарен. «Марку Вейцману с огромным опозданием, некоторым смущением, глубоким уважением и самой искренней симпатией к стихам и самому поэту» – надпись на книге, подаренной мне почти сразу же после моего появления в Израиле. Особенно впечатляет здесь это «огромное опоздание»!
Совпали у нас с ним и некоторые литературные пристрастия. Не зная о том, что Игорь знаком с Дмитрием Антоновичем Сухаревым ещё по Ташкенту, я рассказал ему, что с младых ногтей люблю Сухарева и привёз в Израиль несколько его ранних книг. А также о том, как однажды мне, мальчишке-первокурснику, повезло оказаться в компании поэтов журнала «Юность», направлявшихся на свой вечер в московский Литературный музей. Возле музея стояла огромная толпа. Мы подъехали на трех машинах-такси. Впереди кавалькады поэтов, вышедших из машин (Семён Липкин, Инна Лиснянская, Валентин Берестов, Николай Старшинов, Юнна Мориц, Олег Дмитриев, Владимир Костров и пр.), шёл, приветствуемый восторженными воплями друзей и почитателей, молодой, светловолосый и победительный Дмитрий Сухарев!
И вот, через много лет я знакомлюсь с мнением мэтра о Бяльском: «…Поэзия Игоря Бяльского достойна серьёзного разговора. С годами всё круче нарастало моё уважение к ней, переходя порой в восхищение. Я горжусь, что у поэта есть строки, посвящённые мне. Я был счастлив обнаружить, что Евгений Евтушенко включил одно из его стихотворений в антологию «Строфы века»… У меня, как у каждого читателя стихов, есть своя неизданная антология. Поэт Игорь Бяльский занимает в ней одно из престижных мест».
Моя рецензия на первый номер «Иерусалимского журнала», опубликованная в «Новостях недели», называлась «Лиха беда начало». Позднее, чаще всего по просьбе Игоря, я написал ещё несколько рецензий. По поводу них у меня с Бяльским возникали разногласия. Во-первых, в отличие от меня, он считал, что рецензия в данном журнале может быть только положительной. Во-вторых, как мне казалось, частенько публиковал авторов слабых и малоинтересных. В том числе, и некоторых авторов-«бардов».
В этом смысле мне была более близка позиция Дмитрия Сухарева, страстно спорившего с Виктором Топаллером по поводу Высоцкого, многие «бардовские» стихи которого, на мой взгляд, чересчур длинные и рыхлые, считал уместными лишь на эстраде, но не в книге или литературном журнале. Не делал исключения Сухарев даже для своего близкого друга Юрия Визбора. Иное дело, конечно, Булат Окуджава, Александр Галич, Новелла Матвеева, Юлий Ким и Александр Городницкий. Но поэтов такого уровня, к сожалению, раз, два – и обчёлся.
Если я отмечал у того или иного автора неточности, заимствования, пренебрежение грамматикой и синтаксисом или приводил доказательный разбор его опуса, – эти мои замечания, как правило, вызывали у Игоря неудовольствие и в большинстве случаев снимались.
Однажды Игорь, будучи модератором фейсбуковского «Тонкого журнала», выложил стихотворение одного ташкентского поэта – друга юности, ныне покойного, содержащее очевидные ляпы. И когда я в комментарии указал на них, сильно огорчился и вступил со мной в полемику. Дружеские чувства, казалось, возобладали у него над здравым смыслом. Такое с ним, к сожалению, случалось нередко.
По большому счёту он был оптимистом:
И всё же этот мир небезнадёжен.
В какой-то мере – непрерывен даже.
Я всё ещё не износил одёжек,
в которых провожался (по уму), –
дерюжек отварных и трикотажей.
ОВИРа нет наряду моему.
Не говоря уже о вере. Та же.
Во всё хорошее. Люблю грозу.
Вначале. И потом. Пускай грозится.
И грезится пускай. А заграница…
Да и была ли… Где она? В Камбодже?
Гляжу на смерть, и ни в одном глазу,
и твердь не разверзается внизу,
ну а небесная – помилуй, Боже.
Помилуй. Не прощай, но упаси
от вожделения переитожить.
Всё то, чем жил, суди. Но сохрани же
мой путь на той же временнóй оси.
В садах Турана, и в полях Руси –
и там – обитель духа Твоего же,
а не экологические ниши…
А если продолжить его мысль о всеместности обители духа, то она и в Украине (родился в Черновцах), и в Эрец Исраэль (где умер).
И если говорить об Украине, то прочитав повествование младшего брата Игоря, Мишеля, об их совместном путешествии по местам обитания предков, я с удовлетворением убедился, что и мои предки происходят из тех же мест, а точнее – Бердичева и Махновки, упомянутых Мишелем, то есть, из Житомирщины и Винничины. Некоторое время тому назад раздобыл я портрет своего прадеда Шлойме-Мендла, махновского меламеда, крепкого и сурового мужчины с черной бородищей, стоящего на фоне своего дома, огороженного, кстати говоря, колючей проволокой.
Так что моя симпатия к Игорю и его семье отчасти оправдана генетически.
Между прочим, и жена моя, и сыновья, мягко говоря, не щедрые на похвалы местным литераторам, которых им удалось прочесть и понаблюдать в разных ситуациях, давно уже выделили Игоря из общего ряда и разделили со мной скорбь по поводу его скоротечного ухода. И вместе со мной оплакали его. Что и говорить, уход Бяльского для всех нас – огромная и невосполнимая потеря.
От Пушкинской до улицы Гилель,
С Алайского на Маханэ Йеуда
я всё своё несу, небезутешен.
И этот нескончаемый апрель
несёт меня за тридевять земель
к обетованной. А уже оттуда –
на небеса. Грозящиеся. Те же.
Есть надежда, что небеса эти по отношению к Игорю будут милостивы.
Во всяком случае, это было бы справедливо.