Антинекролог
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 70, 2024
Очень трудно писать о друге, используя слово «был». Много лет он был рядом независимо от того, перекуривали ли мы на его крыльце в Текоа, упершись глазами в растущую перед нами могучую пальму и перебирая наши журнальные и литературные дела, или перебрасывались короткими письмами в сети. В прошлом году в конце ноября я уже сидел на собранных вещах с билетом в Израиль, предчувствуя свой очередной приезд в Текоа, но ковид в последний момент снова закрыл въезд в страну, естественно, и – в Текоа. Так что Игорь в моей памяти остался его улыбкой и взмахом руки, которыми он провожал машину, увозившую меня из Текоа в последний предковидный год.
Я не был на похоронах Игоря, и он, соответственно, для меня по-прежнему живой. То есть написание целостного портрета в стилистике некролога мне не по силам, и потому вместо некролога – несколько отрывистых воспоминаний.
Наше знакомство, поначалу заочное, началось в 2002 году, когда Игорь как редактор «Иерусалимского журнала» предложил напечатать в его журнале рецензию на роман Арнольда Каштанова «Каньон А-Шарон». А на следующий год Игорь приехал в Москву, и мы познакомились с ним уже «в реале», на вечере «Иерусалимского журнала» в Израильском культурном центре на Таганке. Сближение наше произошло абсолютно естественно, то есть сразу же возникло ощущение, что мы свои.
Через несколько лет, во время своих первых приездов в Израиль я позвонил ему по телефону, и он пригласил меня к себе в гости в Текоа. Я хорошо помню тот вечер, 7 ноября 2008 года (дату восстановил по сделанной тогда фотографии), когда он вместе со своей женой Милой подъехал к условленному месту на Кинг-Джордж в Иерусалиме, чтобы взять меня с собой в Текоа, но – с заездом в одну теплую «ташкентскую компанию», расположившуюся в уютном дворике с накрытым столом под цветущим деревом, где Игорь познакомил меня с Алексом Тарном и местными художниками – так я начал вступать в его мир.
Далее была дорога в Текоа, сначала с огнями вечернего Иерусалима за окном, а потом с непроглядной тьмой и пучками огней каких-то селений вдали, с отвалами каменистой земли справа и слева от дороги. Перед выездом из Иерусалима мы захватили соседку Игоря по Текоа Инну Винярскую, но про то, каким важным для меня окажется знакомство с нею, в тот момент я еще не знал. И в кромешной уже темноте машина наша вырулила, наконец, к воротам Текоа и, сделав не слишком длинную дугу по улице, которая в тот год была в поселении еще крайней, остановилась у огромного по моим представлениям дома, что сразу же сняло у меня некоторое напряжение при мысли, насколько я стесню своим присутствием семью Игоря.
Текоа началось для меня утром, когда я проснулся на втором этаже, вышел в холл и увидел стену перед лестницей, завешенную картинами, среди которых самой прекрасной была картина в оконной раме – вид на горящую утренней желтизной пустыню, из которой в синее небо поднимался усеченный конус горы Иродион. Гравюра с композицией Хокусая, но в израильском варианте.
Этот же пейзаж, только уже занимавший два больших окна, разворачивался перед рабочим столом Игоря.
– Потрясающе! – сказал я, оказавшись в его кабинете.
– Да, – ответил Игорь. – Я сам до сих пор не могу понять, за что мне выпало такое счастье – жить здесь.
Понятно, что вот эти все подробности чисто бытовые, проходные, но для меня они очень важны, поскольку Игорь для меня сразу же стал органической частью всей этой жизни, в которую я был допущен. Израиль до этого я осваивал из машины Наума Ваймана, который провез меня по знаковым местам страны, и из квартиры-мастерской Михаила Гробмана, через которую нескончаемым потоком текла русскоязычная художественная и интеллектуальная жизнь Тель-Авива. Ну а здесь я оказался внутри малодоступной для туриста из России жизни Израиля, – в поселении на «территориях». Одно дело разговор о литературе в кулуарах Израильского центра в Москве, другое – пожить немного в Текоа жизнью семьи Бяльских. Для Игоря, репатрианта 1990 года, Текоа, где он смог обосноваться только в 2005 году, стал итогом многолетнего и трудного врастания в мир Израиля.
Время от времени Игорь рассказывал мне о работах, которые он сменил за эти годы, самых разных и неожиданных, о иерусалимских квартирах, в которых они жили. Понятными и выразительными рассказы эти делал повседневный быт вокруг меня, ну, скажем, комментарии мамы Игоря Гени Наумовны к тому, как устроена здешняя жизнь – магазины, больницы, отношения с соседями; или просто утренняя суета на кухне Милы, которая, не отрываясь от хозяйственных забот, на несколько минут включала телевизор и, прослушав сводку новостей, выключала его с облегчением: «Ну, слава богу, пока все нормально». При этом никакого «гостевого стеснения» в доме Игоря я не испытывал, зажив жизнью их дома сразу же, ну, например, выгуливая по утрам трех, как было в 2008 году, собак Игоря, и, что характерно для него, всех этих собак он подобрал на улице бездомными или просто покалеченными и выходил их, сделав вполне самодостаточными, со своими характерами, и как бы даже гонором, членами своей семьи.
Тогда же, в 2008 году неожиданно для себя я стал участником некоего действа, которое имело вид выездного семинара местных еврейских активистов, посвященного обсуждению нынешнего содержания политических терминов «левые» и «правые». Семинар этот одновременно был и политической акцией, поскольку проходил на вершине невысокой горы Шдема, где раньше располагалась военная часть, и потом, когда армия ушла отсюда, гора оказалась бесхозной. И для местных евреев очень важно было сделать ее своей землей, обустроив на ней культурный центр. На Шдему мы поехали втроем – Игорь, Инна Винярская и я. И только по дороге к Шдеме, слушая рассказ Винярской об истории основания и заселения Текоа и практике обустройства других поселений на территориях, к которой имела непосредственное отношение, я, наконец, начал понимать, кто передо мной: Инна была не только репатрианткой с большим стажем, но и одной из центральных фигур в поселенческом движении Израиля.
У подножия горы нас встретили солдаты, запретившие подниматься наверх на машинах. Мы пошли пешком, и по пути нас обогнали несколько солдат. Это идет наша охрана, объяснила мне Инна. То есть я впервые присутствовал на культурной акции, проходившей под охраной армии.
Ну а в октябре 2013 года Игорь еще раз свозил меня на Шдему, и если в 2008 году все мы сидели в тени от каменной руины бывшего командного пункта, и справа от нас было здание брошенной казармы с голыми проемами окон, со стенами, расписанными арабскими англоязычными граффити, которые оставили местные арабы и приезжавшие сюда из Европы леваки, то в этот раз я увидел здание все той же казармы, но только с белыми стенами, со вставленными окнами, со стеклянными дверьми, которые Игорь открыл своим ключом. Мы вошли уже не в загаженные останки военной базы, а в стильно оформленный экспозиционный зал, с картинами и фотографиями на стенах. Шдема действительно стала местным культурным центром, и та культурная и общественная работа, точнее та борьба, которую много лет вели еврейские активисты, в том числе и Игорь, и Инна, завершилась успешно, так сказать, по-израильски.
Ну и, естественно, Игорь знакомил меня с писателями из круга авторов «Иерусалимского журнала». Свои литературные пристрастия у Игоря, разумеется, были, но это отнюдь не мешало ему делать журнал с достаточно широким кругом очень разных авторов, то есть главным критерием выбора редакции здесь была художественная и литературная достаточность предлагаемых текстов, а не личные, «тусовочные» отношения, которые, как это естественно для любой литературной среды, могли быть достаточно напряженными. Уже само место, которое занимал Игорь как редактор журнала, – хотел он этого или не хотел, – делало его одной из фигур, определяющих литературную жизнь русскоязычного Израиля, но вот никакой «осанистости главреда» я за Игорем не замечал вообще. Во всех эпизодах его общения с авторами, которым я был свидетелем, он был открыт и доброжелателен.
Как журнальный редактор со стажем я не раз отмечал у своих коллег, а наверно, и у себя, некие изъяны этой профессии. В частности, атрофию чисто читательского, «непосредственного» восприятия текстов. Постепенно рукописи и книги, которые ты читаешь каждый день, из художественных произведений превращаются в тексты для работы. И только. Но вот что касается Игоря, не отрываясь читавшего рукописи, которые накапливались на его рабочем столе (в компьютере), то он не растерял способности очаровываться художественным текстом. Именно с его подачи я, например, начал читать Семена Крайтмана и Сергея Никольского и благодарен ему за это чтение. Игорь познакомил меня со множеством замечательных израильских литераторов – с Юлией Винер, Светланой Шенбрунн, Давидом Маркишем, Леонидом Левинзоном, Алексом Тарном, Михаилом Зивом и многими другими. И, кстати, Инна Винярская, легендарная деятельница поселенческого движения в Израиле, была на самом деле поэтом, причем, двуязычным, – стихотворение Бяльского «Я возвращаюсь в Иерусалим» на иврит перевела именно она.
Последние годы Игорь не раз говорил, что устал от редакторской работы, что ситуация вокруг журнала сложная, и он не уверен, что сможет сделать следующий номер, но я, слушая Игоря, всегда был уверен, что он сделает все, чтобы очередной номер вышел. И номер выходил. А ведь кроме журнала были еще и другие проекты, в которых Игорь также играл одну из первых ролей, в частности, издание книжной серии «Библиотека ИЖ», в которой вышли сборники избранного Григория Кановича, Давида Маркиша, Михаила Зива, Елены Игнатовой, Семена Крайтмана и других. То есть из Текоа я всегда уезжал не только с экземпляром очередного «Иерусалимского журнала», но и с книгами этой библиотеки.
И при всей, казалось бы, непомерной рабочей загрузке – и редакторской, и общественной, да просто семейной – несколько лет я наблюдал Игоря еще и в качестве сиделки при больном отце, – при всем при этом Игорь не утрачивал вкуса к жизни, оставаясь внутренне раскованным, а иногда и непредсказуемым. Как-то утром он спросил меня, не хочу ли я поплавать на яхте. «Конечно, хочу», – сказал я, обводя взглядом окружавший нас песчаный и каменистый пейзаж, но не удивляясь предложению. А чего удивляться – это Израиль, страна с особым, мистическим почти, устройством своих пространств: то есть из Текоа, стоящего уже в каменистой пустыне, я могу разглядеть на горизонте белое свечение окраинных кварталов Иерусалима, а, переводя взгляд, направо могу увидеть очертания гор Иордании за Мертвым морем, а если – еще правее, то совсем близко от меня окажется Бейт Лехем, он же – Вифлеем. Все рядом. За три-четыре часа езды через Израиль можно проехать весь бескрайний библейский мир, и при этом он останется таким же бескрайним. «Будь готов, – сказал Игорь, – через час выезжаем».
В путь мы отправились вчетвером – Игорь, Мила, девушка Женя и я. И, кстати, вот еще одна характерная особенность Игоря – его активное участие в судьбах новых репатриантов. Женя была из таких вот репатриантов, находясь в первом и очень ответственном периоде своей израильской жизни (оформление разного рода бумаг, поиски квартиры, поиски работы), и ее присутствие в доме Бяльских воспринималось абсолютно естественным для местного стиля жизни. Из машины на яхту мы перешли через час с небольшим, проведя дорогу до прибрежного, щеголеватого Ашдода в обсуждении с Игорем достоинств и недостатков демократий в разных странах. Политическая жизнь Израиля для Игоря и его соседей была делом вполне домашним, напрямую связанным с бытом Текоа.
Ну и последнее, и самое важное, что необходимо здесь сказать об Игоре: общественная и редакторская работа, как мне кажется – и хорошо, если я ошибаюсь – несколько заслоняла для его окружения главное: Игорь был поэтом. Свободно владея языком современной поэзии, он упорно искал и находил возможности высвобождать в ней свой собственный, никого не повторяющий, голос. Стихи его, как правило, сопротивляются стремительному скольжению глаза по строчкам, взгляд останавливает непривычные, неожиданные, но при этом по-своему органичные – соединения слова и образа, иногда, на первый взгляд, неправильные, но почему-то затягивающие внутри поэтического текста, а вот это уже верный признак живой жизни стиха.
…………………………
и воин бравый бежит назад окрестности веселя
и судия источает яд и плачет моя земля
течёт и мёдом и молоком и чем только не течёт
но это смывшееся бочком оно всё равно не в счёт
иди себе и прямей бери к себе иди вопреки
и царства смертны и декабри но светятся огоньки
мой дом заборами неделим до самых корней и крон
за той горою ерусалим за этим холмом хеврон
и свет еще не устал гореть а видишь и говори
и надо ещё посадить успеть орешни хотя бы три
Посадить Игорь успел много.
Сентябрь 2022,
Москва