Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 70, 2024
* * *
Я столько раз проехала Казань
И столько лет везде была неместной,
Мне ничего не нужно вам сказать
На случай, если.
О чем же спорить под осипший вой,
Под первый снег, обманывавший редко,
Когда вон там выносят гроб во двор
И ставят во дворе на табуретки?
Того, кто в нем, послали стать ничем,
Он был ничем, как все, а как иначе;
Из индиви – его – дуальных черт
Страх значил все, и голод тоже значил.
Еще куренье, без него не жизнь.
И в памяти попытки жизни личной,
Где заповедь больная «не унизь»
Казалась лишней.
Теперь-то в крышку вкручен саморез,
И мать, повиснув на руках знакомых,
Надрывным криком «как я буду без»
Перекрывает речи военкома.
Укрывшись курткой, валишься кулем,
И едешь мимо-мимо-мимо-мимо.
Смотреть в окно и думать о своем
Невыносимо.
Когда б не ночь ходила по пятам,
Не бил бы снег в окно рукою слабой,
Я ничего бы не забыла там
И ничего оттуда не взяла бы.
* * *
Мы же тут вообще ни при чем-при ком,
И война не наша, не та пьета.
На скамейке дама, лет, что ли, ста,
Медицинским тешится косяком.
А в ее предплечье, как раньше в сыр,
Втоплен синий ряд кособоких цифр.
И когда пилюли не помогли,
И уколы, сколько в нее ни тычь,
Ничего не вытянуть, кроме zyc,
Из ее спеленутой конопли.
«Trzeba zyc«, – когда-то сказал ей тот,
Кто не выжил, ладно, она живет.
Надо ехать, едешь не «к», а «от».
Сквозь тебя проходит земная ось.
Ты берёшь с собою ручную кладь,
Ничего другого уже не взять,
Ты решаешь: господи, удалось.
Зажимаешь в горле растущий вой
И автобус дергает головой.
Братислава.
Нюрнберг.
Тбилиси.
Лодзь.
На какой мне выйти?
Давай на той.
Мы живем, придавленные пьетой,
Как плитой, которую не поднять.
* * *
Объяла меня война до души моей,
До вырытого в ней рва, до второго дна,
Где будущий археолог, подобно Шлиману,
Увидит, вскрывая землю: война, война.
Вонзая лопату в нас, удивится – что это,
Гнилую листву со лба разметав с трудом:
Окуклившаяся ярость и крик заштопанный,
Кирпичная пыль в конверте с пометкой «дом».
Как это случилось? С кем бы другим, но с нами-то,
Пока мы стреляли в немцев, вопя пиф-паф,
Как вышло, что мы с войною сцепились намертво,
Как, скажем, набухший кровью пустой рукав?
Мы думали, что отделаемся ушибами,
Что даже убитый может быть невредим,
Но вот же дошла война до души моей
И вынула все, что было еще моим:
Дорогу с проспекта Мира в трамвайных зарослях,
Восторга невосполнимое вещество,
Но все это, все, на что бы она ни зарилась,
Значения не имеет ни для чего.
То едем куда, то вроде идем по стеночке,
Вслепую сбивая в стаю свою семью.
Но падает и лежит барнаулец Темочка,
Когда харьковчанка Света уже в раю.
* * *
Столько терзались, боялись ковида,
Масляной Леты, скрипучих уключин,
А потеряли друг друга из вида
Биологического – после Бучи.
Приступов смерти боялись, озноба,
Как Откровения от Иоанна;
Все это слишком беспочвенно, чтобы
Быть основаньем для существованья.
Прятались в тёплые норы, старели,
На скатертях расставляли посуду,
Как мы беспочвенны на Руставели
В судороге дозвониться оттуда!
Вал, заполняющий вену как штольню,
Битым стеклом: ты на улице? я на…
(Плакали, и? Помогли этим, что ли?)
…На Истиклаль или на Абовяна.
Кто мы теперь? Раньше не было ближе.
Рады б обняться, а больше не выйдет.
Господи, как же я их ненавижу,
Тех, кто заставил меня ненавидеть.
* * *
Ты либо скажи, что помнишь афиши,
И, либо – не будь,
Как жгли они нас, ну правда же, жгли же,
Сквозь вечную муть.
То сумерки до, то сумерки после,
То сладкий шмурдяк.
Наверное, есть какой-нибудь способ
Прожить, но не так,
Когда за окном то льдины, то баржи,
Дымит комбинат,
То сверху кричат: ну, Вовка, ты тварь же!
То снизу стучат.
Продавленный пух в подушке обманчив –
Лежи, не елозь.
А тут – балаган. Ну как… Балаганчик,
Пронзивший насквозь.
Зовущий детей плевать, что промозгло,
Что дали ремня,
Что смерть еще да, но жить уже можно
Ревущим ревмя.
Ты только заметь, что адская свита –
Пойми, просеки –
И все, ее нет, дымки, огоньки там…
Движеньем руки.
Как быстро пальто и шапки надеты,
Как стекла дрожат!
Ты скажешь: мы де… Мы больше не дети.
И вот уже – ад.
И смотришь наверх, как зона – на вышку,
Не благодаря.
Как вышло-то так? Как вышло, как вышло,
Что все было зря?
* * *
Я родилась в стране (стол, ковёр, кровать),
Лучше всего умеющей убивать.
Скольких она убила, им несть числа.
Танки входили в Прагу, а я росла.
Позже училась (по литературе два)
И не училась, если по существу.
Как все войны боялись, да ладно вам.
Харьков уже расстрелян, а я живу.
Как я любила (нет никого, кого),
Как я звонила (нет никого, кому),
Что удержала меньше, чем ничего,
Не удержав (а как? я не знаю) тьму.
Как мы смеялись (вряд ли они прочтут),
Как мы прощались (родина вытолкнет),
Как мы остались (я, по-любому, тут).
Светка сказала б лучше, но Светки нет.
Знаешь, сейчас так сложно: кто нет, кто есть.
Лица, куда ни кинься, искажены.
Дата рождения: двадцать четвёртое.
Место: февраль.
Откуда: язык войны.
* * *
Те же книжки читали и вот тебе на:
Друг для друга никто мы.
Как людей у людей забирает война,
По живой, по живому.
Пресекая дыханье, как долгий проезд
По измызганной раше.
Так ли сяк ли идем в поминальный реестр
Мы, которые раньше.
В этом мире, где все еще хочется быть
В теплом свете ребристом,
Где убийцами я называю убийц
И убийство – убийством,
Как мы были бы рады, мы были бы ра…
Созвониться вот-вот, но
Вот собака, зачем-то в собаке дыра.
Ты же любишь животных?
Дом становится ямой (ты любишь дома?),
Человек – скорлупою,
И в расколотом ящике сходят с ума
Базилик и левкои.
Для чего мы сцепились, молчание для,
В повсесмертности этой?
Лучше пусть будет память нам пухом, земля –
Лучше пусть будет светлой.
* * *
К завтраку перекличка, к вечеру – пересвист.
Купол вконец раскокан, кокон неплотно свит.
Держит сквозные стенки всякая ерунда.
Жизнь не прекрасна больше. Так же. Как никогда.
Пальцы, уткнувшись в землю, сходу отмерят пядь.
Правильней спать одетым или вообще не спать.
Мантра «спокойной ночи» действует через раз.
Это у нас тревога, это война у вас.
К завтраку перекличка, к вечеру – перестук.
Что, говорю, молчали? Свет, говорят, потух.
Встанешь такой со стула, вытянешь руки: Ма…
Мы захлебнулись тьмою. Нас захлебнула тьма.
Полуживою ниткой стиснуты лоскуты.
Хочешь, я буду в клетку, будешь в полоску ты,
Нет кровеносней связи, чем нитевидный зум.
Как обезлюдел Хогвартс, как опустел Арзрум.
Полон блаженной дури список несбытых мечт.
Мантра «давай, до завтра» больше не щит, но меч,
Чтоб, осенившись ею, договорить потом
С этой размытой фреской с полуоткрытым ртом.
Дни из тепла и дыма, а не прибиться к ним.
«Пышное увяданье» кажется напускным.
Мы умираем проще, наскоро, кое-как,
В драном белье, в халате, в тапочках и носках.
Дай нам надежду раньше, чем додрожит сентябрь
Знобким дыханьем яблок, да сигарет хотя б,
Выстраданным свеченьем временного жилья.
– Все, я иду за хлебом.
– Ну хорошо, и я.
* * *
Хочешь душу отвести? Отведи мою.
Может даже там светло, почему «во тьму»?
Все же лучше убивать не по одному.
Все же лучше убивать сразу всю семью.
У меня есть красный шар с надписью «Бердянск»:
Папа с мамой, море, пляж, маме двадцать лет.
И у тебя такой? Покажь! Бабушка и дед?
Слушай, брось ты этот танк с блядской буквой z,
Честно, ты ж не дурачок, брось ты этот танк.
Между прочим, Новый год без пяти минут.
«Можно сделать очень мно…» – например, детей
Или праздник и салат; ну, зачем ты тут?
Впрочем, если ты пришел убивать – убей.
Но лучше сразу всю семью, чтоб никто не выл.
А ложиться все равно в снег или ковыль.
* * *
Если стемнела Москва, вглядывайся в темноту.
Я не могу. Ну и что, как подобает кроту,
Вглядывайся в пустоту: видишь, как пахнет землей,
Полной осенней листвы, недоостывшей, незлой?
Дом, так похожий на мой, двор, так похожий на наш.
Сколько таких же, как мы? Боже мой, сколько ни дашь.
Сколько охвачено шей хищным шнурком тетивы.
Смертны, смеется Кощей, все мы, точнее, все вы.
Ощупью в календаре ищешь спасительный знак,
Чтоб не сегодня подъем, теплые вещи, рюкзак.
Самые темные дни, восемь часов на убой.
Свет – это там, а не здесь (этот ли, тот ли, любой).
Там обесточена жизнь точностью ваших побед.
Я задыхаюсь? Ты что, что ты, конечно же, нет.
Кто-то не может звонить. Кто-то не может читать.
Кто-то не может стирать. Кто-то не может дышать.
Если не можешь дышать, плакать нельзя и кричать.
Жди, что дадут кислород, собранно, молча, вот-вот.