Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 70, 2024
Игоря Бяльского – нет… В это ошеломляющее сообщение, прозвучавшее 7 июля 2022 года, поначалу невозможно было поверить… Юлий Ким так когда-то описал Игоря: «невысокий, крепкий и узловатый, как эти вечные израильские оливы». Очень точный зрительный образ. Казалось, Игорь сотворен из сверхпрочного материала, и жизнь ему предстоит долгая, дорога – длинная, уходящая далеко-далёко. И идти по ней вслед за ним нетрудно и нестрашно. Потому, что ему известно куда…
Последние наши встречи были незадолго до начала «короны». Как-то я забрела на давно интересовавший меня семинар переводчиков поэзии Ури Цви Гринберга. Мне казалось удивительным, что собирается группа не очень молодых людей, некоторые и иврита толком не знают; как они могут браться за такое? Оказалось, что все дело в четко продуманном методе. За методом стоял Игорь, с его удивительными навигаторскими способностями – целеустремленно двигаться к намеченной цели, безошибочно минуя тупиковые тропинки.
Сначала стихотворение читал вслух на иврите всезнающий Зеэв Султанович – серьезный исследователь и знаток поэзии Гринберга, автор монографии о поэте, свободно владеющий ивритом, русским, идиш. Он переводил тексты поэта на русский, подробно объясняя смысл образов и метафор. Участники семинара увлеченно искали эквивалентные идиомы на родном языке и старательно записывали каждое слово рождавшегося подстрочника. После чего не то чтобы ни одного непонятого слога не оставалось – а даже буквы или знака препинания. И что не менее важно – ни одной неистолкованной интонации. Мы начинали слышать и понимать голос Поэта!
На следующей встрече разбирались попытки участников превратить подстрочник в художественный перевод. И тут «вступал в роль» сам Игорь. Но прежде я хочу сказать о том, что было до всяких его слов, до того, как он что-то произносил. Он слушал тексты, буквально впиваясь в каждый произносимый звук, а в глазах его, заинтересованных и одновременно настороженных, горел особый огонек. Он был глубоко погружен в привычное состояние – быть безупречным фильтром, не пропускающим в переводе «не те» слова или строчки, знаки препинания или интонацию – все, что могло исказить смысл и эмоциональную окраску оригинала. Его сосредоточенное внимание наэлектризовывало и подтягивало аудиторию. А потом он делал замечание, точное, словно укол рапирой мастера по фехтованию. Подчас лишь маленькая замена одного союза на другой вдруг преображала всю строфу, и начинала звучать изначальная мелодия стиха! Присутствующим как будто вручался волшебный жезл, с помощью которого они начинали создавать художественный перевод такого сложного и философского поэта, как Гринберг.
По правде, охотничий огонек нацеленности на сущностное, глубинное горел в глазах Бяльского постоянно, выделяя и отделяя его от других людей. Вспоминалось пастернаковское: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…» Всем для него были слова, поэзия, литература, и… «Иерусалимский журнал». Любимое детище, которое он зачал, родил и бережно растил, бдительно оберегая от сиюминутного и кажущегося ради подлинного и неповторимого, разумеется, в его собственном понимании.
Игорь был человеком с обостренным чувством гражданственности. К сорока годам, многое перепробовав, передумав, переоценив, он полюбил новую родину страстно и неколебимо, со всей глубиной вбирания в эту страсть библейских корней истории, народа, Земли.
Боже, а ведь казалось – тоже навеки врос.
Глядь, а вокруг оливы – и никаких берез…
Так что Ури Цви Гринберг оказался для него естественным единомышленником.
И у Бяльского в отношении к окружавшей реальности ощущался мессианский накал: главному редактору журнал виделся распахнутым для родного, общего для всех, русско-советского прошлого, и в то же время активно осваивающим бесценный дар – собственную Страну и обретение национальной истории. Ведь для Игоря «здесь, на своей земле, все времена сошлись».
Журнал и выстроился как зеркало настроений, как рупор ожиданий и надежд русскоязычных интеллектуалов на Ближнем Востоке, сионистов постсионистких времен первой четверти XXI века. Однако, кто об этом думал на шумных многолюдных презентациях новых выпусков – настоящих праздниках?! Они еще будут описаны многими. Игорь Губерман читал свои гарики, Дина Рубина – короткие рассказы; в них нередко упоминалось об общей с Игорем литературной юности в Ташкенте (в шутку они называли себя «ташкентской мафией»). Юлий Ким с заразительным подъемом исполнял свои старые и новые песни, затем к микрофону выходили прозаики и поэты, как известные, так и вошедшие в литературу благодаря Игорю, бережно, но твердо подталкивавшему их на этой стезе. И за всем этим праздником был Игорь, неистощимый заряд его воли и энергии.
У меня на страницах «ИЖ» тоже появилось несколько публикаций. Каждая рождалась в длинных и дотошных обсуждениях текстов с Игорем. Как автор, сравнительно поздно пришедший в литературу из неблизкой ей области медицинских исследований, я была неопытна. Меня ждал жесткий редакторский диктат, которому я доверяла, подчас преодолевая нешуточное внутреннее сопротивление. Всякий раз я удивлялась неистощимости сил Игоря: планку он не опускал никогда, даже для маленькой заметки.
Вспоминая о нашей работе, я также различаю неслучайное замыкание тем в этом сюжете. Первым большим, опубликованным в «ИЖ-25», материалом был документальный рассказ о бывшей сокурснице моего отца. В 1950 году, когда все боялись всех, ей удалось спасти его, заключенного «безродного космополита», заменив Колыму, куда отец следовал по приговору, на «обычный» трудовой лагерь под Челябинском. И вот, в нулевые, прагматичная старуха с авантюрными наклонностями внезапно возникла передо мной, чтобы добыть денег для возвращения со Святой земли в родной Челябинск. Дочь почему-то ей помогать отказалась. Все это я пыталась втиснуть в рассказ, отчего ритм повествования буксовал и терялся. Игорь терпеливо объяснял: «Понимаете, у Вас здесь материал еще для нескольких рассказов. Да, описание Вам удалось, но оно не имеет отношения к данному сюжету. А Вы потом напишите на эту тему новую историю. И я думаю, даже уверен, она получится вполне замечательной». Тонкая ирония словосочетания «вполне замечательной» окончательно убедила меня в правоте редактора.
А моё последнее опубликованное эссе, посвященное дружбе моего отца с Борисом Слуцким и подборке стихотворений выдающегося поэта, переписанных отцом, появилось в «ИЖ-64-65». И снова этому предшествовала основательная работа и безграничное терпение Игоря, дотошность и острая ответственность за каждое слово, а вместе с тем, тактичное и участливое: «Я Вас окончательно замучил?»
Игорь заочно познакомил меня с Андреем Крамаренко – самым крупным на сегодня знатоком поэзии Слуцкого, установившим, что в папиной подборке есть четыре неопубликованных стихотворения, и они были напечатаны полностью в конце моего очерка. А напоследок Игорь признался: «Я давно думаю, что надо бы издать именно в Иерусалиме избранный сборник стихов Слуцкого. Как Вы относитесь к этой мысли? Будем думать вместе?»
Конечно, есть правда факта, и есть истина вымысла. Тот, кто знал Игоря много лет, вспомнит, что семинары поэтических переводов Игорь затеял еще в середине 90-х, задолго до семинара Ури Цви Гринберга, что концерты бардовской песни и чтения стихов он прекрасно организовывал задолго до вечеров, посвященных новым выпускам «ИЖ». Но иногда высший замысел виднее, когда не вглядываешься в детали процесса, а смотришь на конечный результат. С этой точки зрения жизнь Игоря Бяльского предстает как цельная и завершенная картина, и любой этап в его биографии, на первый взгляд порой противоречащий предыдущему или последующему, в результате органично вписывается в ее финальный мощный аккорд.
Мне навсегда запомнилась презентация одного из первых номеров «ИЖ». Это было в самом начале нулевых. Тогда только что на площади Сафра, вместо части старых трёхэтажных домов начала прошлого века, в которых размещались некоторые лаборатории и кафедры Еврейского университета (я, например, посещала там кафедру эндокринологии), выросла новая многоэтажная громада городского муниципалитета. Вечер проходил в большой круглой аудитории, на одном из последних этажей. Из окон открывался вид и на Старый город вдалеке, и на окружавшие его старинные постройки. Бросалось в глаза, как идеально новое здание вписалось в архитектурный ансамбль конца XIX века.
В этот момент обсуждалась (в который раз!) судьба русскоязычной литературы на древней земле. И внезапно возникла уверенность, что невысокому жилистому человеку с горящими темными глазами и этаким упрямым разворотом головы, читающимся как: «отчасти с вами согласен, но только отчасти, последнее слово все равно останется за мной», – удастся вписать новую, «русскую», страницу в здешнюю жизнь, бережно сохранив созданное предшественниками из алии 70-х.
Так и случилось. «Иерусалимский журнал» – запечатлённая память русскоязычной общины Израиля первой четверти XXI века. В нем отразились наши общие ценности «оттуда», наши боли и тревоги на новом месте, наши надежды и ожидания, а главное – наша любовь и вера в эту страну. И желание стать в ней своими.