Гарики
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 66, 2021
* * *
Я спорю деликатно и тактично
и душу не поганю грубой шуткой;
а то, что я ругаюсь неприлично, –
так это от застенчивости жуткой.
* * *
Вполне хватало мне ума –
всё понимал я про отечество,
но и по мне прошлась чума
сопливой веры в человечество.
* * *
Хотя полно гуманных версий,
что разделять народы – грех,
но всё равно арбуз – не персик,
а сыроежка – не орех.
* * *
Похоже на дыхание чумы
течёт заразы паводок шальной,
так сильно вирус вывихнул умы,
что станет жизнь совсем теперь иной.
* * *
Ночью дух податлив чуду,
всё загадочно на свете,
лунный свет рассеян всюду,
как евреи по планете.
* * *
Неизвестна конечная дата
у таких же, как я, долгожителей,
но теперь я живу бородато
и к себе отношусь уважительней.
* * *
И был я уязвим со всех сторон,
хоть жил, почти того не замечая,
а нынче я в еврействе растворён,
как сахар в чашке налитого чая.
* * *
При жизни в сумасшедшем доме
с его различными акцентами
разумно всё на свете, кроме
серьёзных споров с пациентами.
* * *
Учусь я у власти умению жить,
завидны апломб и нахальство,
талантом в чужие штаны наложить
всегда отличалось начальство.
* * *
Слова – сродни случайному лучу –
приходят без резонов никаких;
стихи я не пишу, а бормочу,
лишь после я записываю их.
* * *
Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось.
Такого я не знал ещё дотоле:
весь день во мне угрюмо тлела жалость –
подряд ко всем, кто ссучился в неволе.
* * *
Преступному весь век я предан зуду,
и в том давно пора признаться мне:
я мысли крал. И впредь я красть их буду,
и пусть потом в аду гореть в огне.
* * *
Глухую подковёрную борьбу
себе мы в состоянии представить:
ведь проще херу вырасти на лбу,
чем добровольно трон царя оставить.
* * *
В семье, далёкой от народа,
родился, рос и думал я:
семья, в которой нет урода, –
неполноценная семья.
* * *
Что-то я мучаюсь мыслями стрёмными,
глядя на дрязги в курятнике:
светлые силы воюют не с тёмными,
их раздражают соратники.
* * *
Такой приключилась эпоха моя,
что грязи в ней были пуды;
вся рыба, которую выудил я,
ловилась из мутной воды.
* * *
К потомкам дальним не дотянутся
все сочинения мои,
но всё равно за мной останутся
мотивы грусти и любви.
* * *
С началом горячей и влажной весны
вся жизнь облекается песней;
у вдов и невест одинаковы сны,
однако у вдов – интересней.
* * *
Кто в суете и круговерти
без мельтешенья жить не может –
наверно, он и после смерти
чертей в аду собой тревожит.
* * *
То хлипких знаний фанаберия,
то чувства жизни торжество;
как совместить, что в Бога верю я,
но думаю, что нет Его?
* * *
Не путай службу и служение:
служение – всегда вериги,
а служба любит продвижение
и пишет нравственные книги.
* * *
Сижу внутри квартиры у дверей.
В пивную в это время шёл я встарь.
Но вирус там гуляет – как еврей,
продавший прошлогодний календарь.
* * *
На свете есть такое вещество –
звучит оно ругательством в народе;
я не люблю любое большинство:
в нём это вещество бурлит и бродит.
* * *
Уже стою у двери в мир иной,
хотя навряд ли есть такая вечность;
на память полистав мой путь земной,
одобрил я и глупость, и беспечность.
* * *
Какую-то крошку тащил муравей,
и груз был тяжёл малышу;
и стало смешно мне: я старый еврей,
но тоже продукты ношу.
* * *
Мне столь же нужно, как дыхание,
и как послушнику – молитва,
слов невесомых колыхание,
когда несёт их в сети ритма.
* * *
Когда торжественные речи
плетёт пустое существо,
то ясно мне, что недалече
идёт большое воровство.
* * *
Попытки вникнуть, увы, напрасны,
куда снаружи ни посмотри:
витрины жизни везде прекрасны,
но мы-то, люди, живём внутри.
* * *
Я часто в забубённом русском мате,
звучащем, если к месту, не вульгарно,
дыхание высокой благодати
всем сердцем ощущаю благодарно.
* * *
Состарясь, я ничуть не унываю:
пока маячит смерть невдалеке,
я сам себе и рюмку наливаю,
и налитое сам держу в руке.
* * *
Им недолго жить в сиропе
и кичиться знанием:
призрак бродит по Европе
под зелёным знаменем.
* * *
О будущем не строю я прозрения,
картину сочинил бы я неверную,
а к нынешнему дню, кроме презрения,
я чувствую любовь неимоверную.
* * *
И зла в достатке, и добра
в письме и в речи устной;
но жаль, серьёза до хера,
а мир – смешной и грустный.
* * *
В эпоху чёрного паскудства
и торжества болотной мрази –
беспечность, лень и безрассудство
спасают нас от липкой грязи.
* * *
Когда я сидел под тюремным замком
за наглость хожденья по краю,
с народом я был очень тесно знаком.
И мало ему доверяю.
* * *
Промчалась жизнь единым мигом,
я исчерпал земную долю;
обязан я остался книгам,
жене, друзьям и алкоголю.
* * *
Устав негодовать и удивляться,
я думаю порой: ебёна мать,
есть многое на свете, друг Гораций,
о чём гораздо лучше бы не знать.
* * *
Есть чудо, тайна и секрет
в любом поступке разовом:
я твёрдо знал, что Бога нет,
но кто мне путь подсказывал?
* * *
Нет, в этом жанре я не пионер,
писали так и те, кто много выше,
однако же я первый слово «хер»
в короткое привлёк четверостишие.
* * *
Меня обманывали часто.
Жулью простительны грехи,
поскольку есть такая каста –
не дураки, но лопухи.
* * *
Не тоскую я о юной поре,
день сегодняшний ловлю я с поличным;
время подлое стоит на дворе.
А когда оно бывало приличным?
* * *
Как хорошо, что время тянется,
что длится гнусная эпоха,
как хорошо, что я не пьяница,
а просто старый выпивоха.
* * *
Когда пришла любовная пора,
то можно трактовать её по-разному,
любовь – это высокая игра,
лишающая нас остатков разума.
* * *
Сумма знаний, дара и наития,
если их союз угоден Богу,
нам сулят великие открытия.
но улучшить нас они не смогут.
* * *
Не знаю ничего я многотрудней,
чем точно ритуалы соблюдать:
я равно пью на праздники и в будни,
и ровная мне льётся благодать.
* * *
Других таких не сыщешь наций,
где б мы ни жили, всё похоже:
еврей не хочет растворяться,
а если хочет, то не может.
* * *
Я строчку у Некрасова нашёл
и следующей занялся страницей:
те, кому жить в России хорошо,
уже купили домик за границей.
* * *
Пускай ханжа поймёт меня превратно,
однако же клянусь я бородой,
что трогать удивительно приятно
вторичный этот признак половой.
* * *
Я в руки взял себя, и ныне я
с упрямством чисто иудейским
далёк не просто от уныния,
но чужд и горестям житейским.
* * *
Бывало доброе и злое
то время, коего уж нет;
но если плюнуть на былое,
то плюнет в вас оно в ответ.
* * *
Мне вовсе не враждебен коллектив,
я против не имею ничего,
но в каждом коллективе есть актив,
заведующий мыслями его.
* * *
Ни шуму времени не вторю я,
ни к новостям не знаю жажды;
но очень чувствую историю –
она прошлась по мне однажды.
* * *
Меня в далёком детстве часто били –
за то, что я еврей, а веселюсь;
теперь вот еду я в автомобиле
и разве что полиции боюсь.
* * *
Осенняя тоска, сезонная морока –
мне это ежегодно суждено;
а чувство – что не выполнил урока,
который задан был уже давно.
* * *
Мы в лютый шторм на утлой палубе
спасенья ждём. И надо ждать:
Господь читает в день по жалобе,
Ему до нас ещё лет пять.
* * *
Моё сознание расколото,
я стал похож на инвалида:
то бродит тень серпа и молота,
то светится звезда Давида.
* * *
Непостижимый дух могучий
все наши судьбы хмуро вертит;
любви загадка – много круче
загадок старости и смерти.
* * *
К зиме перелётная птица
на солнечный тянется юг,
У нас ей легко поселиться –
знакомые лица вокруг.
* * *
Со счастьем очень тесно я знаком:
живу я у жены под каблуком.
* * *
Пришла невнятная тоска –
глухая, тёмная, немая;
я душу рюмкой обласкал,
исток тоски не понимая.
Ушла мерзавка.
* * *
Надеюсь, Бог уже простил
мне юной скверны грязь,
судьбы свой камень я катил,
почти не матерясь.
* * *
Меня пугали хулиганами,
антисемитами, чекистами,
ворами, жуликами, пьяными
и даже силами нечистыми.
А я – гулял.
* * *
Опережая некролог,
хочу сказать покуда:
я написал не всё, что мог,
пришлю уже оттуда.
* * *
С таким количеством смертей
идёт столпотворение –
боюсь, в аду среди чертей
заметно изнурение.
* * *
Стихи – занятие не сложное,
за то и любит их народ;
я из пустого лью в порожнее,
а после – лью наоборот.
* * *
Во мне заложены послойно
заветы греков и еврейство:
жить неприметно и достойно –
вполне моё эпикурейство.
* * *
Сейчас я проживаю, понимая
случившееся трезвой головой:
в России катастрофа мировая
стряслась во время Первой мировой.
* * *
Я не хотел бы встретить гения
и с ним пить водку или чай,
мне страшно с гением общение:
а вдруг он пукнет невзначай.
* * *
Живёт наш мир дыханием талантов,
они – его опора и отрада,
других животворящих вариантов
уже Творцу придумывать не надо.
* * *
У всякой жизни главный враг –
уполномоченный дурак.
* * *
Тихо совершается история…
Пух легко слетает с тополей…
И дымятся трубы крематория…
Словом, по чуть-чуть ещё налей.
* * *
Опять передо мной бумаги лист
и эта ручка, полная чернил;
я всё же крепко на руку нечист:
свой давний стих опять я сочинил.
* * *
Стеснительный, неловкий, угловатый,
от робости немного хамоватый,
мечтающий сыскать по жизни путь –
таким я был, чего не жаль ничуть.
* * *
Как сезон дождей ни назови,
сердцу это вовсе не отрада;
осенью не надо о любви,
осенью о пьянстве думать надо.
* * *
А спросят – я отвечу попросту:
что не подвёл я наше племя,
что время я провёл не попусту,
поскольку жил всё это время.
* * *
Забавы ещё есть у старика:
пока меня на небо не зовут,
я дую иногда на облака,
и сразу веселей они плывут.