Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 64-65, 2020
В ВОРОТАХ НЕГЕВА
Наташе
Настали месяцы дождей,
приплыли облака и тучи.
Малюет небо чародей:
то акварель, то пятна туши.
Довольно часа за рулём
вне городов, под небосводом –
и ты в пространстве заронён,
ты небу поддан.
Небоглотатель, небожитель,
смотри в окно: тебе дано
невероятное панно;
неподражаем исполнитель.
Мне кажется, я понимаю
художника. Его мазок
так многоцветен, так широк,
так перечеркнут нежной хмарью…
Но всё исчезло, поседев.
А вот шедевр:
в сияющем полуовале,
соприкасаясь головами,
такие силы собрались,
что, и не веруя, молись.
Они парят над пустотой,
как Микеланджело увидел,
а сокрушённый ими идол
уполз из кущи золотой…
Мы посреди Святой Земли.
Столбом кренится дождь вдали.
ПАН ФРИДЕРИК
Влагой, сиренью, озоном
веет Шопен, окропив
тысячекапельным звоном
неоспоримый мотив.
Будто законом природы
вызван такой звукоряд:
молнии, воздух и воды,
кажется, сами творят
все эти темы. Так пой же
следом, как птица в листве,
на удаленьи от Польши
(в Чили, в Тунисе, в Туве!) –
и любопытствуй: «А кто он?
Всякий живой человек
что-то ведь выбрал, отверг,
чем-то задет, очарован…»
Скрытный болезненный шляхтич,
как ты нас видишь с высот?
Знал ли, кому предназначишь
свой триумфальный полёт?
Польского мелоса грозди
при фортепьянном предгрозье
примет любой материк.
Но никому не по чину
жизни твоей сердцевину
выведать, пан Фридерик.
ИМЕНА
Марку Зайчику
Мандельштам, Айзенштадт, Аронзон.
Странный звон от еврейских имён.
Ведь не ствол – привой. Да и нос кривой.
А язык-то – свой.
Так во что превращает слова
эта смесь неродства и родства?
Не в горшки в печи,
не в огонь свечи –
а в бродящие
в облаках лучи…
ОТКРОВЕНИЕ
Искусство прислоняется к богатству.
Где Леонардо, тут же видим Борджиа.
Без чьей-то жадности, лукавства, горлохватства –
ни обнажённых тел, ни храма Божия.
Желаете просторный общий дом,
где выжжен торга дух, где идеалы святы?
Там будет важно, гулко, но при том
ни росписей, ни колоннад, ни статуй.
* * *
На девятом десятке мне женщина снится.
Мы целуемся; знаю, что с ней заживу.
Эта женщина мне (мы друзья наяву)
не во внучки, так в дочки годится.
Ну и что? Сновиденье велит прославлять
этот вал непрерывного жизнеустройства
за инстинкт, за безумную скачку лосося
против тока воды, увлекающей вспять,
за открытье, что, десятилетья назад
достигавшее пика, не смолкло желанье
и что женское тело, и голос, и взгляд
не утратили жара в моем подсознаньи.
ПАМЯТИ ЛЕОНИДА МАРТЫНОВА
Каким он был, не наше дело.
А как писал!
Такой вот феномен: речь перед ним твердела,
и он её – тесал.
Какое-то имел особое рубило,
нельстивый взор сибиряка.
И родина словес его любила,
стихам отворены века.
Особенно миниатюры.
Предел безукоризненности строк.
Они похожи на растущие скульптуры,
ломающие потолок.
ХРАМ
Каналы и шоссе,
мосты и небоскрёбы,
дворцы во всей красе –
не скрасят нашей злобы.
Однако ж не пустяк –
заоблачный подарок,
когда нытье в костях
от заострённых арок.
Осваивает кость
все храмовые свойства.
Как будто ты не гость,
а часть мироустройства.
И странно умирать
в противоборстве грубом,
а не в родстве друг с другом
наш купол подпирать.
ЕЖИ
Вот кто на Земле жилец –
Ежи Лец.
Рыл могилу – и лопатой
укокошил конвоира
и в его оделся форму –
от сапог и до мундира.
И подался к партизанам.
Те поверили – не врёт.
Это, право, повесомей
всех блистательных острот.
Острие его лопаты
перед вражеским лицом
редкой творческой удачи
остаётся образцом.
НАТАШИН СОН
Я шла меж стен, увешанных полотнами
с людьми, холмами, храмами, животными.
И люди стали рамы покидать,
жестикулировать и говорить друг с другом,
свистать собак, давать наказы слугам,
творить молитвы, нравы обсуждать.
И снилось мне, что каждый был готов,
в свой холст водя людей с других холстов
и там их зданьями и новым небом потчуя,
признать, что сердцем все мы заодно,
а плоти жить так мало суждено,
что лишь в искусстве – жизни средоточие.
Ни кистью не владея, ни резцом,
загадочным увенчана венцом,
вдруг чувствуешь, как странно всё налажено,
когда в твоё сознанье занесён
тот во вселенной плавающий сон,
который мог бы сниться Микеланджело.
ГОЛУБЬ
Бойный голубь, взлетая столбом,
бьёт крылами – с того и «бойный».
Голубятников круг достойный
обитает в краю любом.
Детства, голубя, велосипеда
не досталось – война отняла.
Только помню в слове «победа»
ощутимый трепет крыла.
А кого-то приводит в дрожь
всполох турманов разной масти.
На биенье сердца от счастья
их отвесный подъём похож.
Я старею, близок финал.
Что вы вспомните о покойном?
Он в стихах нет-нет, а взлетал
всполошённым голубем бойным.
2012–2020