К 90-летию Дмитрия Сухарева
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 64-65, 2020
* * *
Дорогой Антоныч!
Уже ты вон докуда дожил,
и хоть ты есть научный гений,
не много ты, Антоныч, нажил
палат, угодий и имений.
На что тебе владенья эти,
когда ты с музами знаком,
когда ты, как никто на свете,
владеешь
русским
языком!
Всегда твой Черсаныч
* * *
Митя, дорогой, пишу тебе из Переделкина, где сижу с весны на даче, через два забора от пастернаковской. Это нежданное соседство – повод для всяческих моих размышлений.
Как ты знаешь, у Пастернака был телефонный разговор со Сталиным по поводу ареста Мандельштама. Борис Леонидович выразил желание встретиться с вождем, чтобы поговорить с ним. «О чем?» – спросил Сталин. «О жизни и смерти», – ответил Пастернак. Сталин повесил трубку.
Понятно нежелание человека, у которого смерть была основной составляющей его профессии, говорить о смерти с человеком, основой профессии которого была жизнь.
Вспомнив об этом, подумал о том, какой я счастливый. У меня, несмотря на возраст, ещё есть несколько человек, с которыми можно поговорить о жизни и смерти: Юлик Ким, Марк Розовский, Давид Тухманов, Илья Фаликов.
Ты.
Я даже думаю, что из всех мною перечисленных ты в силу своей второй профессии знаешь больше об этих двух, если так можно выразиться, вещах: о жизни и смерти.
Я даже помню, когда-то, очень давно, заговорил с тобой о посмертном существовании человека. Ты тогда со свойственным тебе веселым скепсисом усомнился в такой возможности. Я как человек, воспитанный в атеистическом обществе, но находящий всё меньше подтверждений его правоты, огорчился, понимая, что у тебя больше оснований для каких-либо выводов на эту тему.
Больше мы с тобой никогда об этом не разговаривали.
Однако по каким-то твоим репликам относительно других поэтов мне стало казаться, что ты несколько поменял эту свою точку зрения, во всяком случае не так твёрд, как прежде, в своём недопущении чего-то иррационального в нашем существовании. Может, и ошибаюсь.
Даже наверняка.
Но поэт, начисто отрицающий непознаваемое, – это удивительное явление.
И оно не про тебя. Извини.
Наверное, мне просто очень хочется, чтобы такой авторитет, каким ты для меня являешься, оставлял некоторый простор для наших предположений о жизни.
Мне всегда нравились некоторые советские лирики, от которых с широкими публикациями поэтов Серебряного века большинство наших с тобой коллег по поэтическому цеху поторопились откреститься: Багрицкий, Луговской, Светлов. Я с большой радостью вижу, как они дороги и тебе.
Та упрямая обаятельная «простота» (беру это слово в кавычки, потому что оно не совсем выражает то, что хочу сказать), присущая твоим стихам, ясно говорит об этом. Кто-то внимательный сказал, что любой стихотворец проходит четыре стадии: вначале стихи его простые и плохие, потом сложные и плохие, потом сложные и хорошие и, наконец, хорошие и простые. Первых трёх стадий я у тебя не застал, а последняя, по мне, очень убедительна.
Я был очень рад рецензии Юрия Гандлевского на твоё собрание сочинений. Гандлевский человек глубокий и искренний. И главное, он ухватил в тебе спокойное и доброжелательное отношение ко всем, о ком пишешь, открывая в тебе ещё одно, может, и новое для читателя качество: чуткость литературного критика, которых у нас почитай что и нет, кроме разве того же Илюши Фаликова. Вот и еще одна полезная профессия.
Хочу сказать тебе, Митя, что наша суматошная жизнь не позволяет видеть друзей так часто, как нам бы хотелось. Но она же, эта жизнь, создала какой-то совсем новый вид дружбы, когда ты крайне редко видишь того, кого хотел бы видеть каждый день, но при этом дружеские чувства не ослабевают: наоборот, каждая встреча – праздник.
Когда читаю тебя, ощущаю абсолютную твою свободу, полное отсутствие зависти к кому бы то ни было.
А в самом деле: кому тебе завидовать?
Ты в разных областях жизни умеешь делать то, что умеешь только ты.
Этого, мне кажется, вполне достаточно для счастья.
Обнимаю тебя. Здоровья тебе, хорошего настроения и всё-таки – стихов, стихов…
Твой Юрий Ряшенцев
ДМИТРИЮ СУХАРЕВУ
Сеянное
и вытоптанное просо,
мудрый священник,
зарубленный топором, –
это ментальность местная.
Знак вопроса
некуда ставить. Ах да,
и словцо pogrom.
Пушкин устал
работать противовесом,
граф допахал до точки
и сдал дела.
Только вдали за горами,
за тёмным лесом
тлеет словечко волшебное:
Бричмулла.
Марина Бородицкая
СОЕДИНЯЕТ
Дмитрий Антонович Сухарев – человек-мост.
Он соединяет собой Ташкент, где родился, с Москвой, где живет всю жизнь.
Соединяет нынешний Ташкент с интеллигентным Ташкентом 20–30-х, с городом маэстро Волкова, Пославских, Ошаниных.
Соединяет литературу и биологию, в которых существует на самом высоком уровне, давая надежду многим страдальцам, ерзающим на двух стульях. Могу это утверждать, поскольку прочитал не только его стихи, но и монографию «Генеалогия нейрона» и даже кое-что в ней понял.
Он соединяет в своих стихах высокие чувства и глубокие мысли с простыми словами и будничными предметами: носками, сохнущими на веревке, прачечным номерком на сорочке, мусорным баком, в котором всегда найдутся кости для собаки.
Соединяет младшие поколения поэтов и биологов, которых пестует, с поколением учителей, поколением Бориса Слуцкого и академика Коштоянца, существование которых продлевает, вспоминая о них, продвигая издания их книг.
На этом хотел бы и закончить, но не могу не сказать, что многие стихи Дмитрия Сухарева знаю наизусть и просто – люблю.
Михаил Книжник
* * *
Начинается ноябрь, и в этот раз уже целых 90 лет исполняется замечательному Дмитрию Антоновичу, который для поэтов Сухарев, для ученых Сахаров, а в электронной почте по-простому – Dant.
Будучи знакома с обеими ипостасями, не перестаю удивляться этой многогранности.
Одна из ипостасей относительно недавно выпустила четырехтомник стихов и прозы, другая – внушительный том «Пострефлекторная нейробиология поведения», а я только и успеваю, что радоваться и поздравлять.
За годы знакомства у меня скопились три юбилейных поздравления: в 2005 году это был просто стишок, в 2010-м – акростих (напечатанный тогда же в ИЖе), в 2015-м – центон (для истинных знатоков и ценителей J).
Ниже – два не опубликованных ранее.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Кому же с вами петь? По праву
кому вас называть своим?
Про сладострастную отраву,
про золотой Ершалаим
пиша в Москве и окликая
привычно улицы Москвы,
где жизнь сложилась не такая,
как пелось в альма-матер, вы
смогли расслышать средь коллизий
столичной жизни лиры зов
и божьих тварей – от аплизий
до бардов, дворничих и псов.
2005
К ПОЭТУ С.
Коснулась осень каждого листка.
В преддверии зимы вдохнём ноябрьской прели.
И не для нас свои огни Москва –
твоей болезни суть, твоей мигрени –
зажгла. А жечь – напрасная затея.
Но есть душа, притом в уютном теле.
И есть, чтоб не болела голова,
четвертое: слова, слова, слова.
И ротою мы утверждаем что-то:
писать стихи, хотя бы и плохие, –
такая нам поручена работа
(в которой тоже родины свобода).
Ау! А сами – в странствия лихие.
Ах, говорят, Москва слезам не верит.
И ты не плачь, ползи ко мне, улитка.
Смиряю нетерпение и трепет.
Пред нами не москвичка – московитка.
Нам дела нет до бабы бестолковой:
она уже пять платьев износила,
но к ней гуляет Вася-участковый –
ей так охота выглядеть красиво.
Как в первый раз, теряется влюблённый,
такое мелет, что невольный стон
ползёт среди скрежещущих громад.
А он похож на пацана с картонной
гитарочкой. И выше всех наград
она – тонка, но тяжела, как тол.
А дальше – ветер грозный, век железный.
Да, мир безумен, а болезнь проста.
Твори безбедно и небесполезно –
и этим обозначены места.
В Чимгане галка хохлится в углу.
От песен тяжела моя сума.
И вы, друзья, простёрты на полу.
А жизнь свои дела решит сама.
2015
А ещё желаю юбиляру здоровья, а всем нам – ни с чем не сравнимой радости общения со всеми его ипостасями.
Мария Фаликман
ИСКУССТВО ЧИСТОГО ЗВУКА
Не раз уже приходилось слышать: «Дмитрий Сухарев принял эстафету поэтов-фронтовиков».
Конечно! И в первую очередь – эстафету Бориса Слуцкого, строчки которого хочется привести:
Где-то на перекрёстке
меж музыкой и наукой,
поэт, ищи поэзию,
выкликай, аукай!
Если этот поиск
тобой серьёзно начат,
следующее правило
следует заучить:
Стих не только звучит.
Обязательно – ЗНАЧИТ.
Стих не только значит.
Необходимо – ЗВУЧИТ.
А это из другого стихотворения Слуцкого:
Я учитель в школе для взрослых,
так оттуда и не уходил…
В главном оба поэта едины – в непоколебимой жизненной позиции: в служении родине, народу, родному языку, в жажде добра.
Но отношение Сухарева к Слуцкому (к которому, как мне кажется, он испытывает чувства близкие к родственным) определяется не только совпадением мировоззрений и отношением к ремеслу, но и – что особенно греет сердца бардов – пониманием значения песни.
Читаем в стихотворении Слуцкого «Текст и музыка»:
А между тем серьёзней жанра нет.
И кто там композитор, кто поэт –
не важно. Важно, чтобы хором дружным
ревели песню ураганом вьюжным.
В отличие Слуцкого, который писал о себе: Я не давался музыке, я знал, / что музыка моя – совсем другая, – у Сухарева природная и стихотворная музыкальность органично сосуществуют.
Что буквально провоцирует бардов распевать его строки.
Стихи обоих поэтов, лишены какой-либо фальши.
Они звучат и значат.
Помню, Дмитрий Антонович посетовал как-то, что испытывает физическую боль, когда слышит в каком-то стихотворении неточный звук.
Думаю, это потому, что Сухарев (как и Слуцкий) сам является тем инструментом, который издаёт чистый звук.
ЛЮБИ МЕНЯ
Люби меня, целуй меня в тоске
За то, что мир висит на волоске,
За то, что мир, тобою населённый,
Так сладостен и так необъясним,
Что каждый раз робею перед ним,
Как в первый раз теряется влюблённый.
Люблю тебя – и чушь твою, и суть,
Шепчу тебе одно и то же: будь!
О, будь со мной, мне ничего не надо –
Не мне ль удача выпала во всём?
Люби меня, и мы себя спасём,
Не уводи блуждающего взгляда!
Сезон удачи кончится скорей,
Чем грянет залп, пугая сизарей,
И в шуме крыльев брызнет кровь на стену.
За то, что жизнь висит на волоске,
Прижмись ко мне, расслышь меня в тоске,
Не дай беде прийти любви на смену!
Сухарев – народен. Люди по всему свету читают его стихи, распевают и хором, и поодиночке его песни.
Его радости, его тревоги и печали людям близки и понятны.
Сим и победим нарастающую энтропию – искусством чистого звука.
За это и выпьем.
Андрей Крамаренко
* * *
Бесценного Дмитрия Антоновича Сухарева с рожденьем, мощным девяностолетием, ура!
Кто, как не он, принёс эту тёплую и здравую ноту в романтический бардак 70-х?
Кто сплавил здравость, юмор, фонетику, теплейшую лирику в одно вещество, которое обрабатывали Никитин и Берковский?
Кто все последние годы не ленился в красивом пиджаке сидеть-судить детские конкурсы песни?
Кто написал мне лет тридцать пять назад: «Прислав свою рукопись, вы сделали мне подарок…»?
Кто, наконец, аннулировал «вы» с большой буквы, чтоб было без заискивания, демократично….
Кого в песенном миру зовут Дант, и есть на то основания?..
Досточтимый Дмитрий Антонович.
Поздравляю и сильно люблю.
Вероника Долина
ПОДНЕБЕСНОЕ
Небо на свете одно,
Двух не бывает небес.
Дмитрий Сухарев
Небо планирует ласточкой по ущелью
и устремляется ввысь – к облакам на синем.
Что остаётся во мне от моей России?
Та же кириллица?.. тяга к перемещенью?..
Небо трепещет – от воробьёв на пальмах
до журавлей на фоне Иродиона.
Горняя муза песен душещипальных
здравствует и прощается без пардона.
Ни поцелуй воздушный, ни до свиданья…
Небо глядится в давешние берёзы.
Вьются тройного одеколона грёзы –
тоже сгодятся в зарослях мирозданья.
…Если вернуться всё-таки из Сорренто,
если спуститься вешней тропой с Чимгана,
кто меня встретит, бывшего хулигана?
Фата-Моргана? Нет, новостная лента.
В шариках надувных миллионы маршей
к улице Бальфур движутся ширью плотной.
Тут не по форме спросишь: «А кто же старший,
главнокомандный или хотя бы ротный?»
«Нет, – говорят, – беспилотная это зона,
это народ полётом объят спонтанно,
это совсем не пятая, не колонна –
вольные духи вольного партизана».
…С внучкою ненаглядной и псиной белой
в даль ухожу, в холмы Иудеи древней,
слушаю глас небес над родной деревней:
Ну а чего не можешь, того не делай!
Мой же молчит не очень лучистый гений,
тяжкою думой заново перетянут:
если почистить холмы от чужих строений,
станут ли тоже небом?.. скорей не станут…
Внучка смеётся, бодро несётся псина,
нежный зефир летит – облака лохматит.
Светится не библейская ли максима:
«Небо одно».
Хватит на всех? Не хватит?..
Игорь Бяльский