Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 64-65, 2020
«Ветер, ветер, ветер, ветер…» – он повторял слово столько раз, сколько хватило, чтобы смысл отстал от звука. А началось с того, что он увидел движение воздуха за окном автобуса. Тот шел по выжженному полю волной. Он так залюбовался, что удивился, обнаружив дочь, дремавшую в кресле справа от него. Приятно удивился. Девочка семи лет, в руке шляпа с широкими полями. На шее пульсировала артерия. К виску пристал вспотевший завиток. Там, под веками, ерзают чистые голубые радужки. «Да! – припоминал он. – Красный сосудик на белке, который проступает, когда она трет кулачком глаз». Платье синее, без рисунков. Узнал!..
Это он, он подарил его дочери. Нес платье из магазина, отстояв очередь длиною в зиму, чтобы к лету оно было у нее. На переходе томились люди, а он нес платье в коробке, перевязанной лентой. На руке девочки еще виднелось мокрое пятно. Она так делает. Лижет руку и разглядывает после мокрые волоски.
«Еще одна арабская страна подпишет соглашение с Израилем», – неожиданно сказал радиодиктор. Водитель отнял правую руку от руля и принялся переключать станции. Пробивались голоса, но тут же тонули в треске.
«До чего безобразные руки, будто обезьяньи», – Ветров приподнялся над рядами сидений и уставился на водителя.
– Ветров! – вспомнил он. – Ветров!
Он вспомнил свою фамилию и сделался страшно довольным. Огляделся, будто в поисках аплодисментов и одобрительных кивков. Чужая рука уже не занимала. Через проход сидели две женщины в белых платьях и тихо, видимо, чтобы не разбудить девочку, переговаривались.
Маленькая Ветрова во сне сползла так, что ее ножки в незатейливых сандалиях встали на пол. Непослушные пальцы разнялись, выронили шляпу. Водитель, наконец, сделал выбор и усилил громкость. На сцену приглашали постоянных участников фестивалей, маленьких артистов большого хора – голос был мужским, бодрым, неприятным.
«Сколько добрых писем от больших и маленьких слушателей», – первому голосу вторил второй, женский, не менее веселый. Ветров поморщился.
Зелень с вьющихся кустов свисала над въездом в туннель, как чуб, выбившийся из-под кепки. Автобус въехал во мрак, и на какое-то недолгое время всё исчезло.
От остановки они шли, держась за руки.
Девочкина рука была согнута в локте и тянулась вверх, к папиной, которая болталась свободно. Ветров заметил непривычную слабость в ладони – затекла. Ноги заплетались, как в мелкой воде. Всё, духота! Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Дышать стало легче, и он прогнал нехорошие мысли, так и не успев их уловить.
Они переходили пустую проезжую часть, расчерченную трамвайными рельсами. Было безлюдно и хорошо. Дочка тянула его в сторону кафе. «Верно, – понял Ветров, – мороженое». Он припомнил, что она не любит вафельные рожки, а ест мороженое только ложечкой из креманки. Столики были пустыми, за исключением одного.
Две женщины из автобуса – Ветров узнал их: видимо, перешли улицу раньше. Он обернулся, но там, где должна была быть остановка, оставленная ими только что, ее не было, и он мысленно пожал плечами. Удивление не успело оформиться. В усталой голове впечатления перелистывались, как страницы журнала в приемной врача – механически.
Девочка выдвинула стул с плетеной спинкой и утвердительно кивнула. «Конечно, конечно», – засуетился Ветров и отправился было к мороженщику, но замер – что-то страшное пронеслось в голове, но, не поняв что, зашагал в сторону лотка.
– Она… Она любит шоколадное. Ведь шоколадное? Два шарика.
Мороженщик посмотрел исподлобья, но ласково, даже сочувствующе, и Ветров несколько растерялся.
– Всё верно. Ваша дочь всегда заказывает шоколадное. Два шарика.
– Где у вас уборная?
Мороженщик указал в нужную сторону рукой:
– Где и всегда, – улыбка не сходила с его лица.
– Чего смеёшься? – занервничал Ветров.
Ему сделалось не по себе, как если бы его держали взаперти, он обернулся посмотреть на дочь, и ужас сковал его по рукам и ногам.
Он вспомнил, что его только что так напугало. Дочь сидела, болтая ногами, и смотрела перед собой. Ее пальцы играли в чьи-то ноги, а ее персонажи выхаживали по белой столешнице. У одного было две ноги, у другого – четыре, и Ветров на мгновенье понял, что она воображает корриду.
Это платье, которое он нес, а народу вокруг было море, а он был в шапке, и у всех изо рта шел пар, а он бережно придерживал бант, потому что, если развяжется, он уже так не завяжет, это платье ей так идет, как только может идти синее к голубому, и хорошо, что оно без рукавов, ведь так жарко на улице…
Ветров смотрел на дочь, и ему было страшно отводить глаза. Было страшно даже моргнуть. Вдруг девочка там, только пока он смотрит. Ужас потери навалился плитой и не давал дышать. Он пытался вдохнуть полной грудью, но получалось отрывисто, неглубоко. Сердце зашлось в тревоге. И тут маленькая птица спустилась к дочери чуть ли не в ладони и широко разинула желтый клюв, и девочка залилась смехом. Она была настоящей. Она никуда не денется. Она будет тут всё такой же маленькой и веселой. И он сделал вдох и отвернулся.
В уборной Ветрову снова стало не по себе. Сначала он не обнаружил в зеркале отражение, когда мыл руки. Затем не поддалась щеколда. Ноги сделались совсем тяжелыми, и он забарабанил в дверь. Когда высоколобый мороженщик открыл, а за его спиной Ветров увидел двух женщин, он вспомнил, что никакой дочери с ним не было, и разревелся.
Медсестры помогли встать. У них были белоснежные халаты и зубы. Они вывели старика на воздух и сели рядом на скамье. Ветров без устали разглядывал пятна на своих руках, раскачивался и повторял слово «ветер». За спиной ругался мороженщик. С его крепкой шеи свисал стетоскоп.
– Никаких больше поездок. Пусть сюда аппарат привозят. Я потом через одного привожу в чувство. Доктор провел указательным пальцем по экрану и убрал телефон в оттопыренный карман халата.
Перед Ветровым на лужайке мясистый садовник возился с косилкой. Лица его не было видно. Он стоял к Ветрову спиной. Разглядеть можно было только густо заросшие руки и розовую блестящую предзакатную лысину.
Старик вспомнил, что плохо видит, и это помогло ему вернуться в себя. Он отходил, как отходят от дурного сна, неспешно растворяясь в знакомых мелочах: трещинах на стене, расположении стриженых кустов, капающем кране.
Запустив машинку, садовник радостно запел, уводимый дребезжащим механизмом прочь от Ветрова, туда, где трава еще не была ровной.
Когда старик успокоился целиком и безразлично принялся крошить хлеб желторотым скворцам, медсестра помоложе тихо спросила:
– А у него дочь-то была? Или тоже придумал?
– Не знаю. Посмотри в деле. Или спроси у… – кивнула вторая в сторону врача.
Тот вел под руку высохшую старуху и как будто увлеченно ее слушал.
Но юная медсестра забыла спросить и посмотреть не успела. Она опаздывала на свидание, и трепет поглотил всё неприятное, увиденное за день.