Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 63, 2020
Подарили часы, и теперь,
кто ни спросит о времени, вмиг,
в электронную глядя цифирь,
я отвечу, провидец и маг.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Беззаботна моя голова,
равномерно колеблется кварц.
Энтээровская трын-трава
разделяющихся килогерц.
Игорь Бяльский. «Электроника – 5»
ВСТУПЛЕНИЕ С ОТГОЛОСКОМ ЭПИГРАФА
Сколь утомительно производство часов!
Как эти винтики, кварцы и стрелки – мелки.
Равный по стилю процесс – выдирать по ворсинке начёс
Или считать, сколько зёрнышек мака в мешке или – капель в тарелке.
Цивилизация, ты проникаешь глубины
Космоса, недр и серых веществ…
Дай человеку скорее хронометр – тот, голубиный.
Компас ещё, да, пожалуй, и хватит ему из вещей.
Встроенный пульс и вживлённый в меня микрокомпас
Голову, руки мои для тебя же и освободят:
Я полечу в неизведанный космос –
Космос в широком понятии – первым из новых бродяг.
…Нет, я в автобусе. А до звонка – ни минуты.
Чуть розовеет рассвет, занавешенный мглой.
Милая женщина – я не увижу её – не мигнула.
Ну отчего ей не выйти бы вместе со мной!
Я в вестибюле, в одном из напыщенных зданий.
Здесь я работаю: числюсь на пятом его этаже.
Правда, на счастье часы электронные вдруг опоздали:
Не было света.
Успел!
Электричество дали уже.
ЧАС ТОРЖЕСТВА
Актовый зал до отказа наполнен речами.
Ленин с портрета глядит – ну как будто живой.
Тресту переходящее знамя вручают.
Вот уже час продолжается торжество.
Возбуждённые женщины –
Блёстки, как фото из модных журналов, –
Тоже, конечно, в победе замешаны,
Но из-за болезни детей не то чтобы много, а – мало.
Знамя вручая,
Косился на коллектив, точно желая подвоха,
Небольшой министерский начальник,
Подозревая, что в тресте дела идут не то чтобы хорошо, а – из рук вон плохо.
Впрочем, ему и не надо было подозревать,
Тем более что любые подозрения оскорбительны:
Он отлично знал, что сегодня дела обстоят куда лучше, чем будет завтра.
Несмотря на это, его торжественная речь была убедительной.
Да разве коллектив не заслужил?
Разве другие не работали ещё хуже?
Разве кто-то из треста хоть что-то в карман себе положил?
Нет, конечно, товарищи, это на вас не похоже.
Встал плановик и, по следам дорогого начальника,
Обрисовал финансовую картину на перспективу.
Зал, чему-то обрадовавшись чрезвычайно,
Взорвался бурей рукоплесканий, как на рекорд мировой, установленный в зале спортивном.
Было душно. И не было врача.
Вскричал самоучка-рационализатор в пятом ряду.
Но, видно, не очень уверенно мастер вскричал,
Или Шаляпиных не было в его роду…
Мастера не услыхали:
Были заняты делом другим.
В завершение празднества по случаю достижений эпохальных
Все встали и дружно исполнили государственный гимн.
Когда мастер исчез, товарищ из министерства как раз глядел в зал –
Он увидел происшедшее в пятом ряду.
Но никому из руководства треста, да и совсем никому ничего не сказал,
Потому что тут же запамятовал – с кем это случилось, и где, и в каком году.
Он давно всё забывал, поскольку имел ограниченный запас сил.
Иногда сутками бывал занят.
И сейчас он уже не мог вспомнить: то ли кого-то шерстил,
То ли, наоборот, вручал переходящее знамя…
А народ уже к выходу потёк,
Толпясь в дверях и не оглядываясь назад,
Гремел коридор ещё минут десять, пока не притих,
И остался пуст актовый зал.
Когда пришла уборщица, чтобы убрать мусор,
А также вымыть неизвестно чем перепачканные полы и кресла,
Она услыхала едва различимую музыку,
Но откуда лилась мелодия – было уборщице не известно.
Она подсвистывала ей до тех пор, пока зала не стала чиста.
А потом потеряла мелодию от возмущения: переработала!
Действительно, возилась она целых два часа.
Хорошо ещё, что на завтра была красная – выходная – суббота.
ПОРТРЕТ ГРИШИ
Растворившегося мастера звали Гриша.
На здоровье он никогда не жаловался.
Правда, в детстве у него вырезали грыжу,
Но на всякие намёки по этому поводу Гриша обижался.
Он был хороший семьянин.
Пил редко, ещё реже напивался.
Если относительно его физических сил кто-то высказывал сомнение,
Гриша тут же демонстрировал их: вдавливал в доску шурупы, проделывая это большим пальцем.
С некоторых пор Гриша имел слабость:
Он рационализировал производственный цикл.
Когда его спрашивали, он отвечал, что не гонится за славой,
А делает это для души: чай не цирк!
Талант его был от Бога,
Поскольку Гриша не имел за душой даже десятилетки,
Никогда не слыхал ни про Эдисона, ни про предвосхитившего теорию относительности русского поэта Блока,
Поскольку в книгу заглядывал очень и очень редко.
Гриша принёс тресту дополнительный миллион –
Это было много даже на общем фоне.
Только рацпредложение он
За три с половиной года так и не оформил.
На то были объективные причины:
Он так организовал дело, что экономия получалась неизвестно откуда.
Начальство долго его донимало, но так документ и не протащили,
Постепенно все согласились на том, что экономия – рядовое обыкновенное чудо.
Потом Гриша замыслил еще одно переустройство,
Но теперь оно касалось управленческого аппарата.
По этому поводу многократно заседала «тройка»,
И в конце концов уговорили мастера, что «в нашем тресте такое новшество пока рановато».
Однако Гриша не успокоился.
Он взялся за иные глобальные вопросы:
Например, ему втемяшилось поменять у планеты полюса,
И он искал, как бы это сделать дёшево и просто.
Как это сделать сложно и дорого, Гриша уже знал.
Он собрался посоветоваться с руководством,
Но тут всех пригласили на вручение переходящего знамени,
Так что пришлось отложить на потом вопросы, не связанные непосредственно с производством.
Гриша и сам не знал, какая польза будет, если
Поменять полюса у родной планеты.
А во время торжественного заседания Гриша неожиданно исчез –
Но куда? Как видно, никто теперь и не узнает об этом.
Бедный учёный, листая за жизнь миллионы страниц,
Всю жизнь диссертацию пишет.
А у Гриши была интуиция.
Кто теперь, однако, вспомнит о Грише?
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. ПОДЧАС
Из гулких недр земных, из-под подкорки
Течёт наружу кровь земная.
Её теченье обжигает корни
Деревьев, трав, подвалов зданий и сооружений.
Медлительная кровь стучится в горы
Толчками:
Земля полна – и пухнет, набухает.
Гудит Везувий, но его не слышат
По горло занятые люди.
Как тяжело покинуть виноградник,
С таким трудом отъятый у скалы.
Как просто бросить под ноги лопату,
Но всё, чем жил, так мудрено оставить.
Подчас приходят полуозаренья,
В окно зовут чужие голоса.
Увы, не внять: до утра – час, не больше,
А ты едва сомкнул глаза.
Во сне приходит хилая, с косою, –
Но не к тебе.
Ты видишь сны про свой же виноградник.
И дети видят те же сны твои.
Толчок!.. И пульс Земли пошёл ровнее.
А десять раз по сто проклятых лет
Не веришь в эти полуозаренья,
Нейдёшь на голоса…
Лети на свет!
ПРОБЛЕМА ПОИСКА
Был объявлен всесоюзный розыск.
Гриши как и не было в живых.
Понапрасну сотрясали воздух
Крики ни вдовы и ни жены.
Дети поселились в интернате –
Государство приняло расход.
Правда, чем они-то виноваты:
Наша смена – пусть она растёт.
Гришина… теперь полусупруга
Собралась на поиски сама.
Бил в лицо – настырно и упруго –
Колкий снег: разгневалась зима.
Словно кто старуху надоумил,
Подсказал – кого остановить…
Улыбнулась женщина: не умер –
Стала бы так просто вьюга выть!
И пальтишко крепче придержала,
Утонуло в варежках тепло.
Далеко-далече уезжала –
И молилась, чтобы повезло.
Женщина в нездешние столицы,
Уходя в чужие деревня,
По своей, по женской интуиции
Как-нибудь отыщет и меня.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. ПРОБЛЕМА МЕСТА
Опустело место
В пятом ряду:
Я на это кресло
Прямиком иду.
Ничего не помню,
Никого не вижу –
Ни эту Тоню,
Ни того Гришу.
Поспешает к месту
Очередь живая:
Каждый в это кресло,
Кажется, желает.
Я на тренировке
Подымаю тонны:
Куда в сноровке
Какой-нибудь Тоне.
Кто такой Петя?
Мне неизвестно.
Есть на свете
Другие кресла.
Одолел спортивно
И неспортивно.
Наподдал противникам –
Самому противно.
Просижу до пенсии,
А то и с лишком.
Хорошо в кресле:
Ничего не слышно.
ЧАСОВНЯ
В долине – глубокой и печальной –
Туго спрессована атмосфера.
Там – одинокая скала, в скале – пещера.
В ней гроб качается хрустальный.
На входе – ни двери, тем более – засова.
Ни следа на текучей земле, подобной воску.
Говорят, в пещере – чума или оспа.
Под скалой стоит едва заметная часовня.
Но и туда нет ни тропинки, ни следа.
Кто возвёл её, для кого – не только ж для Бога?
Местные жители помнят её с триста тридцать третьего года,
Но сами в ней не бывали никогда.
Ни один доблестный муж, ни один воин,
Как бы ни был смел,
Туда и шага сделать не посмел,
А если помышлял, то и страшился вдвое.
Как-то слетали с неба
Неведомой расы пришельцы.
Походили по горам, полетали над скалой, на часовню пощерились –
Да так и улетели ни с чем, прихватив в дорогу побольше земного хлеба.
Однажды приполз железный дракон,
Пожрал молодых девушек, повыхлебал вина,
Заявил, что всё это – фигня…
Он вылез живой, но – дурак дураком.
Был ли в часовне, был ли в пещере –
Неведомо. Знамо только, что отпаивали его молоком.
Хвост, уходя, волочил волоком.
И глаза заплыли – стали едва приметные щели.
А я там был –
Как раз тогда, когда часовню с пещерой замыслил.
Семь золотых цепей со временем от собственной тяжести провисли,
А в гробу сидел Гриша и мёд-пиво пил.
Дверь в часовню была открыта,
Как сердце матери.
Для Гришиной жены в часовне лежал отрез материи –
Красивая, как новогодняя открытка.
И слышна была музыка – тихая, лилась из углов –
Музыка приближающихся её шагов.
ЧАС АКАДЕМИЧЕСКИЙ
Я сидел перед ним, как мальчишка.
Я как будто не помнил урок.
«С того света чего-нибудь слышно?» –
Непосредственно Гриша изрёк.
Я не верил в его превращенье:
Ведь здоровый, ей-богу, мужик!
Да и Гриша искал утешенья –
Не скажу ли ему, что жив?
Я решился, потрогал пространство –
Утонул в его теле кулак.
Гриша выматерился пространно:
Ходуном заходила скала.
И горючие Гришины слёзы
Покатились на голый хрусталь,
Исчезая, как в фокусе, с лёту…
Скоро Гриша рыдать перестал.
«Как моя?» – вопросил он тревожно.
«Как детишки?» – спросил погодя.
У скалы зашумел подорожник
От потока земного дождя.
И светилась долина, как в сказке,
Потаённой своей глубиной.
Нам сияли волшебные краски,
Но не помню из них ни одной.
Гриша всё рассуждал о вселенной,
Об её бесконечных мирах,
Разглагольствуя столь вдохновенно,
Сколь о море толкует моряк.
И узнал я, что стану эфиром,
Бесконечным и мнимым числом.
Что сольюсь с удивительным миром –
Стану частью, его существом.
Что вселенскою силою стану –
Электричеством, Богом, струной.
И что времени рваная рана
Потеряет всю боль надо мной.
И отбросил он призрак-бутылку –
Растворилась она в полумгле.
И сказал, поскребя по затылку:
«Но охота пожить на Земле.
Каб вернуть моё бренное тело
Да сменить у Земли полюса…»
Где-то птица вдали просвистела –
И обычный закат залился.
Он забыл обо мне на минуту
И уткнулся в неровный проём.
И почувствовал я почему-то,
Что теперь мы в пещере втроём…
ОБМАН
Ночь твоя попутчица,
Чёрная с лица.
В голове запутались
Чьи-то словеса.
Их тебе не выдумать,
Не разобрать.
От припевок ведьминых
Не жди добра.
Вытянулось белое
Женское лицо.
Не спеши, как беглая,
Взятая в кольцо.
Хоть она уменьшилась,
Русская земля, –
Не старайся, женщина:
Ходишь ты зазря.
Он висит на гвоздике
В хрустале-гробу,
В ядовитом воздухе,
С пулею во лбу.
С ядовитой пулею,
Видимой не всем, –
Как закон запутанный
О сниженье цен.
Не спеши к часовенке
На краю Земли.
Где дыра оконная
В уровне земли.
Слышьте, люди добрые,
Как земля гудёт!
Ещё одна вдовая
По Земле идёт.
ЧАСОВОЙ
Седая вершина висела над ущельем, ущелье – точно сходилось над головой.
Казалось, в эти места мог попасть только совсем пропащий.
Однако у входа в долину стоял часовой –
Бессменный стоял и не спящий.
Женщина спросила его, не знает ли он Гришу.
Часовой молчал – то ли как самый настоящий часовой, то ли как полный идиот.
Правда, через минуту он ответил: «Впервые слышу, –
А потом, спохватившись, добавил: – Стой, кто идёт!»
Казалось, внутри часового сидел невидимый суфлёр –
Где-нибудь в кармане, как в театральной будочке по пояс.
Еще через минуту часовой спросил пароль.
Она не знала, так и сказала ему, и он успокоился.
Она спросила: что там, в долине?
Через минуту часовой пожал плечами.
Автомат был странен: ствол короткий, а приклад – длинный.
Часовой сказал, что долина эта – долина Печали.
Женщина заплакала, потом обрадовалась, отодвинула бессменного рукой –
И сделала шаг в туман.
Часовой не ожидал выходки такой,
Вынул платок, вытер пот со лба – и вернул платок в карман.
Гришина вдова опускалась в густой воздух.
Странно: чем глубже, тем легче становилось дышать.
Или туман постепенно высох,
Или она до свободного пространства дошла…
Спохватившийся часовой пытался выстрелить в воздух, вверх,
Но магазин был забит камуфляжными патронами.
Он поклялся, что больше такой попытки не сделает вовек,
А когда развеется туман, пойдёт за нарушительницей короткими тропами.
Клубок змей
Кишел на тропке под ногами.
Она подумала о приближающейся второй зиме,
За которой, может быть, последует зима другая…
Потом воздух сделался настолько густ,
Что вдове пришлось в буквальном смысле плыть.
Гроб со спящим в нем Гришей поначалу оказался пуст,
Но то была иллюзия: хрусталь покрывала вековая пыль.
Вдова вгляделась во тьму – и на фоне золотых цепей
Различила прозрачный силуэт, напоминавший Будду.
Из далёкого далека донёсся окрик – такой не к месту теперь, –
Окрик замедленного часового: «Стой, стрелять буду!»
И, словно долго сидел, прилипнув к губам,
Да всё никто не мог сорвать,
Вослед первому зазвенел крик второй: «Ба-бам!» –
Это часовой наконец догадался сымитировать глагол «стрелять».
ЧАС СВИДАНЬЯ
В пещере замерцал неожиданный свет:
Он лился неизвестно из каких углов.
Прозрачный, едва различимый силуэт
Сидящего на крышке гроба человека был укорочен – словно безголов.
У вдовы ёкнуло сердце.
Она прянула к призраку…
Но это был не Гриша: это был товарищ из министерства.
Она могла бы и так догадаться – по первому признаку.
Впрочем, теперь последовал признак второй:
Силуэт стал виднее,
И вдова приметила на его груди Звезду Героя.
Звёздочка, взблёскивая, точно смеялась над нею.
«Вы ко мне, товарищ?» – спросил силуэт.
Он достал из-за гроба голову и привинтил ее к плечам.
«Нет!» –
Сказала вдова, и силуэт привинченной головой недовольно покачал.
«Тогда не нарушайте первозданной тутошней тишины», –
Сказало начальство.
«Да вы мне и так не нужны», –
Ответила вдова, хотя высоких начальников лицезрела не часто.
«Ладно, – смилостивился он и возник окончательно, –
Проходите, садитесь. У нас небольшой полигон…
Чем могу?.. Я здесь самый большой начальник –
Не смотрите, что я без отличительных знаков и погон».
«Я потеряла мужа, он исчез с собрания
И не вернулся ни на работу, ни домой».
«Его зовут – Иванов, Петров, Сидоров – образы собирательные –
Или – Гегечкория, Струмпинкас, Млевендело – образы посложнее, но тоже товарищи с головой?»
«Его зовут… Его зовут Гриша».
«Гриша… Ах, нет. Был у нас тут один оператор.
Но это имя я впервые слышу.
А тот – погиб смертью храбрых.
Конечно, мы не в игрушки играем.
Конечно, для жены и матери это настоящее горе.
Но ваши… М-м… Ваши у нас не умирали.
Вспомнил! Оператора звали Григорий!»
Вдова встрепенулась, схватилась за сердце.
«Но-но-но-но-но!» –
Вскричал товарищ из министерства, словно делая вид, что сердится,
Но тоже побелел как полотно.
На глазах он сделался вял, безжизнен, прозрачен.
И растворился совсем, будто и не было его на свете.
Вдова уставила в пустоту глаза – большие, но незрячие.
Однако так и не возник обратно безголовый деятель.
А через час резануло светом пространство пещеры.
Вспыхнул Гриша – на том же месте: на крышке гроба.
По его прозрачности вдова поняла, что муж навсегда потерян.
И Гриша узнал её. Заплакали оба.
Снаружи пошёл дождь.
Шелестел подорожник, было уютно и сухо.
Но женщину охватила дрожь,
Когда взвыла случайно пробегавшая мимо сука.
Гриша погиб, как он сказал, случайно:
Сорвался камень со скалы – здесь это рядовое бедствие.
«Насмерть. Но всю вину взяло на себя начальство,
Оно даже отказалось от следствия».
Потрясения последних месяцев и дней
Опрокинули женщину в глубокий многочасовой сон.
Гришин призрак склонился над ней:
Он хоть и призрак, а был не менее потрясён.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. СПЯЩАЯ ЖЕНЩИНА
В центре города, у ГУМа, –
От винта! –
Архитекторы задумали
Фонтан.
Из дефицитных материалов
Построили фонтан за два месяца –
Чтобы те, кто потерялся,
Могли встретиться.
Центральной фигурой
Сделали спящую женщину –
С привлекательной фигуркой,
Но слегка уменьшенную.
Не мадонна-богоматерь:
В доску своя.
Самый лучший ваятель
Сваял.
Получилась спящая –
Как желали:
Лучше, чем настоящая,
Больше, чем живая.
И спала она, сердешная,
Трепетало тело.
Того гляди впрямь женщина,
Галатея.
Но каждый, каждый вечер у фонтана
Возле ГУМа
Собирались Адидас и Монтана –
Для глума.
И милиция смотрела,
Как придурки
О трепетное тело
Тушат окурки.
И тогда нашёлся в городе
Поэт Иголкин.
Он женщину угробил –
На мелкие осколки.
Теперь Адидас и Монтана
В других углах околачиваются.
А Иголкин беспрестанно
Гонорарами за женщину расплачивается.
ЧАС ПРОБУЖДЕНЬЯ
Она очнулась в часовне,
Лёжа на расстеленной материи.
Пейзаж в двери был точно нарисован.
А двое мужчин стволы в неё нацелили.
Она закрыла глаза – не от страха, от душевной боли:
Она вспомнила, что Гришу больше не увидит.
А когда открыла вновь, мужчин стало больше.
Кто-то из них скомандовал: «Встань и выйди».
Она поднялась и ступила на холодный пол.
Одежда на ней истрепалась, пришла в негодность.
Один из мужчин остановил ее, приставив к груди ствол,
И тихо сказал: «Все свободны».
Как призраки, исчезли остальные.
Скрипнула веками неподвижная дверь.
Её стиснули руки его стальные.
Часовня качнулась – вниз, потом – вверх.
Она онемела и оцепенела,
Она забыла, когда последний раз ласкали её Гришины руки.
И сама вроде бы от страха заледенела,
Но забытый жар ощущали живот и груди.
Она вспомнила – это Гриша, он это!
Она впилась в него губами, прижалась…
Но почуяла отвратительное зловонье,
Открыла глаза – к ней двуглавое чудовище приближалось.
Она вскричала и… проснулась!
Как хорошо, что это был сон. Удивительно…
Она почувствовала холод ствола: оружие сквозь прореху плеча коснулось.
Мужчина приказал: «Встать – и выйти!»
Она поднялась и шагнула. Цементный пол часовни
Ожёг её босые ступни.
Впереди – никого: только пейзаж нарисованный.
А на плече – жар его пятерни.
Пятерня опустилась ниже, на бедро.
Холодный ствол приподнял подол.
И всё её тело объял сон бредовый,
И её опрокинули на цементный пол…
И она проснулась! Она стояла у часовни – у восточной стены.
Знаки незнакомой культуры покрывали стену.
Те же люди, выстроившись в шеренгу, направили на неё стволы
Неизвестных автоматов незнакомой системы.
Каменные руки часовни придавили её ключицы.
Она хотела убежать, но не могла.
Из всех стволов пыхнуло по лучу, и эти лучи
Медленно летели в неё, и она ждала.
Когда все лучи одновременно обожгли её лоб,
Когда её убили, как последнюю стерву…
Она очнулась. У ног её сидели кот и волк.
А на крышке хрустального гроба сидел товарищ из министерства.
«Вы опоздали на пятнадцать минут! –
Сказал начальник. –
Ну ладно, пишите заявление, и тело вам вернут.
Эх, трудишься на вас днями и ночами…»
ПОЛИТЧАС
Он закинул ногу на ногу.
Посадил кота справа от себя, а волка – слева.
Вдова с удивлением заметила, что пиджак и брюки на нем – наизнанку
И что напудрен он, как театральная королева.
Начальник вынул из кармана записную книжку
И, полистав её, нашёл нужную страницу.
«Прежде чем, – сказал он, – рассказать вам про подвиг Григория, то есть… Гриши,
Я расскажу о текущем моменте, чтобы вам правильно сориентироваться».
Он вещал
О трудовом энтузиазме масс, об исторических катаклизмах двадцатого столетия,
О других немаловажных вещах,
Вплоть до предотвращения преждевременного старения.
А когда дошёл до великого значения Малой Земли,
То запнулся и очень внимательно вгляделся в строки.
Потом пробормотал нечто вроде «извините»,
Перевернул страницу и заговорил об ускорении и перестройке.
Женщина замёрзла и хотела есть.
Перед глазами мелькали пятна и полосы.
Начальник, не отрываясь от чтения, вынул из-за гроба эдельвейс,
Изловчился и воткнул его женщине в волосы.
Она встала и пошла, пошатываясь.
Она вышла в пещерный проём.
Кот и волк, словно служители штатные,
Вышли её проводить, будто завершая штатный приём.
Выйдя из пещеры, звери растворились –
Растаяли в воздухе под лучами солнца.
У входа в пещеру лежали чьи-то вериги,
А неподалёку поблёскивала в лучах забытая часовня.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. ПОЛЮСА
Достижения белой магии
Уподоблю лучу.
А бывают ли черные маки –
Я и знать не хочу.
Я живу в телевизоре, в ванной,
В холодильнике сплю.
Параллели и меридианы –
От души не люблю.
Мои гости, друзья дорогие,
Предъявляйте на входе аусвайс.
Я поставлю в дверях аллергию –
Пусть обнюхает вас.
Я верну в обращение ставни –
Что мне ваш партбилет?
Я и в магию верить не стану,
Если счастия нет.
А душа – ну конечно, живая,
Но дороже – своя.
Ибо каждый из нас проживает
На краю бытия.
ЧАС НОЧИ
Она всё ходила вокруг часовни.
Боялась войти туда, помня сны.
Другой кот – огромный и полусонный –
Подошел к ней, потёрся о ноги и промяукал: «Ни-ни!»
Она увидала в глубине отрез материи,
Вспомнила свою дырявую одежду и, решившись, вошла.
Кот завизжал, потом зарычал, как вожак матёрый,
А затем – заскулил, точно с лёту перетянула его вожжа.
В тёмной часовне тут же стало светло,
А снаружи наступила глубокая ночь.
Внутри скалы засвистел свисток,
И звук его постепенно набрал мощь.
Вот уже стало невозможно от улюлюканья
Пространства долины.
Она протянула руки,
Взяла отрез и вышла из часовни – запросто, как из советской блинной.
Уменьшился в размерах кот:
Он был теперь не больше двухмесячного котёнка.
Он разинул фиолетовый рот
И вложил в него хвост – непомерно длинный и безобразно тонкий.
Женщина сбросила платье
И обмоталась новой материей, приткнув её, как сари.
Котёнок неожиданно стал плакать
И протягивать лапы – словно нищий на вокзале.
Женщина взглянула в небо: крупная луна
Плыла по краю горы.
Она погладила котёнка, он укусил её, и она его прогнала,
Точно выключила из игры.
Котёнок бросился в пещеру, словно ища защиты.
В пещере он взвизгнул опять, и свист прекратился.
Он выскочил из чрева скалы – то ли обожжён, то ли ощипан –
И вверх по горе к луне покатился.
По мере продвижения вверх
Животное росло в размерах.
И вот уже, загородив собою лунный свет,
Котёнок всплыл в воздух и полетел сквозь атмосферу.
На высоте тридцати километров
Он пробил озоновый слой,
И вылетел в космос, и стал едва заметным –
Так себе, маленькой чёрной дырой.
Женщина забыла на миг своё горе. Усмехнулась в полной тиши долине.
Но заметила, что цветы на материи немного выросли.
С ужасом почувствовала, как они пускают корни, как эти корни остры и длинны, –
И дыбом поднялись её волосы.
Она пыталась сорвать одежду, но одежда приросла.
Она билась по земле, но корни впивались всё глубже.
Болью взорвалась голова от проросшего эдельвейса,
И женщина стала воспринимать мир всё дальше, хуже и глуше.
Наконец она в часовню вбежала
И бросилась на колени перед иконой Христа.
Во взгляде Спасителя сквозила жалость,
Но и он был пленник своего креста.
Женщина потеряла сознание и упала головой в пол.
Цветы пустили корни через неё прямо в цемент.
Сквозь череп и эдельвейс в цемент вошёл
И приобрёл кроваво-красный цвет.
Вылезли из углов жучки и паучки –
Поглазеть на редкий случай.
Они были как маленькие старички,
Которым лишь бы подглядеть, лишь бы подслушать.
Гришин призрак возник у порога,
Но было поздно предупреждать.
Электронные часы над дверью показывали пять минут второго.
Призрак бесшумно сел на порог рассвета ждать.
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. МЕДНЫЙ ТАЗ
Червоточина победы
Приживается везде.
Медный таз летит по небу
С колотушкой на хвосте.
Кто видал его, скажите –
Пусть о нём заявит ТАСС.
Это новый небожитель –
Этот старый медный таз.
Пусть о нём узнают люди:
Он летает и звенит.
Как всевышний, неподсуден,
Как Любимов, знаменит.
Он и солнце отражает,
И холодную луну.
Он победой угрожает!
Мы сюсюкаем ему.
Я надел часы ручные –
Дали премию как раз.
А ещё – мне починили
Мой прекрасный медный таз…
ЧАС РАСПЛАТЫ
Начальник прозвенел серебряной ложечкой по стакану.
Гроб ответил на позывные лёгкой музыкой.
Через час в долине появились бульдозерист Матвеев и экскаваторщик Степанов.
Они снесли скалу и часовню – вместе с её великомучеником.
Начальник руководил работами
И благодарил товарищей за ударный труд.
Степанов поговаривал, что местные жители… А Матвеев по фене ботал.
Они управились как раз к утру.
Начальник достал из портфеля ведомость,
Отсчитал аккордные и заставил товарищей расписаться.
Степанов и Матвеев расписались, потом достали харчи, позавтракали, а заодно и пообедали.
Потом перед дальней дорогой решили отоспаться.
Они расстелили на травке кошму
И улеглись на неё вдвоём.
Начальник отечески улыбнулся, притопнул, кашлянул –
На месте долины образовался искусственный водоём.
На моторной лодочке
Начальник доплыл до часового и снял его с поста.
Часовой получил именные часы в коробочке.
Правда, потом, говорят, спился.
Но всё это враки, бредни, слухи.
Попробуй спейся на три восемьдесят без командировочных.
Болтают что ни попадя, а ведь он на срочной службе!
Он до сих пор носит эти именные часы. В именной коробочке.
Он до сих пор выполняет свой долг.
Впрочем, какое это для нас имеет значение.
Интереснее было бы знать, куда исчезли кот и волк.
Но я не знаю… Потому и обойдёмся без лирического заключения.
август 1987